Нейрофизиологи, занимающиеся исследованием человеческого мозга, редко упоминают о свободе воли. Большинство из них считает, что эту тему лучше оставить философам, по крайней мере – до поры до времени. Они словно говорят: «Мы обратимся к вопросу о свободе воли, когда будем к этому готовы и когда у нас появится время». Между тем взгляды нейрофизиологов обращены к более животрепещущей проблеме естественных наук, которая к тому же лучше поддается исследованию. Речь идет о физической основе сознания, частью которого является свобода воли. Ни одно научное начинание не сравнится по значимости для человечества с попыткой уловить призрачную осознанную мысль. Все – ученые, философы и верующие – могут согласиться с нейробиологом Джералдом Эдельманом, который сказал: «Сознание – гарант всего того, что необходимо, чтобы быть людьми и представлять собой ценность. Его потеря равноценна смерти, даже если тело при этом продолжает проявлять признаки жизни».

Постичь физическую природу сознания очень непросто. Человеческий мозг – самая сложная из известных систем, существующих во Вселенной, как в органическом, так и в неорганическом мире. Каждая из миллиардов нервных клеток (называемых нейронами), с помощью которых мозг выполняет свои функции, образует связи с другими клетками – такие связи называются синапсами. При этом каждый нейрон поддерживает контакт приблизительно с 10 000 других нейронов. Нейрон передает информацию вдоль своего аксона, используя уникальный цифровой код, который заключается в особой последовательности возбуждения мембраны. В мозге можно выделить области, ядра и центры хранения информации, между которыми разделены его функции. Конкретные зоны мозга по-разному реагируют на гормоны и сенсорные стимулы, поступающие извне мозга. В свою очередь сенсорные и моторные нейроны всего тела взаимодействуют с мозгом так тесно, что фактически являются его частью.

Человеческий геном насчитывает от 20 до 25 000 генов, и половина из них так или иначе участвует в кодировании различных свойств мозга и мышления. Такая активная вовлеченность ДНК объясняется тем, что наш мозг претерпел более стремительные эволюционные изменения, чем любой другой сложный орган, существующий в биосфере. При этом объем нашего мозга увеличился более чем вдвое за три миллиона лет – от неполных 600 см3 у австралопитека до 680 см3 у человека умелого (Homo habilis) и около 1400 см3 у современного человека разумного (Homo sapiens).

На протяжении более двух тысяч лет философы пытались объяснить природу сознания. Неудивительно, ведь такова работа философа. Но поскольку большинство из них не разбирались в биологии, они по понятным причинам ни к чему не пришли. Думаю, вполне уместно сказать, что вся история философии в сухом остатке состоит в основном из ошибочных моделей человеческого мозга. Некоторым современным нейрофилософам, в частности, Патриции Чёрчленд и Дэниелу Деннетту, удалось интерпретировать находки современных нейрофизиологических исследований так, чтобы они стали доступными для всех. Например, они помогли остальным понять вспомогательную роль морали и рационального мышления. Другие философы, особенно из постструктуралистской когорты, оказались более консервативны. Они сомневаются, что «редукционистская» или «объективистская» программа исследователей мозга когда-либо позволит объяснить суть сознания. Даже если сознание и имеет материальную основу, индивидуальность не подвластна науке. Для обоснования своей точки зрения «мистерианцы» (как их называют) ссылаются на «квалиа» (qualia) – тонкие, практически невыразимые ощущения наших органов чувств. Например, из физики нам известно, что такое «красный» цвет, но что стоит за его восприятием? Так могут ли ученые надеяться, что когда-нибудь им удастся обстоятельно рассказать нам о свободе воли или душе, которая, по крайней мере для религиозных мыслителей, тайна, недоступная простым смертным.

Философы, настроенные более скептически, практикуют методы нисходящего анализа и интроспекции: сначала думают о том, как мы думаем, затем предлагают объяснения либо в противном случае ищут причины, по которым объяснений быть не может. Они описывают феномены и приводят примеры, заставляющие нас задуматься. Философы приходят к выводу, что в сознающем разуме есть нечто далекое от объективной реальности. Так или иначе, лучше оставить это философам и поэтам.

Нейрофизиологи упорно избирают восходящий подход в противоположность нисходящему и видят проблему в ином свете. Они не питают иллюзий относительно того, насколько сложна эта задача, понимают, что горы не оборудованы эскалаторами для доставки мечтателей. Нейрофизиологи соглашаются с Дарвином в том, что разум – это цитадель, которую не взять лобовой атакой. Продолжая аналогию с крепостью, можно сказать, что ученые пытаются проникнуть в нее через потаенные закоулки, многократно пробуя на прочность каждый бастион, пробивая бреши то тут, то там. Прибегая то к силе, то к технической изобретательности, они постоянно ищут пространство для маневра.

Чтобы быть нейрофизиологом, нужно обладать верой. Кто знает, где могут быть спрятаны сознание и свободная воля – при условии, что они вообще существуют как целостные процессы и объекты? Возникают ли они со временем как некая метаморфоза информации, подобно тому, как гусеница появляется из бабочки? Или они возникают из внезапного озарения, как у соратников Бальбоа в сонете Джона Китса? Тем временем нейрофизиология, будучи очень важной медицинской дисциплиной, переживает расцвет. Исследовательские проекты в области нейрофизиологии ежегодно получают солидные бюджеты: от сотен миллионов до миллиардов долларов. В научной среде подобные проекты принято называть фундаментальными исследованиями или «большой наукой». Этот всплеск исследований распространился и на онкологию, космические челноки и экспериментальную физику частиц.

В то самое время, когда я пишу эту книгу, нейрофизиологи начали наступление, которое Дарвин считал невозможным. Речь идет о проекте под названием Карта активности головного мозга (Brain Activity Map – BAM), инициированном крупнейшими правительственными органами США, в том числе национальными институтами здравоохранения и Национальным научным фондом совместно с Алленовским институтом исследований головного мозга. Более того, этот проект был включен президентом Обамой в число разработок государственной важности. Если программа будет стабильно финансироваться, то она может сравняться по масштабу с проектом расшифровки генома человека, в 2003 году ставшим в биологии своего рода полетом на Луну. Цель проекта – ни много ни мало картировать активность каждого нейрона в реальном времени. Многие необходимые технологии будут создаваться прямо по ходу работы.

Основное назначение картирования активности нейронов: привязка всех мыслительных процессов – рациональных и эмоциональных, сознательных, предсознательных и бессознательных, как в статике, так и во временной динамике – к физической основе. Это непросто. Вот мы надкусываем лимон, ложимся в кровать, вспоминаем покойного друга, наблюдаем, как закатное солнце утопает в волнах океана. Все эти действия сопровождаются активностью нейронов, их работа так затейлива и до сих пор настолько мало исследована, что мы даже не в силах осознать ее, не говоря уж о том, чтобы отобразить общую картину распространения нервных импульсов.

В научной среде программа BAM вызывает скептицизм, и это нормально. Такое же сопротивление встречал в свое время и проект расшифровки генома человека (The Human Genome Project – HGP), и многие космические исследования под эгидой NASA. Дополнительным стимулом для реализации проекта картирования является его практическая польза для медицины. В частности, у нас может появиться возможность выяснить клеточные и молекулярные первопричины психических заболеваний и обнаруживать разрушительные мутации задолго до появления первых симптомов.

Допустим, что Карта активности головного мозга и другие подобные проекты увенчаются успехом. Как же они позволяют разгадать тайны сознания и свободной воли? Полагаю, что в программе функционального картирования мозга эти проблемы будут решены на одном из ранних этапов, а отнюдь не станут грандиозным финалом исследований. Поэтому и в дальнейшем нейробиология сохранит привилегии большой науки. В пользу такой точки зрения свидетельствует большой объем информации, уже накопленный в ходе исследований мозга, особенно если рассматривать эту информацию в контексте принципов эволюционной биологии.

Есть несколько причин для оптимизма, позволяющих надеяться на скорую разгадку тайн сознания и свободы воли. Во-первых, сознание формировалось в ходе эволюции постепенно. Исключительно высокий уровень человеческого сознания не был достигнут мгновенно, подобно тому как включается свет при нажатии кнопки. Постепенное, хотя и стремительное, увеличение объема человеческого мозга, которое человека умелого довело до уровня человека разумного, позволяет предположить, что и развитие сознания было многоступенчатым процессом. Биологии известны и другие сложные системы, которые формировались шаг за шагом. Таковы, например, клетки-эукариоты, глаза животных, колонии насекомых.

Следовательно, можно проследить этапы формирования человеческого сознания, изучая те виды животных, которым удалось в чем-то сравняться с человеком. Например, широко известны ранние исследования картирования мозга, проводившиеся на мышах – кстати, опыты на мышах по-прежнему очень продуктивны. Работать с мышами удобно и в техническом отношении, и с точки зрения их разведения в лабораторных условиях. Кроме того, солидная фактическая база уже накоплена в ходе предыдущих генетических и нейрофизиологических исследований, также проводившихся на мышах. Но для того, чтобы ближе подобраться к истории человеческого сознания, следует также заняться исследованиями ближайших филогенетических родственников человека из числа приматов Старого Света – от более примитивных лемуров и галаго до высокоразвитых макак и шимпанзе. Сравнительный анализ позволил бы определить, какие нервные цепи и нейронная активность появились на дочеловеческом этапе эволюции, когда и в какой последовательности. Даже на самой ранней стадии исследований собранные данные, возможно, помогут выявить особенности нейробиологии, свойственные исключительно человеку.

Во-вторых, путь в царство сознания и свободной воли пролегает через идентификацию эмергентных феноменов – сущностей и процессов, которые возникают лишь при объединении уже имевшихся сущностей и процессов. Насколько позволяют судить результаты текущих исследований, эмергентные феномены будут найдены в области связи и синхронной активности различных систем мозга, с одной стороны, и органов чувств – с другой.

Тем временем нервную систему можно воспринимать как хорошо организованный суперорганизм, сформировавшийся на основе разделения труда и специализации в сообществе клеток. При этом само наше тело играет вспомогательную роль, поддерживая работу этого суперорганизма. Для сравнения можно провести аналогию с муравейником или термитником, где жизнь царицы поддерживает многочисленная челядь. Каждая рабочая особь сама по себе достаточно примитивна. Она следует программе слепого врожденного инстинкта, которая практически не поддается коррекции. Такая программа позволяет рабочим муравьям одновременно решать всего одну-две задачи и последовательно менять их в определенной последовательности, обычно по мере взросления насекомого: нянька становится строителем, солдат – фуражиром. Зато все вместе рабочие муравьи неотразимы. Они справляются со всеми насущными задачами и могут быстро переориентировать свои усилия, чтобы достойно встретить смертельную опасность: наводнение, голод, нападение крупного вражеского отряда. Такое сравнение отнюдь не натянуто. Подобные феномены рассматривались в серьезной научно-популярной литературе, в частности, в классической работе 1979 года Дугласа Хофштадтера «Гёдель, Эшер, Бах: эта бесконечная гирлянда».

Еще одно преимущество – ограниченность возможностей человеческого восприятия. Наше зрение, слух и другие чувства дают нам ложное ощущение, что мы воспринимаем практически все происходящее в пространстве и времени. Но, как я указывал выше, мы наблюдаем лишь крошечные участки пространства-времени, а к тому же практически никак не ощущаем окружающие нас энергетические поля. Сознающий мозг – это карта нашего восприятия лишь небольшого участка континуума, который нам посчастливилось занять. Мозг позволяет нам фиксировать и оценивать те события, которые наиболее важны для нашего выживания в реальном мире, а точнее, в мире, где развивались наши предки. Понять информацию органов чувств и ход времени означает понять большую часть сознания как такового. Прогресс в этой области может пойти гораздо активнее, чем нам казалось ранее.

Наконец, последняя причина для оптимизма заключается в том, что человеку просто необходима фантазия. В нашем сознании постоянно крутятся разные истории. В каждый момент времени наши органы чувств воспринимают поток информации о действительности. Кроме серьезной ограниченности наших органов чувств следует упомянуть и то, что объем поступающей информации слишком велик для мозга и мы просто не можем обработать такое количество данных. Чтобы дополнить ту фрагментарную информацию, которая нам доступна, мы вспоминаем пережитые ранее события, чтобы очертить контекст и понять значение тех или иных событий. Мы сравниваем настоящее с прошлым, вспоминаем решения, правильные и неправильные, которые нам уже приходилось принимать в схожих ситуациях. Затем мы заглядываем в будущее, чтобы не просто воспроизвести эту ситуацию, а продумать множество конкурирующих сценариев. Эти планы сравниваются друг с другом в зависимости от того, как они воздействуют на наши активизированные эмоциональные центры – угнетают или стимулируют. Выбор совершается на бессознательном уровне в особых центрах мозга. Новейшие исследования показывают, что решение принимается за несколько секунд до того, как доходит до сознания.

Сознательная психическая жизнь строится исключительно на воображении. Мы постоянно представляем себе ситуации, пережитые в прошлом, и разрабатываем альтернативные планы на будущее. По большей части они неизбежно предстают в реальном мире в таком виде, в каком их легче переработать нашим довольно ущербным органам чувств. Мы часто вспоминаем ситуации из прошлого – для удовольствия, для подготовки к предстоящим событиям, для составления планов, для реализации разнообразных промежуточных вариантов. Некоторые воспоминания видоизменяются, превращаясь в абстракции или метафоры – обобщенные модули, что повышает скорость и эффективность процесса мышления.

Как правило, сознательная деятельность включает те или иные элементы социальных взаимодействий. Мы очень любим слушать, как другие рассказывают истории либо делятся своими переживаниями. Мы играем в игры, воображаемые и реальные. В основе игры лежит угадывание намерений и вероятных реакций на них. Сложные сюжеты такого уровня требуют объемного мозга, обладающего крупными банками памяти. В человеческом мире такие умственные свойства развились очень давно, так как напрямую способствовали нашему выживанию.

Если сознание имеет материальную основу, возможно, то же самое относится и к свободной воле? Иными словами, есть ли в многообразной активности мозга нечто несводимое к нейрофизиологическим механизмам, то, что может «само по себе» моделировать сценарии и принимать решения? Да, это человеческое «Я». А что такое «Я»? Где оно находится? Разумеется, «Я» не может быть неким таинственным существом, обитающим где-то на просторах мозга. «Я» – это главный герой всех воображаемых нами сценариев. Данный персонаж всегда занимает центральное положение в таких сюжетах, и если не участвует в них сам, то выступает в качестве наблюдателя или комментатора. Именно в «Я» сосредотачивается и интегрируется вся информация, получаемая мозгом от органов чувств. Сюжеты, рождающиеся в сознающем разуме, нельзя воспринимать отдельно от физической нейробиологической системы мышления, которая служит и сценаристом, и режиссером, и актерским составом. Наше «Я», несмотря на иллюзию независимости, которую создают такие сценарии, – часть анатомии и физиологии организма.

Однако наши способности объяснить сознание всегда будут оставаться ограниченными. Предположим, ученым удастся досконально изучить все процессы, протекающие в мозге отдельного человека. Можно ли будет в таком случае объяснить мышление этого человека? Нет, нисколько. Это потребовало бы открытия необъятного хранилища воспоминаний – образов и событий, и тех, что доступны, и тех, что глубоко в подсознании. Если бы подобный подвиг удалось совершить, хотя бы в какой-то мере, то подобное вмешательство изменило бы воспоминания и повлияло на эмоциональные центры, что привело бы к возникновению нового разума.

Наконец, все это во многом дело случая. Тело и мозг состоят из мириад взаимодействующих клеток, связи между которыми могут изменяться настолько непредсказуемо, что сознающий разум, состоящий из этих клеток, просто не в состоянии представить такое разнообразие. Каждое мгновение клетки испытывают всевозможные стимулы, непредсказуемые для человеческого интеллекта. Любое подобное событие может спровоцировать каскад изменений в работе локальных нейронных паттернов. Кроме того, поистине бесконечным разнообразием отличаются варианты сценариев, разворачивающиеся в мозге конкретного индивида и изменяющиеся под действием таких стимулов. Их содержание динамично, оно ежесекундно меняется в соответствии с уникальным жизненным опытом и психологией личности.

Поскольку интеллект человека не может быть полностью описан им самим или ученым-нейрофизиологом, «Я», главный герой всех его сюжетов, может и далее «искренне верить», что обладает независимостью и свободой воли. И это очень благоприятное обстоятельство с точки зрения эволюции по Дарвину. Уверенность в свободе воли способствует биологической адаптивности. Без ощущения такой самости наш мозг, наблюдающий окружающий мир словно сквозь тусклое стекло, был бы обречен на фатализм. Подобно узникам, осужденным на пожизненное одиночное заключение, мы были бы лишены всяческой свободы исследования реальности, изнывали бы без сюрпризов. В подобных условиях разум мог бы только деградировать.

Итак, существует ли свобода воли? Да, если не в объективной реальности, то как минимум в «практическом» смысле. Свобода воли необходима человеку для сохранения рассудка и, следовательно, для выживания всего нашего вида.