Глава 10
ОВД
Меня с ветерком провезли по нескольким улицам нашего города и с шиком доставили к ОВД. Коробка здания находилась в глубине квартала, была четырехэтажной, похожей на большой кубик, который среди близлежащих высотных зданий казался маленьким и неказистым. В сопровождении красномордого и гангстера я вылез из машины и двинулся к КПП. Сержант-водитель остался в автомобиле, вторая машина со старшиной потерялась где-то по дороге.
«Отдел внутренних дел Ольховского района», — прочитал я на табличке, висевшей у входа в будку у ворот. Не мой район, соседний…
Пройдя КПП через турникет мимо сидевшего в комнатке за стеклом сержанта с автоматом, мы вновь оказались на улице, поднялись по ступенькам на крыльцо здания и, дождавшись, когда нам откроют кодовый замок на входной двери, ввалились внутрь — сначала в тамбур, а затем в холл. Пахло здесь не очень приятно… Напротив входа за громадным стеклом, как в аквариуме, сидел за пультом управления дежурный майор. Сбоку от него за столом устроился старший лейтенант — помощник. Рядом справа находилось небольшое помещение с лавками, забранное снизу доверху решеткой с крупными ячейками, — так называемый обезьянник. Слева в глубь здания уходил коридор, там же располагалась дверь с кодовым замком, ведущая на верхние этажи.
Появившийся младший сержант без лишних слов отобрал все имеющиеся у меня в карманах предметы, в том числе мобильный телефон, затем открыл дверь в обезьянник. Он не толкал меня за решетку, не пихал, а довольно-таки культурно предложил войти.
— Ну, бывай, Игорь! — осклабился на прощанье гангстер, показав неплохие зубы. — Передавай на зоне привет местным зэкам.
Я не остался в долгу.
— Непременно! — в тон старшему лейтенанту ответил я. — Так и скажу, мол, прислал меня Наконечный, сказать вам, уважаемые зэки, приедет он следующей партией в компании Лялина в качестве осужденного на десять лет… Так что до встречи, Чингачгук Наконечный!
Красномордый хмыкнул, а гангстер изменился в лице.
— Поговори у меня еще, — зло бросил он. — Я тебе на зоне такую жизнь устрою!
Я не стал дальше пререкаться — не стоило опускаться до уровня базарной торговки, которую участковый сгоняет с насиженного места из-за отсутствия сертификата качества на продаваемые ею семечки.
Дверь с лязгом захлопнулась, младший сержант повернул в замке ключ и ушел. Ушли и красномордый с гангстером, а я остался за решеткой в обществе парня, двух женщин с испитыми лицами, бомжеватого вида мужиком.
— Здравствуйте! — поздоровался я с сидельцами. — Приятного вам дня! — затем сел на лавку, поближе к решетке.
Так и просидел до обеда, слушая разговоры сидельцев, сам, однако, в них не принимая участия. Женщин забрали за пьянку и дебош, устроенный у одной из них в квартире мужиками-собутыльниками, парня — за управление автомобилем в нетрезвом состоянии, бомжеватого мужика — за воровство небольшой суммы денег у продавца шаурмы на рынке.
«Все же свобода — вещь великая, — размышлял я, тоскливо глядя на то и дело шныряющих по холлу посетителей ОВД Ольховки. — Вот они ходят по улицам и не ценят свободу, возможность идти куда захочется, делать что хочется и поступать как им нравится. Вот освобожусь, поеду куда глаза глядят, зайду в какой-нибудь ресторанчик, поем вкусно и выпью, наслаждаясь свободой». Шутки шутками, но действительно странно, вот если бы в спортшколе посреди белого дня мне сказали: «Игорь, вот тебе два часа, свободных от тренировок, ложись на борцовский ковер, полежи, отдохни, поспи». От такого предложения я, ей-богу, был бы в восторге. И не преминул бы им воспользоваться, наслаждаясь свободным временем. А здесь же этого самого времени полно — работать не заставляют, не бьют, не ругают, пожалуйста, ложись вон на лавку, наслаждайся бездельем, хочешь — спи, а хочешь мечтай, ан нет! Грустно мне почему-то и даже тоскливо — не отдыхается и не спится и хочется вовсе не бездельничать, а отправиться в свой спортивный зал, погонять мальчишек на тренировке, поприкалываться с тренерами, поговорить с ворчуном-завучем Колесниковым…
Мариновали меня до трех часов дня. Видимо, специально давали прочувствовать атмосферу жизни за решеткой, чтобы подумал, осознал все прелести тюремной жизни и на допросе был бы покладистым. Пришел тот самый сержант, что запер меня в обезьяннике, открыл дверь и сказал:
— Гладышев, на выход!
— С вещами? — поинтересовался я, поднимаясь с лавки.
— А они у вас были? — усмехнулся молоденький младший сержант.
— Были, целый чемодан, — проговорил я, выходя из клетки и полной грудью вдыхая более-менее чистый воздух. — Да вот твои сослуживцы Наконечный и Лялькин сперли, пока везли в ОВД.
— Лялин, — поправил сержант и, закрывая за мной дверь в обезьянник на замок, вполголоса посоветовал: — Вы, смотрите, осторожнее там с подполковником, не шутите особо с ним. Он мужик строгий, так в оборот может взять, мало не покажется.
— Ладно, учту, — удивляясь проявлению человеческих чувств у сержанта, привыкшего работать по большей части с преступниками.
— Идемте! — предложил младший сержант.
Я повиновался, и мы пошли по коридору первого этажа. Надо сказать, что полицейский вообще относился ко мне уважительно. Возможно, к подобному отношению располагали мой рост, спортивный вид, хорошая одежда, а может быть, младший сержант от природы был душевным человеком…
Небольшой кабинет в конце коридора, куда меня ввел младший сержант, оказался почти пустым. В нем стояли лишь стол, стул для посетителя, кресло для хозяина, сейф в углу, на стене портрет президента, и больше никаких излишеств — ни тебе штор, ни цветочков, ни фотографий, ни каких-то других предметов, делающих помещение уютным, радующим глаз. Типично солдафонская манера не придавать бытовым условиям никакого значения. Все должно быть просто, как в солдатском туалете, — абсолютно голые стены и очко посередине.
За столом сидела встречающая меня сторона в образе маленького, тщедушного, невзрачного человека, с мелкими чертами лица, светлыми глазами, одетого в полицейскую форму с погонами подполковника. Провожающая сторона в образе младшего сержанта откланялась и ушла, а встречающая — подполковник — едва взглянув на меня, пригласила:
— Садитесь!
Хотел сказать, что если сяду, то, мол, вместе с вами, но, памятуя о предостережении младшего сержанта не шутить с подполковником, промолчал, прошел к стулу и сел.
— Подполковник Стрельцов Александр Федорович! — представился хозяин кабинета. Голос у него был невыразительный, абсолютно лишенный каких-либо интонаций, а лицо неподвижное, будто после пластической операции, на которой ему подрезали мышцы, отвечающие за мимику. Подтянул к себе из стопки бумаг пустой протокол, взял ручку и задал вопрос:
— Фамилия, имя, отчество?
— Гладышев Игорь Степанович.
— Год рождения?
Я назвал, потом последовал ряд вопросов, необходимых для заполнения исходных данных, — место рождения, место работы, адрес места жительства и т. д. Покончив с формальностями, подполковник отложил в сторону ручку и наконец-то взглянул на меня.
— Что же вы творите, Игорь Степанович? — произнес он своим ровным бесцветным голосом.
— А что такое? — прикинулся я шлангом, дав себе слово отвечать только на поставленные вопросы, потому что пока неизвестно было, за что меня забрали. Вот пусть подполковник и разъяснит, за что именно задержали.
— Ну, как «что»? — подполковник соединил подушечки пальцев правой руки с подушечками пальцев левой и постучал двумя мизинцами по столу. — Напали на полицейских при исполнении ими служебных обязанностей. Статья Уголовного кодекса Российской Федерации триста восемнадцать «О применении насилия в отношении к представителю власти» предусматривает за данный вид преступления лишение свободы на срок до пяти лет. А часть вторая той же самой статьи гласит, что применение насилия, опасного для жизни или здоровья тех же самых лиц, которыми в данном случае являются пострадавшие сотрудники правоохранительных органов капитан Лялин и старший лейтенант Наконечный, наказываются лишением свободы на срок до десяти лет.
Отвергать обвинение в драке с полицейскими было бессмысленно, потому что сей факт я уже признал сегодня утром при задержании меня красномордым и гангстером, причем в издевательской форме, интересуясь, как они добрались до дому после вчерашних событий…
— Время было позднее, при выполнении каких таких служебных обязанностей находились Наконечный и Лялин? — хоть и косвенно, но признал я, что факт мордобоя с моей стороны в отношении задержавших меня ментов имел место быть.
У подполковника на лице словно резиновая маска, и, когда он заговорил, зашевелились только его губы.
— Сотрудники полиции, к вашему сведению, могут находиться при исполнении служебных обязанностей двадцать четыре часа в сутки. Моим сотрудникам вчера пришлось побегать за вами по пятам, прежде чем они сумели настичь вас в районе Свиблино. Но и там вы куда-то исчезли и появились лишь несколько минут спустя из одного из подъездов.
Я прикусил язык. Не надо было подводить разговор к такой опасной для меня теме, как подъезд, в одной из квартир которого лежит труп. Я пропустил мимо ушей последнюю реплику подполковника и делано возмутился:
— Извините! У них что, на лбу было написано, что они выполняют свои служебные обязанности? Откуда я знаю, кто они такие — полицейские, а может быть, бандиты с большой дороги. Вот сегодня утром они, как и полагается, пришли в форме, показали удостоверения, и я не оказал им абсолютно никакого сопротивления.
Непонятно, то ли поощряя мое заявление, то ли осуждая, подполковник несколько раз кивнул в такт моим словам. Потом ответил:
— Но как бы там ни было, сей факт не дает вам права с ходу бить граждан по физиономии, независимо от того, в гражданской они одежде или в полицейской форме.
Но не мог же я сказать подполковнику, что в сумке у меня были улики из квартиры погибшей Вики, и потому я не мог сдаться полицейским…
— Это одна статья, по которой вам грозит тюремное заключение, — не принимая во внимание мои слова, продолжал говорить Стрельцов. — Но есть и другая.
Я внутренне напрягся, кажется, подошли к главной причине моего задержания. Подполковник между тем сухо, как ни в чем не бывало, с каменным выражением лица продолжал бубнить будто бы заученные еще некогда в школе милиции фразы:
— Вчера от гражданина Киселева Алексея Владимировича, патологоанатома при морге двести пятидесятой клинической больницы, поступило заявление, в котором он сообщает, что вы два дня назад ворвались в морг, избили его и под пыткой требовали, чтобы Киселев сознался в должностном преступлении. Якобы он дал месяц назад ложное заключение о смерти, — подполковник глянул в какой-то лист бумаги, — Аверьянова Арсения Викторовича, в котором он будто бы указал несоответствующие действительности причины смерти умершего. Вы выкручивали ему руку, обещая сломать ее, чтобы он не мог долгое время работать, всячески воздействовали на него, запугивая, принуждая сознаться в несовершенном им должностном преступлении…
Я хотел было возразить, но подполковник повелительным жестом остановил меня.
— Вы что же, Игорь Степанович, не понимаете всей тяжести совершаемых вами проступков? За это преступление — статья сто одиннадцатая, «Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, вызвавшего психическое расстройство или значительную утрату общей трудоспособности…» — наказываются лишением свободы на срок до восьми лет. А за те же деяния, совершенные из хулиганских побуждений, до десяти лет. Туда можно еще добавить и статью сто семнадцатую — истязание, причинение физических или психических страданий с применением пытки. Вы что же, хотите сесть на зону до конца своей жизни?
Хоть Стрельцов и грозил мне всеми карами, у меня, честно говоря, отлегло от сердца. Я думал, он сейчас начнет мне дело об убийстве Виктории Леоневской шить, а он просто страху нагоняет, из мухи слона делает. Мои действия, в общем-то, подпадают под обычную хулиганку, хорошо, что труп Вики не вешает. А раз подполковник о нем помалкивает, значит, тело Леоневской еще не нашли. Может быть, бог даст, пронесет, и то, что я вчера находился у дома Вики, никак не свяжут с ее смертью. Но что же мне, сидеть и слушать, как меня обвиняют во всех смертных грехах? Так и домогательство до медсестры в морге могут пришить, которая, видимо, и подсказала «трупному доктору» мои имя и фамилию, которые я по глупости назвал ей. И я заговорил:
— А вы знаете, господин подполковник, он в самом деле дал ложное заключение. Аверьянов умер не от сердечной недостаточности, а от инъекции с ядом, которую ему сделали в шею. Вам бы не мешало вмешаться в это дело и выяснить, с какой целью «трупный доктор» разрешил похоронить явно криминальный труп без освидетельствования судмедэкспертизы.
На лице подполковника не дрогнул ни один мускул. Не меняя выражения лица, он тоном, каким читают нотацию маленьким детям или нерадивым ученикам, проговорил:
— Если врач-патологоанатом решил, что человек умер своей смертью, то так оно и случилось. В противном случае он передал бы труп судебно-медицинскому эксперту, который бы и дал свое заключение, согласно которому мы бы открыли уголовное дело. Киселев опытный, насколько я знаю, врач-патологоанатом, и не верить ему или ставить под сомнение его медицинское заключение не имею оснований.
«Вот сухарь чертов! — подумал я неприязненно. — Не полицейский, а робот какой-то!»
— Хорошо, дайте команду провести эксгумацию останков Аверьянова и повторное вскрытие уже судебно-медицинским экспертом.
— Игорь Степанович! — едва шевеля губами и вновь нравоучительным тоном произнес подполковник. — Вам нужно о своей дальнейшей судьбе подумать, а не об эксгумации умершего месяц назад, — он вновь глянул в бумажку, — Аверьянова. Кстати, что вы делали вчера вечером в Свиблине? — подполковник чуть растянул уголки губ, что, очевидно, означало у него усмешку. — Вы частным сыском подрабатываете?
Вот этого вопроса я опасался во время всей нашей беседы, и все-таки подполковник задал его.
— Кхм, — проговорил я, чувствуя, как к лицу приливает кровь. — Катался я вечером по городу, случайно оказался в том районе.
Подполковник взялся за ручку.
— А в подъезд-то зачем заходили?
— Э-э-э, — пробормотал я. — Друг у меня там живет. Поднимался к нему, но его, увы, не оказалось дома.
— Ну-ну, — с откуда-то появившимися в голосе Стрельцова ироническими интонациями, проговорил он. — А теперь давайте-ка заполним с вами протокол допроса, и пойдете в камеру отдыхать.
— Как это «в камеру»? — изумился я. — Вы что меня, не отпустите?
— Нет, — покачал головой подполковник, и в его маленьких светлых глазах появилось торжествующее выражение. — Я задержу вас на три дня, а затем отправлю в следственный изолятор. За свои поступки надо отвечать.
У меня вытянулось лицо.
— Позвольте! Я честный, порядочный гражданин. Мне нельзя в следственный изолятор. Да и меня дети ждут! У меня тренировки!
— Пусть ваш начальник подыскивает себе нового тренера, — мрачно пошутил Стрельцов. — А теперь давайте-ка запишем весь наш разговор в протокол.
Я тяжко вздохнул. Черт возьми, не ожидал я от подполковника таких крутых мер. Думал, попугает да отпустит. А он «закрыть» меня решил.
Битый час мы заполняли протокол допроса, потом подполковник вызвал сержанта, который вывел меня из кабинета.