Книга: Том 3. Орлеанская дева. Эпические произведения
Назад: Рустем и Зораб*
Дальше: Илиада*
III
Тем временем в широкий стан
Иранское сдвигалось войско;
Сперва казалось, что коням,
Слонам, верблюдам будет тесно
Все беспредельное пространство;
Но наконец – когда разросся
Огромный лес шатров, и протянулись
Рядами улицы, и на широких
Меж ними площадях
Живая разлилась торговля –
В спокойное пришел устройство
Кипевший бурно беспорядок.
Когда ж на западное небо
Склонилось солнце и зашло
За край земли – утихло все,
И каждый ратник под своим
Заснул шатром, и в высоте
Один раскинулся над всеми
Шатер небес, звездами ночи
Усыпанный необозримо.
И в этот час, пришедши к шаху,
Ему сказал Рустем:
«Я не могу без дела оставаться;
Хочу идти к Зорабу в гости;
Хочу увидеть, кто навел
На вас такой незапный ужас;
Хочу взглянуть в лицо богатыря,
Перед которым весь Иран
Так задрожал; хочу своими
Глазами видеть, стоило ль труда
Седлать мне Грома, надевать
Свой старый шлем, и будет ли какая
Мне честь его убить моей рукою.
Туран я часто посещал;
Я знаю их язык и их обычай:
Турецкое надевши платье,
Прокрасться я намерен в Белый Замок
И все там осмотреть. Я у тебя,
Державный шах, пришел просить
На то соизволенья». Кейкавус
С улыбкой отвечал: «Рустем,
Ты и в турецком платье будешь
Красой и славою Ирана.
Рука всей рати в день сраженья,
Ты хочешь быть и зорким оком
Ее во тьме ночной. Иди,
И будь тебе проводником всевышний».

IV
Одевшись турком, осторожно
Отправился в свой путь Рустем.
Хотя в шатре он все свои доспехи,
Свой панцирь, шлем и даже меч покинул –
Но безоружен не остался:
Его рука была, как булава
Железная, крепка. Во мраке ночи
Он к Белому подходит Замку –
Там были слышны крики пированья;
И близ ворот незатворенных
На страже не стоял никто. Как лев голодный,
В тот час, когда, забыв
Заграду затворить, беспечно пастухи
Шумят на празднике ночном,
Врывается в средину стада
И из него сильнейшего быка
Уносит, – рев услыша, пастухи
Бегут за хищником; но он
С добычею, погони не страшася,
Медлительно идет в свой страшный лог,
А пастухи назад приходят в горе,
И вовсе их ночной расстроен праздник, –
Так в замок грозный лев Рустем
Прокрался пир расстроить турков.
Там двор широкий весь был озарен
Огнями; он шумел
От говора пирующих, от звона
Вином кипящих чаш,
От пенья, от бряцанья струн,
От бешено-веселой пляски:
Врагов явленье праздновал Зораб,
И все с ним праздновало войско.
И, притаяся в темном
Углу, на все смотрел
И видел все из темноты
Никем не видимый Рустем.

V
На пиршестве беспечно
При факелах зажженных
Зораб сидел с гостями;
На нем не шлем железный,
А праздничный из свежих
Цветов сиял венок,
И он, сам яркий блеск,
Был ярким окружен
Блистаньем, был прекрасен,
Как цвет благоуханный
Надежды, и в его
Груди кипела младость;
И голову младую
Он бодро подымал
И, обегая оком
Воспламененным праздник,
С весельем горделивым
Считал с ним пировавших
Сподвижников. И, видя
Его перед собою
Прекрасного так чудно,
Они позабывали
Вино, и клики их
До неба возносили
Его хвалу и славу.
А той порой из неба
С благоволеньем звезды
Смотрели на него,
И на небе о нем,
Земной звезде прекрасной,
Назначенной так скоро
В своей красе угаснуть,
Печалилися звезды.
Тогда одна из них
Своим сестрам небесным,
Печальная, сказала:
«Как жаль, что этот цвет
Так скоро, скоро должен
Увянуть! На земле
Прекрасного являлось
Нам много… и очей мы
Отвесть не успевали,
Как уж с земли оно
Скрывалось, – но доселе
Еще нам не случилось
Там видеть ничего
Прекрасней и мгновенней
Той прелести, какая
Так сладко в этот миг
Собой нас утешает
И так своею быстрой
Кончиною печалит.
О, как он мил! Как весел!
Пошлем в сиянье наших
Очей, им веселимых,
Видение туда,
Где мать о нем тоскует,
Куда уже к ней он
Не возвратится вечно;
Пускай его она
Хоть раз еще увидит
Живым, цветущим, полным
Отваги и надежды…
Его, быть может, завтра
Придет схватить судьбина».

VI
Так говорили звезды неба
О милой праздника звезде.
И вот они паров и блеска –
В пространстве воздуха разлитых
Меж небом и землею – взяли
И свили сон…
И этот сон подобен
Был разноцветному ковру,
Блестящему шелками,
Какой жених издалека
Невесте милой посылает;
На нем она в земле своей
Все видит, что в земле далекой
Ее возлюбленного очи
Встречают: горы снеговые,
И многоводные потоки,
И чудных птиц на неизвестных
Деревьях. И когда
На тот ковер невеста
Глядит – ей мнится, что сама
Она с ним странствует, что близ нее
Он, возвратяся, отдыхает.
Такую ткань видений
Из блеска и паров
Соткали звезды в высоте;
И дали воздуху они
Ее нести и с нею тихо
Лететь в Туран,
Чтоб спящей матери лицо
Она неслышимо покрыла;
И воздух полетел;
И матери привиделся прекрасный,
Как утро светлый сон;
И в этом сне увидела она
Сидящего на пиршестве ночном
За полным кубком сына;
Его горели щеки,
Его уста цвели,
Его сверкали очи,
Он полон был отваги;
И таяло от радости в ней сердце;
Казалось ей, что он
В немногие разлуки дни
Из отрока созрел
Могущественным мужем;
И вкруг него, казалось, много
Знакомых ей и незнакомых
Сидело витязей. Но в стороне,
Она увидела, стоял Рустем
Один; и, притаясь, из темноты
Смотрел на праздник он сурово;
Ей стало чудно и прискорбно,
Что к сыну выйти не хотел
Отец на свет; но горе скоро
Провеяло, как легкий воздух;
Ей стало весело, что к сыну
Отец так близко и что он,
Свою узнав повязку,
Из мрака выйдет и ему
С любовию протянет руку.

VII
Тем временем, как матери душа
Была таким прекрасным сновиденьем
Лелеема, Зораб
С гостями праздновал беспечно;
И пили все кипучее вино.
И два из них сидели рядом,
Один по правую, другой
По левую с ним руку:
Был слева Баруман,
К нему не из любви, не для храненья
Приставленный Афразиабом;
А справа Синд; его
Послала вслед за сыном мать,
Чтоб, с глаз Зораба не спуская,
Он был ему в чужой земле
Хранителем и верным другом.
Он был из рода семенгамских
Царей, был крепок силой, ростом
Высок; был чуток слухом
И так очами зорок,
Что ночью видеть мог как днем;
И это побудило мать
Ему надзор за сыном вверить,
Дабы, когда им встретится Рустем,
Он мог немедля
Его Зорабу указать
(Остались в памяти у Синда
Черты Рустема с той поры,
Когда царем он в Семенгаме
Был так роскошно угощен
И браком сочетался
С царевною Теминой).
И Синд на празднике Зораба
Сидел, вино из кубка пил
И молча думал: «Завтра
Ему я укажу Рустема».

VIII
Но рысьими глазами Синд
Увидел вдруг, что кто-то в темноте
Стоял и прятался. Он встал
И к месту темному пошел
Поспешным шагом, чтоб своими
Его глазами осмотреть.
Он там увидел великана,
Огромного как слон;
Не помнилось ему, чтоб кто подобный
Его глазам когда встречался;
Таким он видел одного Рустема;
Но этот был в турецком платье,
Хотя и замечал
В нем Синд как будто что чужое.
«Кто ты? – воскликнул Синд. – Зачем
Здесь спрятался и выступить на свет
Не хочешь? Покажи свое лицо
И дай ответ». Но не́ дал
Ему Рустем ответа.
Тогда могучею рукою
Его за платье Синд схватил,
Чтоб вытянуть на свет из темноты;
Но булаву руки тяжелой
Рустем взмахнул
И грянул Синда кулаком
По голове – и Синд упал,
Не крикнув, мертвый. Той порой
Зораб, приметив, что ушедший
Не возвращался долго Синд,
Послал проведать, где он;
И посланный, его увидя
Бездыханно лежащего, обратно
Как исступленный прибежал,
Крича: «Убили Синда! Синд
Убит!» Затрепетав, Зораб
Вскочил; вскочили с ним все гости
И с факелами побежали
Толпою к месту роковому.
Там на земле недвижим Синд лежал;
Он был убит – но кем?
Никто того не ведал.

IX
«О горе! – возопил Зораб. –
В заграду волк ворвался
И лучшего зарезал в стаде
Овна; а пастухи
С собаками дремали.
Скорее все в погоню за убийцей!..»
Но некого уж было догонять,
Исчез ночной убийца. Возвратясь,
Зораб печально сел за стол;
Кругом его печально сели гости;
И он сказал: «Не радует меня
Теперь мое на этом пире место;
Направо от меня моим
Ближайшим другом занятое
Вдруг стало пусто. Был мне дан
Он милой матерью моею:
И мог один в Иране указать мне
Рустема; он один из нас
Его видал. Кто мне теперь
Его укажет?» То услыша, покраснел
Сидевший слева – покраснел
Предатель Баруман,
Не из любви, не для храненья
Приставленный к нему Афразиабом;
Как Синд, Зорабу
Он мог бы указать Рустема;
Но было то ему запрещено,
И рабски он служил измене.
Зораб, подняв высоко
Вином наполненную чашу,
Воскликнул: «Пью последний кубок пира;
Он не вином, а клятвою кровавой
Наполнен, клятвою отмстить
Убийце Синда. Кто б он ни был, я
Его найду, и будет от меня
Ему убийство за убийство.
Когда ж моей я клятвы не исполню,
Пускай в отраву обратится
И в жилах кровь мою сожжет
Вино в последней этой чаше,
Мной осушаемой до дна».
С такою клятвой мщенья
(Против кого? о том не ведал он)
Зораб вино из кубка выпил
И вдребезги расшиб, ударив оземь, кубок.
Потом все гости встали с мест,
Чтоб Синда в землю опустить;
И светлый пир стал мрачным погребеньем.

X
Тем временем Рустем достигнул стана
В том месте, где стоял на страже Геф.
При виде турка Геф его окликнул,
И вся его дружина стала в строй;
Рустем, узнав по клику зятя,
Ему знакомый подал голос;
И Геф, его впустив в заграду стана,
Спросил с великим изумленьем:
«Где был ты, старый богатырь?
Зачем один в такую пору бродишь?
С духами ль темными ночную
Беседу ты завел? в союз ли с ними
Вступил, чтоб чародейством
Себе придать перед сраженьем силы?
Мы знаем, с демонами тьмы
Давно ты водишься; и, верно,
От них ты занял черное искусство
Быть невредимым, что теперь
Так беззаботно, безоружный,
Один, переодетый турком, ходишь
Ночной порой между шатров Ирана».
Рустем сказал: «Не в этом дело;
Я был в гостях, я навестил Зораба;
Издалека его увидел я
И буду рад, когда вблизи увижу.
Но мне, лазутчику, другой лазутчик
Нежданный помешал; насильно
Меня хотел он вытащить на свет;
Я в темноте ударом кулака
Его убил – себе иначе
Помочь не мог я, – но о нем
Непостижимо грустно мне, и я готов
Почти заплакать. Геф, найди скорее
Персидский для меня убор;
Замаранное кровью это платье
Несносно мне; да и собаки здесь
Со всех сторон сбегутся с лаем
На турка, вкруг шатров персидских
Ходящего ночным дозором».
Вздохнув глубоко, снял с себя
Рустем турецкую одежду.
Какой-то жалобный в нем голос
Против ночного дела вопиял;
Невольно он жалел о Синде;
Как будто чувствовал, что в нем убил
Свое спасенье от чего-то,
Неизбежимого теперь.
И не пошел он к шаху с донесеньем;
К себе в шатер он возвратился,
И лег, и тяжко спал всю ночь.

Книга шестая
Зораб и Хеджир

I
Когда взошла заря на небо,
Зораб взошел на башню замка;
С ее площадки мог он весь
Иранский стан как на ладони видеть.
И он велел позвать Хеджира.
Он думал: «Синда нет; Хеджир
Рустема, верно, знает; мне
Его укажет он». Хеджир
Окованный был приведен. Оковы
С него своей рукою сняв, Зораб
Сказал: «Хеджир, железа плена
Я золотом свободы заменю,
Когда ты мне по правде дашь ответ
На все, о чем тебя расспрашивать я стану;
Будь откровенен; с чистым,
А не с подмешанным вином
Подай теперь свою мне чашу». –
«Я не солгу, – ответствовал Хеджир, –
Готов я на твои вопросы
Все объявить, что самому
Известно мне». – «Богатые шатры
Я в стане вижу, – продолжал Зораб. –
Какому витязю, скажи мне, каждый
Из тех шатров принадлежит?
Когда о том по истине мне скажешь,
Тебя осыплю золотом и честью;
Когда же нет, не усидит
Твоя на шее голова». –
«Чего же медлишь? – возразил
Хеджир. – Расспрашивай, я буду
По правде отвечать; лжецом
Я не бывал, а смерти не страшуся».

II
И начал спрашивать Зораб:
«Там, в середине самой стана,
Я вижу золотой шатер;
И от него идут во все концы
Дороги; и по тем дорогам
Одни к шатру медлительно подходят,
Как будто с робким ожиданьем;
Другие весело отходят от шатра,
Как бы с исполненной надеждой.
И весь он от подошвы
До маковки сияет,
Как солнце, золотом; у входа
Лежат, как две ручные
Собаки, лев и тигр; а на вершине
Сидит орел; и держит он
В когтях распущенное знамя
С изображеньем солнца.
Такой шатер не витязю простому
Принадлежит; скажи мне, чей он?» Гордо
Поднявши голову, сказал Хеджир:
«В нем шах Ирана обитает.
Перед его престолом день и ночь
Дружина верная стоит
Телохранителей. И никакой
Не страшен враг великому царю». –
«Налево, – продолжал Зораб, –
Разбит серебряный шатер;
Он к золотому обращен
Своим открытым входом;
У входа барс и леопард;
А наверху я вижу грифа:
Широко веющее знамя
С изображением луны
В когтях серебряных он держит». –
«Там обитает, – отвечал
Хеджир, – сын шаха Ферабор, ближайший
К престолу и к цареву сердцу».
На то Зораб сказал: «Им честь и слава!
Когда одна душа в отце и в сыне,
Они всю землю завоюют».

III
И продолжал расспрашивать Зораб:
«Направо там от золотого
Шатра стоит, я вижу, черный;
Он окружен бесчисленною стражей;
И беспрестанно скачут
К нему и от него гонцы.
У входа слон, покрытый пышным
Ковром, и на его спине
Огромные тимпаны войска;
А на верху шатра сияет
Дракон; в его разинутую пасть
Водружено распущенное знамя;
Оно усыпано звездами
И расстилается, как небо,
Широко вея, над шатрами.
Кому такая почесть?
Кто разделяет власть с державным шахом?» –
«Его военачальник Тус, –
Ответствовал Хеджир: – он сродник шаха,
И право он имеет родовое
В сраженье место заступать царя;
На зов его сошлося это войско,
Грозящее погибелью тебе.
А над шатром воздвигнутое знамя
Есть наша царская хоругвь.
Его воздвиг великий Феридун,
Убив Согака, на плечах
Носившего живых, приросших к ним драконов;
К святой хоругви этой
Прикована победа:
Она в союзника отважность проливает,
Бледнеет враг, ее увидя».
Зораб при этом слове улыбнулся
И продолжал: «А этот пурпуровый
Шатер кому принадлежит?
И кто седой, могучий воин,
Перед его сидящий входом?
Толпою ратников он окружен;
Одни из них уж в летах зрелых,
Другие молоды, и все
К нему лицом обращены
И перед ним стоят благоговейно,
Как сыновья перед отцом?» Из сердца
Хеджирова, как острый
Кинжал, в нем глубоко сидевший,
Исторгся вздох, когда он отвечал
Зорабу: «Это старец
Гудерс; он мудр и кроток речью,
Мечом пронзителен и крепок,
Он сильный царь в своей семье
И может царство защитить
Один, собрав своих домашних;
С семидесятью девятью
Он сыновьями в войско шаха
Пришел против тебя… а я
Осьмидесятый; и меня
В строю их нет». – «Зачем дался ты в плен? –
Сказал Зораб. – Открой мне правду
И нынче ж будешь вместе с ними».

IV
«Но чей, скажи, зеленый тот шатер,
Который, как дремучим лесом
Покрытая гора, меж невысоких
Холмов стоящая, над всеми
Шатрами поднялся? И так же тверд он,
Как та гора: на ней растущий лес
Дрожит, шатаем бурей,
Она ж не двигается, и шаткий лес
За корни, в грудь ее вонзившиеся, держит.
Конечно, тот шатер великий
Сильнейшему в иранском войске
Принадлежит? Перед шатром
Сидит, я вижу, воин; близ него
Стоит, я вижу, конь;
Тот воин великан;
Тот конь чудовище; и воин
Сидит не на высоком месте,
А всех, кругом стоящих,
Он перевысил головой;
Все на него почтительно глядят;
А он глядит с любовью на коня,
Товарища испытанного в битвах;
Копытом конь нетерпеливым
Разбрасывает землю, а когда
К нему протягивает руку
Его могучий господин –
Он чутко уши подымает
И фыркает; когда же
Его волнистую он треплет гриву –
Конь бесится, кругом
Стоящие приходят в ужас,
А господину весело и любо.
К его бедру привешен меч,
Прислонена к его колену
Дубина; их никто другой не сможет
Поднять; когда дубиной он
Над головою конской машет
Иль из ножон до половины
Выхватывает меч –
Конь прыгает, послыша свист дубины,
И громко ржет, увидя блеск меча.
Мне никогда такой седок,
Мне никогда подобный конь
Не попадался – конь, который
Одним таким лишь седоком
Обуздан может быть; седок,
Которого такому лишь коню
Поднять и вынесть можно. Верно,
О седоке и о коне
И стар и мал в Иране знает.
Скажи, Хеджир, их имена».
Он замолчал, как будто убежденный,
Что эти имена: Рустем и Гром;
Но он услышать их
Хотел из уст Хеджира.

V
Хеджир задумался; ему пришло на память,
Что, с ним вступая в бой, Зораб
Своим отцом назвал Рустема;
И про себя Хеджир подумал:
«Когда тебе Рустем отец,
Не мною с ним ты будешь познакомлен;
Его узнав, с ним в бой ты не пойдешь;
Тебя узнав, не булаву
Железную он на врага подымет,
А нежною прижмет рукою
К отеческому сердцу сына.
Нет! От Рустемовой руки
Тебя спасать я не намерен».
Так рассуждал с самим собой Хеджир.
«Что ж ты умолк? – спросил его Зораб. –
О чем бормочешь сам с собою?
Со мною говори». – «Я думаю, – сказал
Хеджир, – и не могу придумать,
Кто этот чудный витязь.
Его мне знаки неизвестны;
Конечно, он в отсутствие мое
В столицу шаха прибыл:
К нам слух дошел, что сильный богатырь
Из Индии далекой
Царем на помощь вызван, –
Быть может, это он.
И подлинно, в нем что-то есть чужое». –
«Но как зовут его?» – спросил Зораб.
«Не знаю», – отвечал Хеджир.
«Не может быть! ты должен знать;
Скажи, я требую». – «Не знаю», –
Твердил Хеджир упорно.
И в тяжком был Зораб недоуменье;
Рустемовы все признаки он видел,
Ему и сердце говорило,
Что был в глазах его Рустем, –
Но имени желанного не мог он
Ни просьбой, ни угрозой вырвать
Из непреклонного Хеджира.
И снова стал расспрашивать его
Зораб: «Кому принадлежит
Тот светло-розовый шатер?»
«Его назвать могу я, – отвечал
Хеджир: – могучему Гуразу».
«А этот желтый чей?» – «Гургинов».
«А этот голубой?» – «В нем Геф живет,
Рустемов зять». При этом на Хеджира
Зораб разгневанные очи
Оборотил: «Теперь мне явно,
Что ты бесстыдный лжец; мне всех
Назвал ты, об одном Рустеме
Ни слова. А Рустем – душа Ирана,
И без него сражений не бывает.
Между шатров там нет ни одного,
Принадлежащего Рустему; где же
Рустем? Его с намереньем скрываешь
Ты от меня. Но чудный воин тот
Перед шатром зеленым – он, конечно,
Рустем. Скажи, Хеджир; скажи, что это он!
Все признаки Рустемовы я вижу;
Недостает мне только убежденья;
Но я из всех, кого там видел,
Желал бы, чтоб Рустемом был
Один лишь этот. О! скажи,
Скажи, Хеджир, что это он! и ты
Немедля в стан к отцу и братьям будешь
Отпущен с честью и дарами». –
«Зачем, – спросил Хеджир, –
Ты так, Зораб, нетерпеливо
Узнать Рустема хочешь? Мой совет:
Не выходи против него. Тебе
Перед Рустемовой ужасной силой
Не устоять; когда Рустем
На Громе в поле выезжает,
И лев и крокодил приходят в трепет;
Он взглядом посылает смерть;
Его дыханье – буря; он, как прутья,
Ломает крепкие деревья;
И кто б его противник ни был,
Хотя б он тверже был кремнистой
Горы, его Рустем растопчет,
Как слон траву сухую, в пыль.
Но, к счастью своему, грозы
Ты избежал: Рустема в войске нет;
С царем поссорясь, он
В Сабулистан свой возвратился
И там, о битвах позабыв,
В роскошном розовом саду
Пирует весело с гостями
И ждет спокойно за вином,
Чем кончится набег на нас Турана».
Так говорил Хеджир Зорабу:
Его хотел он обмануть,
Придумавши вражду царя с Рустемом;
Но вместо лжи сказал случайно правду.

VI
«Ты надо мной ругаешься, – воскликнул
С негодованием Зораб. –
Молчи, презреннейший из всех
Гудерсовых осьмидесяти сыновей!
Поверю ли, чтоб пехлеван Ирана,
Чтобы Рустем, властитель боя,
От боя убежав, лениво
Под кровлею домашней пировал?
Тогда б и женщины и дети
Его достойно осмеяли.
Поссориться он мог, конечно, с шахом,
Когда, забывшись, шах его,
Завоевавшего ему отцовский
Престол, чем оскорбил; но Кейкавус
Еще не потерял рассудка;
И если подлинно он в ссоре был с Рустемом,
То уж они, наверно, примирились:
Кто заменит Рустема Кейкавусу?
Что значит туча громовая
Без молнии и грома? Без Рустема
Что ваше войско, что и весь
Иран ваш значит? Говори ж
Немедля, кто Рустем? Иль вмиг твоя
Перелетит через ограду замка
К шатрам иранским голова».
Хеджир от злости побледнел.
«Ты из меня, – подумал про себя он, –
Насилием не вырвешь слова,
Которого сказать я не хочу.
Не страшны мне твои угрозы;
Меня убьешь ты – от того
Не потемнеет день и в кровь
Вода не превратится;
Гудерсу только из своих
Осьмидесяти сыновей
Придется вычесть одного;
Зато с семидесятью девятью
Он выйдет мстителем кровавым
Против Хеджирова убийцы».
И он сказал: «Зачем, Зораб,
Ты так беснуешься напрасно?
Меня убить грозишься ты –
Убей, ты властен; имя ж,
Которое так жадно хочешь слышать,
Останется во мне, как запертое
В могиле; я не вымолвлю его,
Хотя б и знал стократно, кто и где
Рустем. Убей меня – пусть кровью заплачу
За стыд, что был ничтожнейшим из всех
Гудерсовых осьмидесяти сыновей».
Так он сказал. Зораб в кипенье гнева
Схватил свой меч, чтоб грудь пронзить Хеджиру;
Но он одумался и только по щеке
Его с такой ударил силой,
Что он без чувств упал на землю.
«Когда никто, – воскликнул он, –
Не хочет мне Рустема указать,
Мой меч к нему прочистит мне дорогу».

VII
Зораб сбежал, пылая гневом, с башни,
Вооружился, на коня,
Крылатого дракона, прянул
И поскакал, как буря, к стану.
Он страшен был – кругом его
Клубился, выбитый конем
Из недр земли, кипучий вихорь пыли;
И в этой черной туче
Как молния броня его сверкала,
И громом в ней тяжелым раздавалось
Коня топочущего ржанье.
И прямо на шатры Ирана
Летела туча громовая;
И все покинувшие стан,
Чтоб подышать свободно в поле,
В испуге бросились назад,
Спеша укрыться за окопом.
Так на лугу, заграду табуна
Покинув, скачут жеребята;
Но вдруг, бегущего увидя льва,
Пугаются его косматой гривы
И шумно ломятся в заграду;
Так, ужасом объятые, к шатрам
Все кинулись, увидевши Зораба.
Но, мелкого врага не замечая,
Он вихрем мчался к валу стана,
Чтоб, на него взлетев с конем,
Храбрейшего из витязей Ирана
На смертный вызвать поединок;
И с высоты окопа закричал
Зораб таким гремящим кликом,
Что от него и мертвый бы в могиле
Перевернулся: «Шах великолепный,
Ты чудной пышностью блистаешь
За крепкою оградой стана;
Но покажись, каков ты в чистом поле.
Зачем с своим могучим войском
Ты спрятался там от меня,
Как за плетнем от волка
С овцами прячется пастух?
С моим копьем против тебя
Я выезжаю; в Белом Замке
Был умерщвлен разбойнически Синд;
Я за вином кровавую дал клятву
Разбойнику за друга отомстить
И в ясный день убить убийцу,
Столь храброго лишь темной ночью.
Когда его ты знаешь, повели,
Чтоб шел со мной сразиться;
Когда ж тебе неведом он, то вышли
Иного – лучшего в смертельном деле боя.
Но если из твоей заграды
Никто против меня не выйдет, сам я
В твой стан проникну и к шатру,
Где ты таишься недоступно,
Себе мечом прочищу доступ.
Не устрашат меня твои два стража,
Твой лев и тигр; до солнца твоего
Мое копье крылатое допрянет;
И выронит орел твой из когтей
Ирана царственное знамя;
Я на тебя шатер твой повалю,
И ты от сна беспечного проснешься».

VIII
При этом клике шах в испуге
Вскочил. «Бегите за Рустемом! –
Он закричал. – Как этот зверь проведал,
Что в золотом шатре я пребываю?
Скорей, скорей позвать Рустема!»
Рустем сидел перед шатром зеленым,
Когда гонец пред ним явился
И, задыхаясь, возопил:
«Зораб ворвался в стан; на царский
Шатер напасть грозится он;
Спеши, Рустем; на помощь царь зовет».
Рустем, не покидая места,
Сказал: «Служить накладно Кейкавусу;
Покоя нет ни днем, ни ночью;
Я прошлую провел в работе ночь,
Теперь хочу день целый отдыхать».
Но вот второй гонец примчался
За первым, третий за вторым, четвертый
За третьим; быстро,
Как за стрелою и́з лука стрела,
Они летели друг за другом,
И каждый повторял: «Рустем!
Зораб ворваться хочет в стан;
Беги скорей к царю на помощь».
Увидя общую тревогу,
Рустем сказал: «Да разве небо
Упало? Все дрожат перед одним!
От одного такой пожар всемирный!»
Но вдруг пред ним явились
Вельможи, посланные шахом,
Верховный воевода Тус
И сам царев наследник Ферабор;
И все его доспехи принесли
Они с собой. В молчании угрюмом
Он дал им волю; Тус надел
Тяжелый панцирь на него,
Гургин поножья; шлем
Был подан Ферабором;
Гураз принес колчан и лук;
С копьем, мечом и булавой пришли
Три сына старого Гудерса;
И, наконец, с могучим Громом,
Совсем оседланным, явился зять
Рустемов Геф. Увидя,
Как бешено, почуя бой, кипел
И прядал Гром, его товарищ верный,
Рустем воспламенился;
На Грома он вскочил
И, грозно крикнув, поскакал…
И все очами вслед за ним
В глубоком страхе устремились.

Книга седьмая
Рустем и Зораб. Первый бой

I
Он поскакал туда, где богатырь,
С ним однокровный, ждал, где сын его родной
Стоял, против отца вооруженный.
Завидевши один другого, оба
Заржали громко пламенные кони,
Рустемов Гром и конь Зорабов,
Сын Грома, – тот, отца принесший
На убиенье сына; этот,
Принесший сына, чтоб погиб
Рукой отца: но как родные
Они приветственным друг друга ржаньем
Окликнули… о горе! неразумным
Зверям был внятен голос крови,
А в глубину души отца и сына
Он не проник – так бедный человек
В безумии страстей своих и зверя
Слепорожденного слепей бывает, –
Для витязей то родственное ржанье
Призывом было в бой свирепый,
И в них зажглось удвоенное пламя.
Остановясь один против другого,
Отец и сын издалека друг друга
Смертельным оком молча озирали.
А той порой две рати с двух сторон,
Свидетелями поединка,
В порядке вышли боевом;
Ведомые могучим Тусом,
Полки блестящие Ирана
Построились перед шатрами;
А Баруман туранские дружины
По склону вытянул горы,
Одним крылом их к замку прислонивши.
И тихим рати строем
Одна против другой стояли,
Как две на двух концах противных неба
Стоят грозой чернеющие тучи;
Желанье боя только в двух
Избранных витязях горело;
А вкруг их все молчало, рокового
События со страхом ожидая.

II
И начали богатыри съезжаться,
И сблизились, и видели друг друга
Уже в лицо. Зораб,
К отцу влекомый тайной силой,
С весельем руки потирая,
Воскликнул: «Здравствуй, старый богатырь,
Какому я подобного и сонный
Не видывал! моя завидна участь:
Я ле́тами еще полуребенок,
А мне с таким обдержанным в бою,
Железным воином досталось
Впервые силу испытать.
Велик твой рост, плечами ты широк;
Но много взяли сил твоих
И годы и сраженья;
С моею молодостью крепкой,
Седой боец, твоя не сладит старость».
На щеки розовые сына
Взглянув, Рустем сказал: «Не горячись,
Прекрасный огненный младенец;
Земля тверда, хотя и холодна;
А воздух тепел, но уступчив.
Я на своем веку немало
Полей сраженья перешел
И многим войскам, гордым силой,
Помог в сырую землю лечь;
Их много спит, в ее глубоком лоне
Моей рукою погребенных;
Ты скоро сам то испытаешь,
Когда тебя с другими положу я,
Убитого, во глубь земли холодной.
Когда же, паче ожиданья,
Моей руки ты избежишь,
То уж тебе никто – ни человек,
Ни крокодил, ни лев не будут страшны.
Но слушай, милое дитя,
Мне жаль тебя, мне жаль такую
Младую душу из такого
Прекрасного исторгнуть тела;
Ты с турком, пальма красоты,
Не сходен; я подобного тебе
Не знаю и в самом Иране;
Мне жаль тебя». Такую речь
Приветно-нежную услышав,
Зораб почувствовал, что в нем
Вся внутренность затрепетала.
И он сказал: «О бодрый старец мой,
Я об одном спрошу тебя смиренно:
Ответствуй мне по правде: кто ты?
У наших праотцев благой
Обычай был себя перед сраженьем
Именовать… какой-то голос
Мне тайно говорит, что ты
Рустем, зеленого шатра
Владетель». Так сказал Зораб…
И так над ними близко,
Неузнанное, пролетело
Мгновение, которым гибель
Могла б в спасенье обратиться
И злоба в нежную любовь…
Но темный дух нашел тут на Рустема;
Он отвечал: «Я не Рустем;
И знать тебе нет нужды о Рустеме.
Я подданный, а он державный князь;
Тебе ж не с ним считаться, а со мною;
Я у тебя в долгу: вчера я, ведай,
Во время пира в Белом Замке
Ночное совершил убийство».

III
При этом слове гневом вспыхнул,
Как туча молнией, Зораб,
И разом оба поскакали,
Зораб направо от Рустема,
Рустем направо от Зораба;
И, отскакав во весь опор
На выстрел и́з лука, оборотили
Коней; и быстро полетели
Друг против друга две грозы.
И начался меж сыном и отцом
Упорный бой. Сперва на всем скаку
Они пустили копья –
Со свистом пронизали
Они щиты, подставленные им,
И, пролетев сквозь них, воткнулись в землю.
Тут обнаженными мечами
Они разить друг друга принялися –
Мечи, скрестяся на ударе,
Переломились разом оба;
Они, мечей обломки бросив,
Железные схватили булавы.
Чего копье не тронуло, то меч
Рассек; чего не тронул меч,
То раздробила булава –
Так бились витязи, упорством
И силою один другого стоя;
И оба тягостно стонали;
На шлемах блеска не осталось,
Все перья с гребней облетели,
И ни одно кольцо на их кольчугах
Не уцелело; все избиты
Их были члены; пот ручьями
Бежал с их жарких лиц;
Под ними кони их дымились.
Так на небе две тучи громовые,
Сшибаяся, блистают и гремят
И молнии на молнии бросают;
Они друг друга истребить
Не могут, но под их войною
Земля приходит в трепет,
Их град тяжелый губит жатву,
И вся под ними сторона
Становится пустынна, как великим
Сражением растоптанная нива;
Когда ж их силы истощатся,
Они расходятся и грозно
Издалека друг на́ друга сверкают
И глухо, ропотно гремят.
Так витязи, истратив силы,
На время бой упорный прекратили.

IV
Отец и сын избиты были оба.
Сошед с коней, они им дали волю
Вздохнуть; а сами разошлися
И издали дивилися друг другу.
Так говорил с самим собой Зораб:
«Не может быть, чтоб этот зверь,
Столь яростно меня терзавший,
Был мой отец; хотя и вижу в нем
Все признаки, описанные мне,
Но о такой неимоверной злости
Мне мать не говорила; в ней
Любовь к нему родиться не могла бы,
Когда б ее очам явился он
С таким лицом чудовищного тигра.
Но он и сам назвал себя
Убийцей Синда… нет! он не Рустем;
Я клятвы долг святой исполню
И отомщу убийством за убийство».
В то время и Рустем с собою
Так рассуждал: «Не от простой
Он матери; она, конечно,
Не человеческой, а великанской
Породы: в возрасте его
Подобной силы не имел я.
Рустем, Рустем, остерегись;
Сбери всю крепость, старый богатырь;
Два войска смотрят на тебя,
Беда и стыд, когда с тобою
Турчонок безбородый сладит
И, возвратяся в Семенгам,
Расскажет сыну твоему
О поношении отца его, Рустема».
Так, отдыхая, размышляли
Отец и сын. Тем временем их кони,
Усталые от жаркой схватки,
Но пощаженные в бою,
Проветрились, остыли, освежились
И приготовилися снова
Своих могучих седоков
Нести на смертный поединок.

V
Еще усталые, чтоб силы обновить,
Они за луки и за стрелы
Схватилися. Две первые стрелы
На воздухе слетелись остриями
И, обессиленные, пали
На землю; вслед за ними частым
Дождем другие зашумели;
Так вихрем сыплются сухие
С деревьев листья при осеннем
Свистящем ветре; так
Кругом ульев, когда согреет их
Лучом весенним солнце,
Сверкают и жужжат, рояся, пчелы.
И непрестанно в их руках
Сгибалися и разгибались луки,
Визжали резко тетивы;
И с них стрела слетала за стрелою;
И вслед за каждой из очей
Взор смертоносный вырывался.
Но то была лишь шутка боевая:
От панцирей отпрыгивали стрелы,
Их острие ломалося об шлемы,
В щиты вонзаяся, на них
Они густой щетиною торчали;
Так солнца острые лучи,
Гранит могучий осыпая,
Ему пронзить не могут твердой груди
И лишь ее поверхность разжигают.
Истратив стрелы, наконец
Противники свои пустые
Колчаны бросили и на коней
Вскочили оба, чтоб начать
Войну губительную снова.

VI
Слетевшись на конях, они
Вцепились крепкими руками
Друг другу в кушаки. Рустем
Сидел на Громе как железный;
Что он ни схватывал рукою,
Сжималось в ней, как мягкий воск;
Но он, схватив Зораба за кушак,
Был изумлен его сопротивленьем:
Как не колеблется утес,
Обвитый кольцами удава,
Так был Зораб неколебим,
Обхваченный Рустемовой рукою.
Но и Зораб напрасно мышцы
Напряг, чтоб пошатнуть Рустема:
Как не колеблется земля,
Обвитая струей воздушной,
Так был Рустем неколебим,
Обхваченный Зорабовой рукою.
И вдруг, кушак отцов покинув,
Как бешеный, Зораб впился руками
В его серебряные кудри,
Рассыпанные по плечам,
В сраженье выпав из-под шлема;
Он мнил, что вдруг сорвет его с седла;
Но он на нем, как вылитый из меди,
Не покачнувшись, усидел;
Один лишь клок серебряных седин
В своих руках Зораб увидел;
Он задрожал при этом виде.
«Ты, богатырь неодолимый
Под сединами старика! –
Воскликнул он. – Зачем, зачем
С моею молодостью сильной
Свою выводишь старость в бой?
О! сердце у меня в груди поворотилось,
Когда в моей руке остались
Твои седые волоса!
Мне показалось, что обидел
Богопреступною рукою
Я голову отца святую!
О! для чего же мы друг друга
Должны так яростно губить?
Ужель других здесь не найдется
Противников, чтоб успокоить
В нас жажду огненную боя?»
Так воин молодой сказал;
А старый мрачно и безмолвно
Отворотил грозящее лицо.

VII
И вдруг, как волк, врывающийся в стадо
Овец, он кинулся с мечом
На рать туранскую. Зораб
При этом виде повернул
Коня и яростный, как тигр,
Из тростника в табун коней
Одним влетающий прыжком,
Явился меж дружин Ирана;
И начал меч его сверкать,
Как молния, направо и налево;
И люди вкруг меча валились,
Кто безголовый, кто пронзенный
Насквозь, кто пополам
Пересеченный. Той порой
Рустем, уже достигший строя
Дружин туранских, вдруг остановился
И, обратив глаза на рать Ирана,
Увидел, что́ в ее рядах
Расстроенных происходило;
Подумал он о бешенстве Зораба,
Подумал он о страхе Кейкавуса
И быстро, не взглянув на турков,
К своим на помощь поскакал.
Он там в толпе густой увидел,
Как рассыпал рубины крови
На яркий поля изумруд
Своим мечом Зораб. И он воскликнул:
«Остановись! зачем на слабых
Так бешено ты нападаешь?
Чем провинилися они перед тобою,
Что вдруг на них ты кинулся, нежданный,
Как зверь голодный на добычу?»
Зораб, его увидя, изумился.
«А ты, мой старый богатырь, –
Воскликнул он, – за что на бедных турков
Так яростно ударил? Чем они
Тебя обидели? Но вижу,
Что снова ты в сраженье вызвать
Меня желаешь – я готов».
На то Рустем ответствовал: «Уж день
Сменила ночь; она покою
Принадлежит, а не сраженью.
Послушаемся ночи; завтра,
Лишь на востоке солнце, витязь неба,
Свой меч подымет золотой и землю
Им облеснет, мы бой возобновим;
Будь здесь, а я здесь буду:
Мы, пешие, борьбою
И боем рукопашным дело
Начатое окончим; оба войска
Сражения свидетелями будут;
Увидим мы, которое из двух
Богатыря оплачет своего».

VIII
Они расстались; сумрачен был вечер,
И темное тревожилося небо:
Оно как будто в погребальный
Покров заране облекалось.
Но весело Зораб вводил
Свои дружины в Белый Замок.
Он на пути спросил у Барумана:
«Что этот лев, который так измял
Мои бока тяжелой лапой,
Наделал здесь своим набегом? Много ль
Погибло от него народа?» –
«Ты повелел, чтоб войско было тихо, –
Так Баруман ответствовал, – и войско
Стояло строем неподвижным,
Готовое к сраженью; вдруг
Мы видим, кто-то чудный, грозный,
Неведомый, как будто из земли
Родившийся, незапно
Ударил в самую средину
Испуганной таким явленьем рати;
Все приготовились к отпору;
Но он, как будто устрашенный,
Коня поворотил, назад
Помчался вихрем и пропал,
Как привиденье». Громко засмеявшись,
Сказал Зораб: «Итак, он только
Вас навестил по милости своей;
Напрасно ж он коня тревожил.
А я тем временем мой меч
Полакомил иранской кровью;
Нас темнота ночная развела;
Но завтра на рассвете
Опять начнется бой наш; завтра
Увидим мы, который устоит
Из нас двоих, который ляжет мертвый.
И обе рати станут в строй,
Чтоб быть свидетелями битвы.
Придется ль вам меня похоронить
Иль встретить с ликованьем – это
Нам скажет завтрашнее утро;
А нынче нам приличней, все забыв
Тревоги, влить вином душистым силу
В усталые от боя члены
И освежить язык, сожженный зноем.
Скорей, премудрый Баруман,
Вели нам пир обильный приготовить».

IX
Тем временем, достигнув стана,
Рустем в шатре царя
С ним и с его вождями
За освежительным вином
О жарком бое вспоминал.
Была там речь лишь только о Зорабе.
«Зачем ему, – спросил Рустема царь, –
Ты волю дал напасть на наше войско?
Когда бы к нам на помощь
Ты вовремя не подоспел,
Беда великая могла бы нас постигнуть.
Но что же сам, скажи, о нем ты мыслишь?»
И, зависти не ведая, Рустем
Сказал: «Такого богатырства,
Такого льва в таком младенце
Еще я в жизни не встречал;
Он бог войны, не человек,
И не уступит мне ни в силе, ни в искусстве;
А свежей младостью своей
Мою он старость превосходит.
Мне предстоит с ним завтра тяжкий бой.
Я испытал сперва мое копье,
Потом мой меч, потом и булаву –
Все отразил он; напоследок, вспомнив,
Что в старину я многих силачей
Одной рукою схватывал с седла,
Ему в кушак я руку запустил
И силой всей его рванул, но он
Не пошатнулся. Нас теперь
Ночная тьма с ним разлучила –
Не знаю, мной остался ль он доволен?
А я доволен через меру им.
Когда же завтра мы сойдемся,
Я постою за честь Ирана
И за свою, до сих пор без пятна
Мне сохранившуюся славу.
Как ныне, завтра оба войска
Свидетелями боя станут в строй;
И в этот час уж будет завтра всем
Известно, кто из нас двоих
Лежит убитый, кто живой остался;
Теперь же здесь, покуда мы еще
Все налицо, озолотим
Беспечным пированьем
Канун спокойный рокового,
Быть может бедственного дня.
Державный шах, благоволи
Нас угостить твоим вином душистым».

X
Так говорил Рустем; и речь его
Задумчивость мгновенную на сердце
С ним пировавших навела.
Но снова с блеском зашипело
Вино; за славу и победу
Рустема сдвинулися чаши,
И наконец по долгом пированье
Все по шатрам на сон и на покой
Полухмельные разошлися.
В зеленый свой шатер вошедши,
Рустем Зевару так сказал:
«Зевар, мой брат, ты видел ныне,
Каков был этот бой; что будет завтра,
О том из нас не ведает никто.
Я завтра рано выйду к делу,
А ты, мой брат, меня предав
Во власть всевышнему, останься здесь
И стражем будь моей сабульской рати.
Когда из рук судьбы мне выпадет победа,
Не стану я на месте крови медлить,
И ты меня в шатре увидишь скоро.
Но если мне иное суждено
От неба, не скорби, не покушайся
Отмщать врагу, но рать мою немедля
Веди в Сабул; дорогой же и дома
Всем говори: ему был рок погибнуть
От юноши. А матери скажи:
«Не сокрушай себя; достигла ты
До старости глубокой; на твоих
Глазах состарился и он;
И ты его пережила;
Живи же долго, но о нем
Не сетуй; он великих дел
Довольно совершил; немало им
Истреблено чудовищ, великанов;
Немало крепких за́мков он
Разрушил и сравнял с землею;
Немало войск пред ним погибло –
Теперь настал черед и для него.
К железным смерти воротам
Конь жизни рано или поздно
Со всадником своим – кто б ни был он,
Могучий, слабый, храбрый, робкий, –
Примчится; каждому из нас
В те ворота в свой час придется стукнуть,
И каждому отворятся они;
На увольненье здесь от смерти
Он записи от неба не имел;
На вечное подданство ей
Мы все укреплены судьбою».
Так матери ты нашей скажешь. А теперь
Налей вина последнюю мне чашу
На сон грядущий, брат Зевар,
И спи спокойно; остальное
Звездам на волю отдадим».
Рустем умолкнул, поданное выпил
Вино, разделся, лег
И в сон глубокий погрузился.

Книга осьмая
Рустем и Зораб. Второй бой

I
Когда павлин денницы распустил
Широко хвост свой разноцветный
И голову под черное крыло
Угрюмый ворон ночи спрятал,
Рустем проснулся, опоясал
Губительный свой меч
И, боем дышащий, вскочил
На огнедышащего Грома;
И бурею на избранное место он
Помчался. Как звезда, пророк
Великих бедствий, пламенным хвостом
На небесах блистает ночью темной,
Так бедоносно шлем косматый
Блистал на голове Рустема;
Прибыв на место, с изумленьем
Он озирался, но Зораба
Там не было: Зораб, в то время
Как гибельный его отец
Ждал в поле, утренним вином,
При звуке лютнь, беспечно утешался.
И так сказал он Баруману:
«Со мною этот старый лев
И крепостию мышц, и ростом,
И храбростию равен;
Когда смотрю на грудь его, на руки
И на плеча́, мне кажется, что вижу
Я в зеркале себя; невольно
Приходит в мысли мне, что сам
Таким я буду, если звезды
Мне столько ж лет отчислят в жизни.
Взглянув ему в геройское лицо,
Я чувствую какую-то тревогу,
Мне стыдно, я краснею, в грудь мою
Втесняется глубоко
Неодолимая тоска.
О Баруман, уж не Рустем ли он? Скажи
Мне правду; Баруман, спаси
Меня; не дай мне быть отцеубийцей
На ужас всей земле. Что, возвратись,
Скажу я матери? Скажу ли,
Что руки я свои умыл
В крови отца? Все знаки, ею
Мне данные, согласны с тем, что видят
Мои глаза, недостает
Лишь одного мне убежденья. Если он
Рустем, то я еще ему в глаза
Сказать не смею: я твой сын!
То им самим запрещено;
Лишь слава даст на то мне право.
Когда же не Рустем он… О! какая
Была б мне честь явиться пред отцом,
Богатыря такого одолевши!
Кто разрешит мое недоуменье?
Когда вчера так зверски
Со мной он бился, мысль, что он
Отец мой, показалась мне
Мечтой несбыточной; но в эту ночь
Я видел сон… я видел, что лежу
В его объятиях, так нежно,
Так весело, с такой любовью детской…
Нет! Не могу и не хочу с ним биться».

II
Покорствуя тому, что повелел
Афразиаб, коварный Баруман
Ответствовал: «Ты видел сон,
Проснулся – вот и все. Ужель, поверя
Мечте, начатого так славно
Не довершить? Ты слово дал
И должен выручить его – иль вечным
Стыдом себя покроешь. В поле
Тебя он ждет и, верно, торжествуя,
Уж думает: «Передо мной робеет
Мой недозрелый богатырь».
Так и Иран с ним вместе скажет;
То повторится и в Туране.
Тогда с каким покажешься лицом
Ты на глаза Рустему? Не забудь,
Что на тебе лежит святая клятва
Отмстить за Синда; сам же он сказал
Тебе, что Синд убит его рукою.
А для чего свое таит он имя,
Не знаю; мой совет: не любопытствуй
И ты о том узнать; убей и уничтожь
Его, пока он сам тебя убить
И уничтожить не успел, –
Тогда избегнешь посрамленья,
Заслужишь честь и клятвы не нарушишь».
Так искуситель говорил;
Его слова звучали глухо;
Он поглядеть в лицо не смел Зорабу
И бледен был как полотно;
Но все сомненья он разрушил
В душе Зораба. Мщеньем закипев,
Поспешно витязь молодой
Вооружился, на коня
Лихого прянул
И полетел на битву роковую.

III
Когда сошлись соперники на месте,
Назначенном для поединка,
Две рати с двух сторон
Свидетелями боя
В порядке вышли боевом:
Ведомые могучим Тусом,
Блестящие полки Ирана
Построились перед шатрами;
А Баруман туранские дружины
По склону вытянул горы,
Одним крылом их к замку прислонивши.
К сопернику приблизившись, Зораб
Его спросил, приветно улыбнувшись:
«Покойно ль спал ты эту ночь
И весело ль проснулся? Рано, рано
Ты поднялся, мой старец многосильный:
Прекрасен этот день – таков ли будет
Прекрасен вечер, мы не знаем.
Но посмотри, как утро молодое
Вершины гор озолотило;
Цветы все утренним вином
Напоены, и утренняя свежесть
На паству манит пастухов;
Невидимо под ветвями дерев
И видимо в лазури неба
Поют проснувшиеся птицы;
Ручьи, сияя, льются;
На солнце блещут берега;
Трава росой сверкает…
Приличен ли такой всемирный праздник
Кровавому убийству? День такой
Не лучше ль милой жизни
Еще нам уступить? Послушай, друг,
Сойди с дракона своего
На этот свежий дерн; заклю́чим
В виду обеих наших ратей
Здесь перемирие, забудем
На этот день и мщение и злобу:
Пусть будет поле крови
Для нас палатой пировою.
Я знак подам – и перед нами
Вино заблещет в кубках,
И пир устроится роскошный,
И звонко заиграют струны,
И дружно мы отпразднуем с тобою
День возрождения прекрасной,
Всеоживляющей весны;
Железный шлем ты снимешь с головы,
А я венком живых цветов украшу
Твои мне милые седины;
И, сидя за вином, мы будем
Беседовать радушно о войне,
О бранных подвигах, и всем, что знаю,
Я поделюсь с тобой от сердца;
А ты свою откроешь мне породу
И славное свое мне скажешь имя –
О! не упорствуй, друг; скажи,
Скажи его – мы не должны
Так чужды быть друг другу; нас
С тобой вчера побратовала битва».

IV
Так с откровенностью младенца
Рустему говорил Зораб –
Ему во грудь из вод, из глубины
Небес, из зелени полей
Проникнул тайный голос
Природы; на щеках его
Горело жаркое желанье;
Так раскрывается младая
Распуколька от теплого весны
Дыхания; но если на нее
Дохнет морозом бурный север,
Она сжимается и увядает;
Так от морозных слов Рустема
Увяла вдруг в душе Зораба
Едва зацветшая надежда.
«Дитя мое, – сказал Рустем, – не для того
Сюда пришли мы, чтоб, роскошно
На луговом ковре покоясь,
Беседовать; на смертный бой
Пришли мы. Если ты
Еще годами отрок,
То я уж не дитя. Ты видишь,
Что для борьбы кушак стянул я туго;
И здесь давно я жду, чтоб боевую
С тобой начать работу, чтоб нарвать
С тобой тех роз, какие только в нашем
Саду родятся. Свежесть утра
Для ратного благоприятна дела;
Она моим состарившимся членам
Живую крепость придает.
Итак, пока не наступил
Палящий зной, начнем
Свой мужественный спор. Я не слыхал,
Чтоб для одних рассказов о боях
Соперники на месте боя,
Вооруженные, сходились;
Я бьюся делом, не словами.
По имени ж себя не прежде назову,
Как положив тебя в крови на землю:
Тогда узнаешь, чья рука тебя убила».

V
Зораб, воспламененный гневом,
Воскликнул: «Будь по-твоему, упрямый
Старик! своей судьбы никто
Не избежит; и мы увидим скоро,
Кто здесь кого принесть ей в жертву должен».
На землю спрянул он с коня,
И громко зазвучало
Его оружие. Рустем
Сошел поспешно с Грома; тяжкий
Звук от меча его раздался,
И из ножон до половины
Он выпрыгнул. В молчанье оба
К бежавшему вблизи потоку
Они пошли с конями. У воды
Росло там дерево; к нему
Они коней ретивых привязали;
И там Рустемов Гром
Оставлен был с конем Зораба.
Приветливо они друг друга
Обфыркали и, ознакомясь,
Между собой немую завели
Беседу; как друзья давнишние, они
Подножную траву щипали вместе,
И головы протягивали дружно
К ручью за свежею водою,
И шеями друг друга обнимали,
Как будто угадав,
Какое близкое родство меж ними было.
А между тем отец и сын
На место боя грозно шли,
Друг другу смерть в душе готовя.

VI
Они плотней стянули кушаки
И рукава до самых плеч
Могучих засучили;
Ужасно их наморщилися лица
И загорелися глаза,
И, разом бросясь друг на друга,
Как разозлившиеся тигры,
Они руками обхватились:
Два тела вдруг слились в одно,
Вокруг которого четыре
Железные руки, как змеи,
В него вдавясь, переплетались.
Как будто сплавленные крепко,
Они друг друга, грудь на грудь,
Теснили, перли, гнули, жали –
Напрасно; камень и железо
Могли бы руки их расплюснуть,
Но пошатнуть не мог ни сына
Отец, ни сын отца; дыханье
Спиралось в их груди; глаза их, кровью
Налитые, как уголья горели;
Их ноги были врыты в землю –
Но ни один не мог другого
Ни потрясти, ни наклонить,
Ни приподнять, ни сдвинуть с места;
Напрасны были их порывы,
Напрасны были их напоры,
Напрасно было их боренье,
Их трепетанье, их кипенье –
Неодолим, неколебим
Остался каждый. Наконец,
Отбросив тщетную борьбу,
Они решились испытать,
Кому кого удастся
Поднять с земли и опрокинуть.
И, разорвавшись, разом отскочили
Отец и сын и, разом снова
Сбежавшися, как крючья руки
За кушаки засунули друг другу.
И вдруг Рустем тряхнул Зораба
Так сильно, что с земли
Взорвал его на воздух; как свинец,
Всей тяжестью Зораб на грудь отца
Обрушился и повалил
Его на землю под себя.
Не зная сам, как мог он очутиться
На нем, его к земле он придавил
Коленом, выхватил кинжал
И был готов пронзить им грудь
Под ним лежавшего Рустема.

VII
Рустем, увидя над собою
Железо, возопил: «Остановись,
Что хочешь делать? Если ты
Породой знаменит, не осрамляй
Ни самого себя, ни предков
Постыдным делом: меж суровых
Родяся турков, ты не знаешь
Обычаев Ирана – знай же,
Что здесь никто, кому в борьбе
Соперника удастся одолеть,
Его не умерщвляет, но ему
Дает с собою испытать
В другой раз силу; если ж и тогда
Он победит, то властен он
И умертвить врага и дать ему пощаду.
Таков святой иранский наш обычай;
И стыд тому, кем будет он нарушен!»
Так говорил Рустем, прибегнув
(Чтоб от себя погибель отвратить)
К обману. «Я, – ответствовал Зораб, –
Не слыхивал, чтоб где такой обычай
Водился; но скажи мне, соблюдал ли
Его Рустем?» На это возразил
Рустем: «Какое дело нам
До твоего Рустема? Если ж
Ты хочешь знать, то и Рустем
Обычаю Ирана был покорен».
При этом слове опустил
Зораб кинжал и руку подал
Лежачему, чтоб он с земли поднялся.
Легко поверил он: простому сердцу
Коварство было незнакомо;
Незлобный, как младенец, был он
Великодушен, как герой;
А темная рука судьбы
Его к погибели стремила неизбежно.
Обманом спасшийся Рустем
Негодовал, что для спасенья
Был принужден обман употребить;
Поднявшися с земли, он отряхнулся
И против воли покраснел,
Взглянув на сына; а Зораб
Ему сказал с усмешкой: «Отдохни,
Мой старый богатырь; я скоро
Опять здесь буду, и тогда,
Как следует, начатое мы кончим».
Сев на коня, он поскакал
В ту сторону, где по горе
Туранское стояло строем войско;
Вдруг перед ним вскочила антилопа, –
И весело за нею он погнался,
Забыв о близком часе роковом.

Книга девятая
Рустем и Зораб. Третий бой

I
Рустем, избавясь от беды,
Один остался; несколько мгновений
Он был объят глубокой думой; вдруг –
Как будто что напомнилось ему –
Пошел поспешным шагом
К потоку, где его могучий Гром
Под деревом привязанный стоял.
Была недалеко оттуда
Утесистая дебрь. И много лет
Прошло с тех пор, как в этой дебри
Имел Рустем свиданье с горным духом.
В то время был он одарен
Такою непомерной силой,
Что не врагам одним, и самому
Ему она была во вред:
Его земля не выносила;
Когда он шел по каменному кряжу,
Как на песке, глубокие следы
От ног его на камнях оставались.
Так некогда с тяжелою добычей,
Отнятою у турков, он
Во мраке ночи пробирался
С трудом великим тою дебрью;
При каждом шаге увязали
Его по щиколотку ноги в землю;
Они ее, как плуг железный, рыли.
Вдруг близ него во тьме раздался
Осиплый хохот. «Кто хохочет?» – гневно
Спросил Рустем. Глухой ответ был: «Я!»
«А ты кто?» – «Горный дух». – «Чему смеешься?»
«Смеюсь тому, что ты, силач,
С своей не можешь сладить силой;
Она чрезмерна для тебя.
Отдай на сохраненье мне
Ее излишек; если –
Когда от лет твои расслабнут члены –
Она тебе понадобится снова,
Приди сюда и кликни – я откликнусь,
И от меня ее сполна опять
Получишь ты беспрекословно».
И духу горному Рустем
На сбереженье отдал
Излишек силы. И теперь,
Когда от лет его расслабли члены,
Пришел он в дебрь, у духа взять
Обратно вверенный залог;
Он чувствовал, что силой половинной
Ему не одолеть Зораба.
И в ярости с собой он говорил:
«Он жить не должен; им в виду
Ирана был я опозорен;
Он смел коленом стать на грудь
Упавшего к ногам его Рустема;
И им к постыдному обману
Рустем, дотоле беспорочный,
Был приневолен, чтоб спасти
Свою обруганную жизнь.
Не потерплю, не потерплю,
Чтоб на одной земле со мною
Хоть миг один мог продышать
Создатель моего позора».

II
Так думал он, вступая в глубину
Утесистой, пустынной дебри.
Там на престоле скал мохнатых
Сидел могучий дух. И он увидел,
Что кто-то мрачный, озираясь
По сторонам, ущельем шел;
И понял дух, что путник
Искал свиданья с ним; густою мглой
Была его покрыта голова,
Как шлемом; он дохнул, и мгла
Слетела с головы; и дух
Стал видим, хмурый и туманный;
И он спросил: «К кому пришел ты?» –
«К тебе, – ответствовал Рустем. –
Я узнаю тебя; ты все таков же,
Каким давно на этом месте
Со мною встретился впервые;
Не устарел, не поседел; а ты
Меня узнал ли?» Темный дух
Ответствовал: «С трудом; ты стал
И стар и сед. Скажи ж, зачем тебя
Твои хилеющие ноги
В мою пустыню принесли?»
Рустем сказал: «Отдай обратно
Мою мне силу. Я доныне
Доволен был одним ее участком;
Теперь она нужна мне вся.
Отдай мне, дух, ее излишек,
Оставленный тебе на сохраненье».
Дух отвечал: «Рустем, навеки
Теряет силу человек,
Когда она его сама с годами
Медлительно, неудержимо
И невозвратно покидает;
Но ты свою мне силу
Во цвете лет по доброй воле
На сбереженье отдал сам –
И мной тебе она сбережена;
В груди гранита моего
Целее, чем в твоей груди,
Неизмененная, она
Лежит. Но для чего, Рустем,
На плечи дряхлые свои
Такой великий груз ты хочешь
Так поздно возложить? Остерегись,
Седой боец; ты на себя
Кладешь беду. Твое желанье
Исполнить я не отрекуся,
И если ты решился твердо
Взять от меня залог свой роковой,
Возьми, но знай: возьмешь не на благое,
А на губительное дело.
Еще не поздно; мой совет
Спасителен; прими его, Рустем:
Оставь свою в покое силу;
Ты славных дел немало совершил –
Доволен будь; страшуся я,
Что на себя своим последним делом
Ты бедствие великое накличешь
И сам своею силой
Свою погубишь силу».

III
Тем временем Зораб, с охоты
На место боя возвратясь,
В недоумении стоял и озирался –
Рустема не было. И он не знал,
Дождаться ли его иль удалиться.
А с неба день уж начинал
Сходить, и тени становились
Длиннее. Но… Зорабов час ударил:
Зораб остался; он подумал:
«Соперник мой меня
Здесь долго утром ждал –
Я вечером его дождаться должен.
А вечер вышел не таков,
Каким его нам утро обещало,
И солнце село, в небесах
Зарю кровавую оставя.
Но где же он?..» И в этот миг
На зареве заката отразился,
Как темный метеор, огромный стан Рустема;
Зораб невольно содрогнулся.
Как будто чародейной силой
Преображенный, чудно
Блистающий, помолоделый,
Представился очам его Рустем.
Он на него глядел в недоуменье
И, не посмев спросить, где он так долго
Промедлил, шепотом сказал: «Должны ли
Мы продолжать? До наступленья ночи
Успеем ли?..» – «Успеем», – перебил
Его слова Рустем сурово.
И вышли – яростный отец
На сына с силою двойною
И на отца оторопелый сын
С полуразрушенною силой.
Восходит день, когда нисходит ночь,
Восходит ночь, когда нисходит день, –
Так и теперь настал черед Рустему.
Вечерней мглою затянувшись,
День удалившийся простер
Полутуманное мерцанье
Над местом бедствия и крови;
Два воинства стояли там
Безмолвными свидетелями боя.
Но как он был? И что свершилось?
Того ничье не зрело око…
Они сошлись – и вмиг всему конец;
Рустем рванул – Зораб упал к его ногам;
Рустем давнул – и в грудь Зораба
Глубоко врезался кинжал.

IV
Зораб, смертельно пораженный,
Сказал: «О ты, неверный обольститель!
Такая ль от тебя награда
За то, что был ты мною пощажен?
Ты небылицей о Рустеме,
Ты именем Рустема жизнь мою,
Как вор ночной, украл. Но будь
Ты птицей в воздухе иль рыбою в воде,
Не избежишь, хотя и в гробе
Лежать я буду, мщенья от Рустема,
Когда раздастся всюду слух
(А он раздастся скоро),
Что здесь предательски зарезан
Тобою сын Рустема и Темины».
От этих слов затрепетал
Рустем, как будто вдруг ударом грома
Пронзенный, с головы до ног.
«Что говоришь ты, сын беды? –
Воскликнул он. – Скорее отвечай:
Кто твой отец?» – «Я сын Рустема и Темины, –
С блеснувшей гордостью на бледном
Лице сказал Зораб. –
Отец мой страж Ирана многославный;
А мать моя краса и слава Семенгама.
И ею был сюда я послан
Отыскивать отца, столь много лет
С ней разлученного. Чтоб мог
Меня Рустем признать за сына,
Я должен был ему повязку, на прощанье
Им данную Темине, показать;
И чтоб сберечь ее верней,
Не на руке, а на груди
Всегда носил я ту повязку;
Открой мне грудь – увидишь сам».
Так говорил он; от страданья
Душа рвалася из Рустема.
Дрожа как лист, одежду он раскрыл…
И там (увидел он) сидел,
Как жаба черная на белых розах,
В груди кинжал, до рукояти
В нее вонзенный, как в ножны.
Его Рустем из раны вынул;
И быстро побежала с жизнью
Струя горячей крови;
И ярким пурпуром ее
Рустемова повязка облилася.
Он побледнел, ее увидя,
И глухо прошептал,
Как будто задушенный:
«Зораб, ты сын мой… я Рустем!»

V
И долго, ужасом окамененный,
Смотрел он мутными глазами
На сына. Вдруг он дико застонал…
Так стонет тигр: в кусты залегши,
Яримый жаждой крови, ждет он,
Чтоб мимо бык из стада пробежал.
Его когтям в добычу.
И вдруг его единственный тигренок,
Им в логе брошенный, шумя
В кустах, бежит: и на него,
Слепой от голода, отец в остервененье
Бросается, его когтями
На части рвет и вдруг,
Узнавши, кто так жалко
Трепещется под лапами его,
Пускает стон, какого никогда
Не издавал дотоле, стон
Разорванного сердцем тигра, –
Таков был страшный стон Рустема;
Так застонав, со всех он ног,
Как будто вдруг убитый наповал,
На сына грянулся. Всю память потеряв,
Впервые сердцем сокрушенный,
Недвижимым, окостенелым
Лежал он мертвецом. Его холодной
Рукою стиснутый, смертельно бледный,
Смертельно раненный, лежал с ним рядом сын;
Еще его лилася кровь,
Еще приподымало грудь ему
Дыхание; он чувствовал, он видел;
Он радовался, умирая,
Что близко был отец,
Его отец, его убийца,
Которого так жадно он желал,
Так силился найти и наконец так страшно
Нашел… И он теперь (как накануне
Ему привиделось во сне)
В его объятиях лежал с любовью детской.

VI
Тем временем, не видя ничего,
В вечернем мраке оба войска
Стояли молча. Вдруг от места боевого
Дошел до них протяжный стон;
И все опять утихло;
И каждый угадал,
Что там беда великая свершилась.
Но долго заглянуть туда
Не смел никто; когда же наконец
Нашлись отважные и подойти
Дерзнули к месту роковому,
Они сперва там встретили коней,
Под деревом стоявших праздно.
Увидя, что престол Рустемов – Гром
Был пуст, они пришли в великий ужас
И опрометью в стан
Все бросились, крича: «Рустем
Убит! на Громе нет Рустема!»
Тогда нашел на войско трепет;
Как море в бурю, тяжко, глубоко
Оно заволновалось; страшный
Мятеж в нем загремел;
И шумною волною
Оно все хлынуло вперед.
Но прежде чем оно прийти успело к месту,
Достиг туда его далекий шум;
И им Рустем близ сына
От сна смертельного к смертельному страданью
Был пробужден; и тяжко
Он застонал – но тихим словом сын
Его смирил. Последнее дыханье,
Последний свет души своей он со́брал,
И на его бледнеющих устах
Чуть слышною музы́кой зазвучала
Прискорбно-сладостная речь;
И тихо речь лилась,
Как теплая, слабеющая кровь,
Все медленней бежавшая из груди.

VII
«Отец, пока еще во мне
Есть жизнь, пока еще оттуда
Никто не подошел – к моим словам
Склони твой слух. О! лучшее из них,
Мое сладчайшее, мной в первый раз
Произносимое на свете слово:
Отец! произношу
В последний жизни час; им горечь смерти
Услаждена; за гордое желанье
По славе подвигов достойным
Рустемовым назваться сыном
И за надежду некогда с ним вместе
Над всею властвовать землею,
Которой сам теперь я стал подвластен,
Недорого я заплатил. О чем же,
Рустем, крушишься? О! не плачь!
Не ты, не ты меня убил;
В утробе матери на то
Я был звездами предназначен;
На то и Синд напрасно ею
Был послан, чтоб отца мне указать;
На то и ты был должен Синда ночью
Убить, чтоб уж никто не мог
Нас вовремя друг с другом познакомить.
Когда молва о гибели моей
До милой матери достигнет,
Заплачет жалобно о сыне
Без жалоб на отца она.
Ты ей пошли мои доспехи
И возврати повязку роковую,
Напрасно данную тобою ей,
А ею мне; позволь, чтоб Баруман
Назад отвел мои дружины с миром,
Они сюда пришли за мною
И без меня в сраженье не пойдут;
Не мсти Хеджиру за упорство,
С каким он, вопреки
Моим всем просьбам и угрозам,
Тебя назвать отрекся… Ах! о том
Я умолял напрасно и тебя;
Пускай вполне останутся Гудерсу
Его все восемьдесят сыновей,
Тогда как твой единственный лежать
Здесь будет мертвый; пусть владеет
Хеджир и Белым Замком;
Пускай и дева красоты,
Представшая очам моим как сон,
Гурдаферид себя отдаст Хеджиру,
Но слово данное исполнит:
Оплакать мой безвременный конец.
Мое же тело повели
Отнесть в Сабул и положить
Туда, где все положены
Мои прославленные предки;
А здесь пускай раскинут надо мною
Рустемов царственный шатер.
Так навсегда с землею я прощаюсь…
Пришел как молния; ушел как ветер…
А ты, Рустем, в последний раз теперь
На отходящее дитя свое взгляни
И прежде, чем оно утратит силу слышать,
Промолви вслух: Зораб, ты сын Рустема».

VIII
Так, умирая, говорил
Прекрасный юноша. Рустем молчал;
Напрасно силился уста
Он растворить, они загвождены
Железной судорогой были.
И молча он смотрел, как тихо гасла
Вдруг догоревшая лампада.
Так на последнюю струю
Зари вечерней смотрит путник;
Когда ж и след ее на небесах
Исчезнет, одинок в пустыне темноты
Он остается, и ему
Уж никакое на пути
Не руководствует сиянье –
Так для Рустема жизни свет
С душой Зораба гас навеки.
Тем временем и гром и шум
Дружин бегущих приближался;
Рустем в расстройстве скорби
Неистово от сына поднялся
И к войску выступил навстречу,
Окровавленный, весь в пыли,
С могильной бледностью лица,
Обезображенного горем.
Его никто в Иране столь ужасным
Не видывал… но громозвучным криком
По войску радость пробежала,
Когда пред ним Рустем, живой, явился.
Такой подъемлет крик дружина,
Увидя над собой внезапно
Свою хоругвь, спасенную из рук
Ее схватившего врага:
Она изорвана в лохмотье,
Но спасена. Так все заликовало
Рустема встретившее войско.
И, став пред ним, растерзанный печалью,
Томимый гордостью, волнуемый стыдом,
Рустем сказал: «Сюда, вожди Ирана,
Сюда, вельможи Кейкавуса!
Смотрите все, какую службу
Рустем Ирану отслужил;
Вот он лежит, вам грозный богатырь;
Моей рукой разрушен страх Ирана.
Я много бо́ев совершил,
Я бился днем, я бился ночью,
Но никогда еще я не принес
Такой, как ныне, жертвы славе:
Смотри, Иран! Рустем своей рукою
Здесь за тебя убил родного сына».
Так говорил Рустем, и голос
Его не трепетал; и были сухи
Его глаза; и был он страшно тих.
Тогда они увидели в крови
Простертого героя молодого;
Еще за час цветущий, как весна,
Прекрасный, как живая роза,
И полный силы, как орел, –
Теперь он перед их очами
Лежал безгласный, недвижимый,
Покрытый бледностию смерти.
Рустем взглянул ему в лицо…
«Еще он жив! – воскликнул он. –
Скорей гонца отправьте к шаху
Молить, чтоб мне прислал немедля
Три капли чудного бальзама,
Все исцеляющего раны,
Который он всегда с собой имеет…
Три капли, чтоб спасти Зораба,
Чтоб милый сын мне жив остался».

IX
На крыльях к шаху прилетел
Гонец и так сказал: «Рустем
Убил Зораба, но Зораб
Рустемов сын; о нем отец
Рыдает горько, и его печалью
Все пораженные рыдают; ими
К тебе я прислан, шах державный,
Молить, чтоб ты благоволил немедля
Три капли дать бальзама,
Который при себе
Всегда имеешь;
Три капли, чтоб спасти Зораба,
Чтоб жив Рустему сын остался».
Но шах ответствовал на это,
Не торопясь: «Благодаренье богу!
Рустем спасен, а враг лежит убитый;
Ему покойно; я тревожить
Его не стану: всем моим бальзамом
Пожертвовать готов я для Рустема;
Но капли дать не соглашусь для турка.
Ирану и одной уж силы
Рустемовой довольно через меру;
Когда же с ним такой могучий
Соединится сын, их обои́х
Не выдержать Ирану.
Но если так Рустем желает,
Чтоб я в беде ему помог,
Пускай свою отложит гордость,
И сам сюда придет,
И просит милости у шаха на коленях».
Гонец, увидя, сколь упорен
Был царь, не стал терять без пользы слов
И поспешил с его ответом
К Рустему. При таком жестоком
Отказе вся пришла в волненье
Душа Рустемова; борьба
Меж скорбию и гордостию в ней
Такая началась, что пар
От головы богатыря поднялся;
Он судорожно трепетал;
Не мог пойти, не мог остаться;
Но наконец перед судьбою
Смиренно голову склонил
И в землю пасть за сына перед шахом
Пошел… но десяти шагов переступить
Он не успел, как уж его
Настигла весть: все кончилось; Зорабу
Теперь ничто не нужно, кроме гроба.

Книга десятая
Рустем

I
Рустем пришел обратно; той порой
Они уж мертвого покрыли.
Была кругом тройная ночь:
На небесах, в душе отца
И в скинии пустой,
Где так недавно
Душа Зорабова сияла.
Подняв в молчании покров,
При слабом звезд сиянье
Отец увидел
Умершего лицо:
Оно от темноты,
Как бледный призрак, отделялось
Своею смертной белизной;
И холод ужаса в него проник;
Покров на мертвого опять он наложил
И шепотом, как будто разбудить
Заснувшего остерегаясь,
Сказал: «Я часто смерти
Глядел в глаза, и никогда
Мне не было пред нею страшно,
И никогда она не представлялась
Мне столь прекрасною, как здесь,
На этом образе прекрасном…
Но я теперь дрожу. О горе! горе
Тебе, Рустем! Всей славою своею
Не выкупишь ты этой милой жизни
У смерти, ею завладевшей.
Что подвиги твои теперь?
Все прежние последний опозорил.
О милый сын мой, сын моей души!
Такую ль встречу твой отец
Тебе был должен приготовить?
Тебя с младенчества прельщал
Погибельный, неверный призрак;
Рустемовы дела
В твою гремели душу;
Они к отцу тебя стремили;
Твоею гордостью, надеждой,
И радостью, и жизнью было
Упасть на грудь отца… ты на нее упал,
Но об нее расшибся; ты насильно
В мои объятия ворвался –
И был в них задушен.
Тебе я, как врагу, дивился,
Завидовал… слепой безумец!
Обманом я разжалобил твою
Бесхитростно-доверчивую душу,
Чтоб у тебя украсть из рук
Остаток дряхлой жизни,
Мне самому теперь презренной,
И чтоб потом разбойнически младость
Твою убить в союзе с темной силой.
И наконец я за тебя, мой сын,
Пошел на стыд и униженье,
Пошел упасть к ногам надменным шаха,
Но тем от рук железных смерти
Тебя не спас я… О! пусть будет этот стыд
Мирительной уплатою за все,
Что сотворил тебе в обиду
Отец твой… так решили звезды;
Я возмечтал до неба вознестися –
И было мне, в урок смиренья, небом
Ниспослано сыноубийство».

II
Так сетовал Рустем во тьме ночной,
И все вожди и все вельможи,
С ним вместе сетуя, сидели
Кругом его, забывши о вечерней
Трапезе. Их Рустем
Не замечал; он мертвыми очами
На сына мертвого глядел
И, роковую стиснув
В руках повязку, так
Ей говорил: «Ты, золотая,
Холодная, коварная змея!
Ты сокровенностью своею,
Как жалом смерти ядовитым,
И сыну грудь пронзила
И грудь отцу разорвала.
О! если бы для нашего спасенья
Ты вовремя сама разорвалася
И выпала передо мною
Из-под одежды роковой!
Зачем, зачем так осторожно
Тебя таил он на груди?
Зачем и ты сама ему
Так крепко обнимала грудь?
Увы! зачем и я с такою
Неумолимостью отвергнул
Его горячие молитвы?
Зачем я так безжалостно покинул
Мою жену и вести никакой
Ни о себе ей не давал,
Ни от нее иметь не мыслил?
О! для чего она сама
С такой упорностью таила
Рожденье сына от меня?
А ты, мой конь, мой верный Гром!
Ты первая всему причина:
Зачем меня ты спящего оставил,
И в руки туркам отдался,
И тем дорогу указал мне
К погибельному Семенгаму?
Когда б туда я не входил –
Я никому не даровал бы,
Ни у кого б не отнял жизни.
Ах! конь мой, конь мой, в черный день
Меня понес ты на охоту –
В добычу нам досталася Беда.
Теперь твоя окончилася служба;
Отныне ты меня не понесешь
Ни на веселую охоту полевую,
Ни на кровавую охоту боевую».

III
Так сетовал во тьме ночной Рустем.
Настало утро. Сам тогда
Явился шах. Рустему
Хотел сказать он слово утешенья,
Чтоб свой отказ жестокий оправдать;
Но было холодней мороза
Его бесчувственное слово.
«Зачем, – он говорил, – ты здесь,
Ирана пехлеван великий,
Лежишь в пыли и сокрушенью
Такому душу предаешь?
Мы никакою нашей силой –
Хотя б могли с подошвы гору сдвинуть
Или шатер небесный повалить
На землю – не воротим
Ни одного ушедшего с земли.
За нашей жизнью – дичью легконогой –
Гоняется охотник смерть;
Проворна жизнь, но смерть проворней;
Она ее догонит наконец:
Последний час всегда врасплох нас ловит.
Я сам издалека́ дивился
Его великой силе,
Его плечам широким,
Его могучим членам
И исполинской красоте;
И думал я: не уроженец
Турана этот богатырь;
В нем кровь царей. Но мог ли кто из нас
Подумать и во сне,
Чтоб был он сын Рустема,
Судьбой назначенный погибнуть
В Иране от руки отца?
Теперь ему не нужен боле
Мой жизненный бальзам; но дорогими
Я ароматами покрою
Его безжизненное тело;
Великолепным погребеньем
Его почту и в нем тебя, великий
Ирана пехлеван; и будет в Истахаре
Надгробный памятник ему
Из золота и мрамора воздвигнут.
Теперь мне дай лицо его увидеть».

IV
Так говоря, он подошел,
Чтоб мертвому лицо открыть, но тяжкой
Рукой прижал к лицу покров Рустем;
И, головы не подымая, шаху
Сказал он: «Видеть Кейкавус
Рустемова не будет сына. Удались,
Державный царь; окончен пир, гостям
Здесь места боле нет; а сына сам я
Похороню. Туранское же войско
Пускай назад пойдет свободно:
Его душа исчезла. Также
И ты, могучий Кейкавус,
Не медли здесь; иди в свой Истахар
И расскажи, когда там будешь,
Какую легкую победу
Здесь одержал и как разбито было
Здесь войско целое, когда убил я сына.
Идите все; меня здесь одного
С моим оставьте сокрушеньем».
Он замолчал и от покрова
Руки не отнял, головы не поднял
И не взглянул на шаха; на земле
Близ сына он лежал, не отводя
От мертвого очей. Оборотясь
К вельможам и вождям, сказал
Им Кейкавус: «Его желанье
Исполнить мы должны; прискорбно видеть,
Как сетует Ирана пехлеван, –
Но мы ему помочь не в силах; он желает
Остаться здесь один; пойдем». И шах
Пошел; и все пошли за ним,
Храня молчание; и в поле
Рустем один остался с мертвым сыном.
И вскоре все пришло в движенье войско;
Шатры попадали, и стан исчез –
Как будто мир какой великий
Разрушился. И все заколебалось;
Знамена развернулись,
Заржали звучно кони,
Задребезжали трубы,
Тимпаны загремели,
В обратный путь пошли дружины.

V
С земли поднявшися от сына,
Рустем увидел вдалеке
Лишь только пыль, подъемлемую войском
На крае небосклона; поле,
Где был разбит иранский стан,
Уж было пусто, одиноко
Среди его стоял зеленый
Шатер; а в стороне шатры Сабула,
Где полководствовал Зевар.
Рустем, к себе призвавши брата,
Ему сказал: «Теперь всему конец.
Иди, Зевар, и от меня
Турану мир с Ираном объяви.
Хеджиру возврати свободу
И власть ему вручи над Белым Замком,
Примолвив: «От Зораба
В награду за твою правдивость».
Потом ты скажешь Баруману:
«Зораб тебя за добрые советы
И за любовь к царю Афразиабу
Отсюда с миром отпускает».
И сам его до рубежей Турана
С отборною сабульскою дружиной
Потом ты проводи; когда ж проводишь,
В соседний город Семенгам
Поди и дочери царя
Темине эту золотую
Отдай повязку; но смотри,
Чтоб кровь с нее не стерлась:
То матери единственный остаток
От сына. Также ей отдай
И все Зорабовы доспехи –
Пускай они печаль ее насытят;
А ты, увидя, как она
Без утоленья будет плакать,
И рваться в судорожном горе,
И сына тщетно призывать, –
Скажи в отраду ей, каким
Меня ты здесь оставил…
Ты день пробудешь в Семенгаме;
Потом сюда о ней живую весть
Мне принесешь. Иди ж немедля;
Я день и ночь тебя здесь буду ждать.
Когда же возвратишься,
Свое сокровище тебе я вверю,
И ты его в Сабулистан
Отсюда с честью понесешь,
Рустемовым сопутствуемый войском».

VI
Немедленно Зевар пустился в путь.
Тогда сказал оставшимся Рустем:
«Принесть сюда зеленый мой шатер!
От места, на котором мною
Был сын убит, я не пойду.
Но он живой хотел, чтобы над ним
Стоял шатер отца – пускай над ним и мертвым
Стоит он». И шатер воздвигся
Над юношей, спокойно погруженным
В непробудимый смерти сон.
Его отец на пурпурный ковер,
Меж ароматов благовонных,
Своими положил руками,
Накрыл парчой, потом всего
Цветами свежими осыпал –
Так, окруженный прелестями жизни,
Он там лежал, объятый хладной смертью.
Потом Рустемом похоронный
Был учрежден обряд:
Соединив перед шатром
Всю рать Сабулистана,
Он повелел, чтоб каждый день она –
И поутру, когда всходило солнце,
И ввечеру, когда садилось солнце, –
Торжественно, в порядке боевом,
Знамена распустив,
При звуке труб, с тимпанным громом,
В сияющих доспехах проходила
Перед шатром; и были гривы
Коней обстрижены; тимпаны
И трубы траурною тканью
Обвиты, луков тетивы
Ослаблены, и копья остриями
Вниз опрокинуты. Рустем
Не ехал впереди; над сыном
Сидел он, скорбию согбенный,
И с мертвым, как с живым,
Беседу безответно вел.
Он утром говорил:
«Зораб, мой сын,
Звучит труба… ты спишь».
А вечером он говорил:
«Зораб, мой сын,
Уж землю солнце покидает;
И ты покинешь скоро землю».
Так девять суток он провел
Без сна, без пищи,
Неутешимой преданный печали.

VII
В одни из этих суток – был уж близко
Рассвет зари – как неподвижный
Железный истукан, сидел
Рустем во глубине шатра
Над сыном, сонный и несонный; полы
Шатра широко были
Раздернуты; холодным полусветом
Едва начавшегося утра
Чуть озаренное пустое небо
Меж ними было видно… вдруг
На этой бледной пустоте
Явился белый образ; от нее
Он отделился и бесшумно,
Как будто веющий, проник
В шатер… то был прекрасный образ девы.
Увидя мертвого, она
У ног его простерлася на землю
И не вставала долго,
И слышалось в молчанье ночи
Ее рыдание, как лепет тихий
Ручья. С земли поднявшись,
Она приблизилася к телу
И, сняв с лица покров,
Смотрела долго
На бледное лицо,
Которым (безответно
На все земное) обладала смерть:
Зажаты были очи, немы
Уста, и холодно, как мрамор,
Чело. Она его в чело, уста и очи
Поцеловала, на голову свежий
Венок из роз и лавров положила,
Потом, лицо опять одев
Покровом, тихо удалилась
И в воздухе ночном,
Как будто с ним слиянная, пропала.
И стало пусто
Опять в шатре, лишь на востоке
Багряней сделалося небо,
И одиноко там горела
Денницы тихая звезда.
Рустем не знал, что виделось ему;
В бессонном забытьи сидел он
И думал смутно: это сон.
Когда ж при восхожденье солнца
Он снял с умершего покров,
Чтоб утренний привет свой
Ему сказать, – на голове его
Увидел он венок из роз и лавров.

VIII
В десятый день из Семенгама
Зевар с дружиной возвратился.
Вступив в шатер, увидел он,
Что там сидел над мертвым сыном
Рустем, приникнув головою
К его холодному челу, –
И волосы его седые
Лежали в диком беспорядке
На бледных мертвого щеках.
При входе брата приподнял
Он голову. Зевар
На тело молча положил
Окровавленную повязку.
При этом виде содрогнувшись,
Рустем спросил: «Зачем, мой брат Зевар,
Принес назад мою повязку?»
Зевар ответствовал: «Там никому
Она уж боле не нужна». Поняв
Значенье этих слов, в молчанье
Прижал опять лицо свое Рустем
К челу Зораба. И никто
Не смел его ужасного покоя
Нарушить. На другое утро,
Когда, с зарей поднявшись,
Все войско стало в строй, Рустем,
Всю ночь без сна проведши
Над сыном, так сказал Зевару:
«Зевар, мой брат, теперь шатер зеленый
Над головой моею опрокиньте
И от меня возьмите прочь Зораба;
Но прежде привести сюда
Его коня». Когда же конь
Был приведен, – как будто от недуга
Шатаясь, сокрушенный, бледный,
Он вышел из шатра…
И он заплакал взрыд,
Когда коня без седока
Перед собой увидел. Полы
Шатра отдернув,
На господина мертвого коню
Он указал. В шатер взглянувши быстро,
Могучий конь оторопел,
Его поникла голова,
И до земли упала грива.
Обеими руками
Обнявши голову его, Рустем
Ее поцеловал, потом
Коню, сложив с него узду,
Сказал: «Отныне никому
Ты не служи, Зорабов конь;
Ты волен». Понял конь разумный
Его слова: он жалобно и грозно
Заржал, ужасно прянул
Вбок от шатра, и вихрем побежал,
И скрылся – и его с тех пор
Никто нигде не встретил.
Рустем, оборотяся к брату,
Ему сказал: «Тебе, мой брат Зевар,
И войску моему я сына
Передаю; в Сабулистан
Несите сына моего;
Там на кладбище царском,
Где я охотно лег бы, если б мог
Тем пробудить его от смерти,
Пусть будет с предками своими
Он в землю положен.
А нашей матери, так часто
Желавшей внуков от Рустема,
Скажи, Зевар, что я прислал ей внука,
Что в красоте души и тела,
В отважности и в силе богатырской
Ему подобного земля
С созданья не видала;
Что был бы он во всем по сердцу ей,
Когда б в нем только одного
Порока не было – кинжала,
Ему во грудь вонзенного отцом.
Идите. Я останусь здесь –
Зачем останусь? Что со мною будет?
О том узнать никто не любопытствуй.
Поклон прощальный от меня
Отдайте царству и народу.
Тебе, Зевар, я поручаю
Мое исполнить завещанье; сам же
В Сабул я не пойду: я не могу увидеть
Ни матери, ни сродников, ни ближних; здесь,
В пустыне, самого себя
Хочу размыкать я и зме́я –
Грызущее мне душу горе –
Убить. То будет мой последний,
Мой самый трудный подвиг: змей
Свиреп, он дышит пламенем и ядом.
Идите ж; добрый путь вам, будьте
Все счастливы и не крушитесь,
Что, вслед за мной сюда пришедши,
Назад пойдете без меня,
Так должно быть. Простите;
Когда же о Рустеме
Там станут говорить и спросят:
Куда пошел Рустем?
Ответствуйте: не знаем».

Назад: Рустем и Зораб*
Дальше: Илиада*