Книга: История московских кладбищ. Под кровом вечной тишины
Назад: Глава I Заселено село, но люди не встают…
Дальше: Глава II В монастырской ограде
История захоронений в Москве
На русских кладбищах не может не привлечь внимания одно любопытное обстоятельство: например, в Москве, на старейших в городе, так называемых «чумных», кладбищах, существующих около двух с половиной столетий, захоронения датированы преимущественно последними тридцатью — пятью-десятью годами. Захоронений первой половины ХХ века на них уже не так много. А могил XIX-го вообще считанные единицы. Хотя хоронили на этих кладбищах прежде не меньше, но даже больше, чем теперь. Выходит, что каждое новое поколение хранит память лишь о двух-трех предшествующих поколениях.
И вот так происходит постоянная ротация и тех, кто помнит, и тех, о ком помнят. Наверное, к концу нынешнего века уже современные захоронения сделаются большой редкостью. Но, возможно, ничего неестественного в этом нет: человеку свойственно особенно дорожить памятью о людях, которых он лично знал, и забывать постепенно или вовсе не помнить тех, кого он не застал.
Если бы каким-то образом (разве чудесным) этой ротации памяти не происходило, то иные москвичи вполне могли бы навещать могильники своих далеких предков вятичей. И в самой Москве, и особенно под городом таких захоронений — курганов, — довольно много.
Научное исследование курганов, в том числе и московских, началось при императоре Николае I. Основоположник отечественной антропологии Анатолий Петрович Богданов, принимавший участие в 1838 году в раскопках курганов в Московской губернии, дает описание одного такого захоронения, обнаруженного им при селе Верхогрязье Звенигородского уезда. Вот что он пишет: «Первый раскопанный курган имел вид острого конуса, высота его 2 сажени, окружность 16 сажень 1 аршин. Насыпь состояла из двух слоев: 1-й из сероватой земли и 2-й — из желтого песку и глины. На глинистом слое найден на глубине 3 аршин от вершины первый костяк, лежавший на левом боку и по направлению от З. к В. На нем найдены следующие вещи: 1) на голове витой жгут из медной толстой проволоки, 2) ожерелье из мелких (числом 32) бус, в числе которых находятся янтарные, 3) на правой руке, на 1/4 ниже плеча, витой браслет из 4 медных проволок, 4) на указательном пальце той же руки медный решетчатый перстень, 5) на левой руке близ кисти витой браслет из двух толстых медных проволок, 6) обломок медной серьги. Вправо от черепа, на расстоянии одного аршина, найден довольно большой осколок горшка из черной глины и несколько кусков угольев, которыми, вероятно, он был наполнен. Второй костяк найден был на аршин глубже и несколько левее первого, хотя и в том же положении, как и первый. Кости были большого размера, вещей не было. Очевидно, этот двухъярусный курган заключал в себе верхний женский и нижний мужской скелет». Любопытно заметить, что язычники хоронили своих умерших, так же, как и христиане, — ногами к востоку.
Это был довольно большой курган. (Нужно напомнить, что сажень равна трем аршинам, а аршин — 71-му сантиметру). Большинство же курганов было существенно меньше — в 2–3 аршина высотой, а иные от времени и вообще почти сравнялись с землей. Но находки, обнаруженные в других курганах, а всех их Богданов раскопал в Москве и губернии не одну сотню, почти не отличались от этого первого Звенигородского. Причем в женских захоронениях всяких находок, вроде тех, что перечисляет Богданов, попадалось существенно больше, нежели в мужских. И самые курганы над упокоенными под ними древними москвичками благородные древние москвичи насыпали выше «мужских» курганов.
Но язычники вятичи не всегда погребали умерших под курганами. До XII века они вообще всех покойников непременно сжигали. Киевский летописец, побывавший в московской земле, писал, что, кремировав покойника, вятичи «собравше кости вложаху в судину малу и поставляху на столпе на путех». Вот какой вид открывался какому-нибудь страннику, калике перехожему, подходившему к поселению вятичей: при дороге у околицы их града стояли мрачные покосившиеся столпы с кровельками-голубцами наверху и с глиняными урнами под ними, наполненными прахом сожженных. Но одновременно с этим древние жители московской земли хоронили прах сожженных и под курганами. Возраст некоторых курганов с явно кремированными останками в них восходит к VIII веку! Трудно даже предположить, чем руководствовались язычники, «поставляху» кости одних на столпе и насыпая курган над костями других. Но, во всяком случае, оба этих типа погребения у них очень долго сосуществовали.
Богданов делает одно замечательное наблюдение. При раскопках могильников ему никогда не попадалось там оружие, — лишь однажды в мужском захоронении у деревни Сетуни он нашел некое подобие железных ножниц, возможно для стрижки овец, что в принципе может использоваться и как оружие, — и ни разу ему не встретился «костяк» с явными следами насильственной смерти — поврежденный череп и т. п.
То есть люди умирали с миром, своей смертью, как теперь говорят. Одновременно с этим Богданов установил, что московские курганы принадлежали не единому племени, а, по меньшей мере, двум племенам. Черепа, найденные им в могильниках, относятся и к славянскому типу, часто встречающемуся в курганах по Днепру, и к финскому типу — ярко выраженной брахицефалической формы. По всем признакам эти племена долго жили вместе. Но при этом, очевидно, нисколько не враждовали. Люди, населяющие московскую землю, никогда не знали войн. Это были исключительно миролюбивые охотники и хлебопашцы. До тех пор пока это было возможно, они предпочитали откупиться от набега силы бранной, нежели ополчаться против нее. Если верить несторовой «Повести», в IX–X веках вятичи платили дань хазарам, а с середины X-го — Киевской Руси. Возможно, впервые они познакомились с вооруженным противоборством только в конце XI века, когда их приходил воевать Владимир Мономах, и в последующий период усобиц русских князей, предшествовавший татарскому нашествию.
Практически во всех захоронениях Богданов находил глиняный горшок с углями или рассыпанные угли вперемешку с черепками. Это еще одно важное свидетельство, с одной стороны, миролюбивого характера, кроткого нрава древних жителей московской земли и, с другой стороны, их представления об эстетических ценностях. Загробный мир, как себе его представляли язычники, являлся подобием, — несколько, может быть, идеализированным, но все-таки подобием, — жизни земной. И то, в чем человек нуждался в этой жизни, ему непременно потребуется на том свете. Главной же ценностью земного существования, в частности у славянских племен, являлась семья, дом и, конечно же, домашний очаг как символ благоденствия семьи. Вот почему, отправляя покойного в путь в мир иной, сродники снабжали его символическим образом загробного очага — горшком с углями.
Это кажется невероятным, но представление о том, что потусторонний мир является в чем-то подобием жизни земной, встречается у русских иногда и теперь. И оно, представление это, выражается не только в обычае бросать в могилу медные монеты, чтобы и там ему жилось безбедно. Известный современный культуролог и фольклорист Иван Алексеевич Панкеев рассказал, что на похоронах где-то на юге России он однажды видел, как в гроб к умершему положили очки. Оказывается, покойный очень любил читать. И родственники, убежденные, что и на том свете он не изменит своему увлечению, позаботились собрать его туда, будто в библиотеку.
Курганов древних москвичей особенно много найдено в Рузском, Звенигородском, Волоколамском, Дмитровском, Подольском уездах. На территории современной Москвы Богданов обнаружил и раскопал несколько групп курганов. О сетуньских курганах, в частности, он так писал: «…Курганы лежат близ самой деревни Сетуни на земле г. Орлова, дозволившего раскопку. Курганы лежат группою (более 20); они поросли леском…».
Вообще, курганы в Москве находились повсюду, вплоть до территории Кремля, но преимущественно все-таки на правом берегу Москвы-реки. Причем, как правило, они располагались именно у самой реки, пусть даже такой небольшой как Сетунь. Богданов обращает внимание на то, что язычники «выбирали для своего кладбища место близкое к реке, возвышенное, обыкновенно представляющее большой кругозор; почти со всякой местности, занятой курганами, представляется обширный и очень красивый вид». По этой примете теперь можно почти наверно предположить, где именно в Москве были курганы, исчезнувшие еще до начала научного изучения в России древних захоронений. Они вполне могли быть и на всех семи московских холмах, в том числе на Боровицком, в Старом Ваганькове, на Швивой горке, на Воробьевых горах, и на месте нынешних монастырей, которые тоже устраивали по тому же принципу — откуда краше вид, — Даниловского, Симонова, Андроникова, и в других местах. До нашего времени курганы вятичей сохранились в Черемушках, Зюзине, Филях, Царицыне, Орехове-Борисове, Ясеневе, Братееве.
Еще во второй половине XIX века местные жители относились к курганам со священным трепетом, как к остаткам загадочной, неведомой им и потому пугающей цивилизации. Насколько почтительным было отношение православных к захоронениям язычников, можно судить хотя бы по такой детали: в селе Черкизове, что на Клязьме, по народному поверью, под одним из курганов был похоронен древний князь с мечом и с сокровищами, но как ни нуждались местные мужички, так никто из них за многие годы соседства с этим вероятным кладом и не отважился попытаться достать его из-под земли. Раскопал курган только Богданов. Никаких драгоценностей, ни хотя бы меча он там не обнаружил. В другом месте, когда он принялся раскапывать курган, крестьяне хотели его даже избить, полагая, что он, потревожив могильники древних людей, навлечет на деревню гнев их богов. Выйдет им через это натуральное светопреставленье! Хорошо, в конфликт вовремя вмешался какой-то волостной авторитет, знакомый с грамотой, и втолковал землякам, что люди «занимаются наукой».
Распространившееся на Руси христианство совершенно переменило тип погребения умерших. Кладбище при церкви вытеснило курганные могильники. Но древние москвичи — вятичи — не принимали христианства дольше других восточнославянских племен. На московской земле курганы кое-где появлялись еще и в конце XIII века. Хотя в последние столетия вятичи чаще всего закапывали своих умерших под курганы, уже не сжигая их. Столпы с урнами вдоль дорог исчезли еще раньше.
В 1963–1965 годах при раскопках в Кремле, вблизи Успенского собора, было обнаружено древнейшее в Москве христианское кладбище, самые ранние могилы которого, как установили археологи, относятся к XII веку. На месте собора тогда находилась церковь Димитрия Солунского. Построена она была, как принято считать, в 1177 году на костях москвичей, погибших от набега рязанского князя Глеба в союзе с половецкой ордой. Вначале Димитриевская церковь была деревянной, но затем ее перестроили в камне. И, как полагается по христианскому обычаю, при ней стали хоронить новопреставленных: ближе к церкви, или в самой церкви, знатных и богатых, как можно судить по найденным там золотым и серебряным предметам, с краю — всякую чернь недостаточную в «вечных» берестяных гробах.
С этих пор в Москве хоронили в основном при церквах: строится где-нибудь новая церковь, и вокруг нее скоро появляется погост. Эти приходские кладбища народ называл нивами Божиими.
С принятием христианства одной из основ существования русского общества на много веков становится приход, или община. И такое значение прихода, в сущности, сохранялось до начала ХХ века. Приход являлся промежуточным социальным звеном между семьей и народом в целом. Вся жизнь человека, от крещения до погребения, проходила на виду у прихода и при участии прихода. Спор о том, чего больше было в общинном существовании — полезного или вредного, — не окончен и по сей день. Противники общины указывают на присущие ей признаки тоталитаризма — постоянный контроль всех над всеми, вмешательство «старшин» по своему усмотрению в личную жизнь всякого отдельного общника и т. д. Но, вместе с тем, община имела и бесспорное преимущество: все были в ответе за каждого и каждый за всех. Это называлось в старину круговой порукой. Впоследствии это понятие употреблялось лишь в отрицательном смысле, в значении взаимного укрывательства своими своих в неблаговидных делах. Но вот как понимал сам народ сущность круговой поруки и вообще значение общины (мира): с миру по нитке — голому рубаха; в мире жить — с миром жить; что мир порядил, то Бог рассудил; коли все миром вздохнут и до царя дойдут.
Смерть это, как правило, труднейшее испытание для родственников покойного. В наше время человек, потерявший близкого, чаще всего остается со своим горем один на один. И все заботы, связанные с погребением, он также обыкновенно несет самостоятельно, без чьей-либо помощи. Это уже в послеобщинный период появился довольно зловещий обычай откладывать какие-то средства «на смерть». В общинном же существовании в этом не было никакой необходимости. Смерть в семье у кого-то из прихожан касалась всего прихода и была всеобщей приходской заботой. Среди членов общины были распределены абсолютно все погребальные обязанности: кто-то выделывал на весь приход гробы, кто-то копал могилу, кто-то омывал и обряжал покойного. Имелись в приходе и свои плакальщицы и вопленицы, передававшие из поколения в поколение драгоценный фольклорный материал — всякие причитания и заплачки. А, предав покойного земле, поминали его опять же всем приходом — «в складчину». Верно тогда говорили: с миром и беда не убыток.
А еще говорили: на миру и смерть красна. Это выражение содержит глубокий смысл. Красна смерть, т. е. пригожа, угодна, потребна, блага. Кроме всего сказанного выше о преимуществах смерти «на миру», она была еще «красна» для близких умершего тем, что он — умерший, — покинув дом, в известном смысле не покидал родного прихода. Он так и оставался «с миром». Веками русские люди жили буквально при отеческих гробах. Теперь выбраться на кладбище, скажем, куда-нибудь в Домодедово, в Щербинку, в Митино, равносильно дальнему путешествию. Для пожилого, немощного человека это проблема весьма трудоемкая, а порою и неразрешимая. В прежние же времена понятия «выбраться на кладбище» просто не могло быть. Куда выбираться? — если могила близкого находится возле самого дома. А крест на ней виден из окна. И, разумеется, чувство, что покойный близкий находится где-то совсем рядом, не могло не умерять страданий от горестной потери. Вот еще, что давала община человеку, — «красну смерть», то есть меньшие страдания живых по умершему.
Приходские кладбища существовали по всей Москве, начиная с самого Кремля. В Кремле, кроме того, в 1898 году обнаружилось огромное братское захоронение. Когда на бровке холма рыли котлован для памятника Александру II, землекопы наткнулись на целый пласт изрубленных скелетов. Предположительно здесь были захоронены жертвы (или часть жертв) нашествия на Москву хана Тохтамыша в 1382 году. Всех москвичей тогда татары извели числом 24 тысячи душ.
Приходское кладбище при соборе Василия Блаженного сохранялись еще в начале XIX века. Оно упоминается в путеводителе «По Москве»: «В 1817 г. он (Васильевский собор, — Ю. Р.) возобновлен и реставрирован по-старому, причем соборное кладбище было закрыто, дома, окружавшие его снесены…» Заметим, что Васильевское кладбище на Красной площади, по выражению авторов этого почтенного сочинения о Москве, было только «закрыто», но отнюдь не уничтожено, как можно понять. Ликвидировали окончательно его, по всей видимости, еще позже.
Когда сносили в 1950-е годы Зарядье, в котором в разное время существовало много приходов, захоронения там попадались решительно повсюду.
В центре Москвы, в Большом Власьевском, находится церковь Успения Богородицы на Могильцах. Храм этот построен в 1791–1806 годах. Но вообще приход здесь существует с 1560-го. И при нем было кладбище, на котором хоронили, между прочим, московских стрельцов. В частности здесь, на Могильцах, были похоронены стрелецкие полковники Зубов и Лёвшин. Полк Зубова стоял в XVII веке неподалеку отсюда — в стрелецкой слободе, вблизи нынешних Зубовской площади и Зубовского бульвара, по имени стрелецкого головы и получивших впоследствии свои названия. А по имени полковника Лёвшина были названы Большой и Малый Левшинские переулки.
На углу Лубянского проезда и Мясницкой улицы, там, где в 1980-е встало новое монументальное здание КГБ, прежде находилась церковь Гребневской иконы Божией Матери, построенная, как написал о ней в своем «Указателе московских церквей» (1915) историк М. И. Александровский, неизвестно когда. Действительно, храм был очень древний. Вообще, первая деревянная церковь Успения Богородицы появилась на этом месте в 1472 году. А каменный храм, упомянутый Александровким, по данным путеводителя «По Москве» (1917), был построен при Иване Грозном в 1570 году и в начале ХХ века являлся одним из старейших в Москве. Само собой, при нем существовало приходское кладбище, основанное, по всей видимости, одновременно с храмом. На этом кладбище, кроме десятков безвестных прихожан, были похоронены два человека, могилы которых должны бы почитаться как национальное достояние. Но, увы, сохранить их не позаботились: Гребневское приходское кладбище, вместе с древним храмом, было уничтожено в начале 1930-х при строительстве первой линии метро.
Здесь, при храме, как сказано в путеводителе «По Москве», был похоронен Василий Кириллович Тредиаковский (1703–1769), которого принято считать первым российским профессиональным писателем, потому что сочинительство было для него и единственным занятием, и главным источником существования. Впрочем, очень скудным источником, поскольку умер Тредиаковский в совершенной нищете. Поэт пушкинской поры Михаил Александрович Дмитриев вспоминает:
«…Когда при торжественном случае Тредиаковский подносил императрице Анне свою оду, он должен был от самых дверей залы до трона ползти на коленях». Такова писательская доля.
Также есть свидетельство, будто бы В. К. Тредиаковский был похоронен в Петербурге на Смоленском кладбище. Но и там его могилы нет. Если вообще была когда-то.
И уже вне всяких сомнений, возле Гребневской церкви находилась могила первого российского математика Леонтия Филипповича Магницкого (1669–1739). Вот что писала о счастливой находке, обнаруженной при бурении какой-то там шахты «номер четырнадцать», «Вечерняя Москва» в 1933 году: «При проходе шахты найдена гробница с прахом первого русского математика Леонтия Филипповича Магницкого. В 1703 году Магницкий издал в Москве первую русскую арифметику с арабскими цифрами вместо прежних азбучных. По этой книге впервые познакомился с арифметикой М. В. Ломоносов.
Гробницу обнаружили на глубине 4 метров. Она была выложена из кирпича и со всех сторон залита известью (цемента тогда не было). По надгробной надписи работникам Исторического музея удалось установить, что здесь был похоронен Магницкий.
В гробнице найдена была стеклянная чернильница, имевшая форму лампадки. Рядом с чернильницей найдено истлевшее гусиное перо.
Шахта № 14 заложена и проходит через фундамент бывшей Гребневской церкви, насчитывающей за собой несколько столетий. Существует легенда, будто бы церковь была основана в память гребневских казаков, дравшихся с татарами при Дмитрии Донском».
Вместе с гробницей Магницкого обнаружена и гробница его жены. Надгробная надпись описывает следующую причину смерти жены математика: «Любимый сын Магницких в течение долгих лет отсутствовал. Его уже не считали в живых. Но вот внезапно сын вернулся домой. Радость до того потрясла мать, что она умерла». Надгробная надпись, описывающая эту историю, кончается напутствием к женам, матерям и сестрам с предупреждением не пугаться подобных историй в жизни.
Магницкий жил вблизи Лубянки и был гребневским прихожанином. Дом для него выстроили по личному распоряжению Петра Первого. Потому что Магницкий был одним из ведущих преподавателей в созданной Петром же Школе математических и навигационных наук, располагавшейся в Сухаревой башне. Кстати, чернильница и перо в могиле Магницкого, возможно, это тот самый рудимент языческого представления о подобии миров — земного и загробного. Пусть он и на небесах сочиняет свои формулы — так, наверное, рассудил тот, кто положил туда эти предметы.
А за шесть лет до этого — в 1927 году — при раскопках у самых стен церкви, там были найдены кирпичные склепы с прекрасно сохранившимися захоронениями XVIII и XVII столетий. На одной из плит было написано, что там покоится боярыня Львова. И самые гробы, и облачение покойных — саваны, туфли, покровы, — все оказалось практически не тронутым тлением. На некоторых мумифицированных останках были надеты парики — по моде XVIII века. Так хорошо сохранились эти захоронения потому, что под Гребневской церковью и под соседними с ней постройками существовала сложная система всяких воздуховодов и дымоходов, постоянно прогревающих землю.
Но если высокородных прихожан — бояр, дворян — хоронили вблизи церкви или даже под самой церковью, в каменных гробницах, в добротных склепах, то простому московскому люду, всяким мастеровым и работным, обычно доставались могилы на окраине погоста. И такие могилы сохранялись недолго: так же как и теперь, о погребенных там помнили не более двух-трех последующих поколений.
При реставрации в 1950–60 годы церкви Рождества Богородицы на Малой Дмитровке в самой кладке стен были обнаружены две белокаменные плиты с выбитыми надписями на них. Оказалось, что плиты эти были когда-то надгробиями приходского кладбища. Каменная Рождественская церковь появилась здесь в 1652 году на месте сгоревшего деревянного храма. При храме, естественным образом, существовало кладбище. И строители, по всей видимости, пустили в дело некоторые бесхозные надгробия. В частности, в один из наличников храма попала плита с оставшимся на ней фрагментом текста: преставился раб божий Семен Иванов сын аловеничник. На другой плите, запущенной в фундамент апсиды, сохранился год смерти прихожанина — по нынешнему отсчету 1631-й, — и некоторые сведения о нем: Иван Юрьев сын зелейщик. Аловеничник, или правильнее — оловяничник, — это мастер, выделывающий оловянную посуду. А вот зелейщик это, можно сказать, работник древнего ВПК, производящий «зелье пушечное» — порох, то есть пороховой мастер, пороховщик. Вот так случайно, благодаря сохранившимся кладбищенским плитам, мы, спустя четыре столетия, можем узнать, кем были, чем занимались жители Путинок, прихожане Рождественской церкви. И совершенно не исключено, что честные кости и «аловеничника» Семена Иванова, и «зелейщика» Ивана Юрьева так до сих пор и почивают где-то возле храма, глубоко под культурными слоями.
Гораздо больше сведений сохранилось о прихожанах храма свтт. Афанасия и Кирилла в Сивцевом Вражке. Правда, это сведения архивные, а не с кладбищенских надгробий. Здесь на приходском погосте были похоронены: дьячок Михаил Акимов, банный водолив Тимофей Дмитриев, подключник Т. М. Исаков, отставной стрелец Яким Карпов, стряпчий Хлебного двора Г. С. Лавров, просвирница Ирина Михайлова, сытник А. П. Пашков, недоросль Никита Поскотин, стольник М. П. Сомов, советник Соляной конторы К. Л. Чичерин, государев иконник Тимофей Яковлев. Современный храм свтт. Афанасия и Кирилла относительно новый. Он был построен в 1856 году. Но до него на этом месте стояли поочередно несколько деревянных церквей, начиная с первой половины XVI века. Почему этот приход и считается сейчас одним из старейших в Москве.
В писцовую книгу 1689 года какой-то дьячок трудолюбивый, может быть, и сам Михаил Акимов, вписал, между прочим, сведения о размерах приходского кладбища: «По нынешней мере под церковью земли и кладбища в длину 17 сажень, поперек 12 сажень». В переводе на метрическую систему получается, что погост, вместе с находящейся на нем церковью, занимал участок в 36 на 25 метров. Это немного. Но для Сивцева Вражка не так уж и мало. Это место испокон считалось престижным: там даже и в XVII веке было тесно. Не случайно впоследствии московскую Пречистенскую часть стали сравнивать с фешенебельным парижским Сент-Жерменским предместьем.
Такого же приблизительно размера или немногим больше были все московские приходские кладбища. В «строительной книге» 1657 года, между прочим, есть такая запись: «Церковь деревянная Николы Чудотворца, что в Кузнецкой слободе. Под церковью земли и кладбище вдоль 24 саженей, поперек 18 саженей, и то кладбище тесно…» Верно, недовольный теснотой Николо-Кузнецкого кладбища царствующий в то время Алексей Михайлович распорядился прирезать к нему дополнительные площади. В «строительной книге» об этом говорится: «…И по государеву указу из церкви Николы Чудотворца, что в Кузнецкой слободе, взято вновь под кладбище позади олтарей церковных порожних земель 4 сажени, подле того взято из попова Поликарпова двора поперек 3 сажени. И по государеву указу около той церкви старое кладбище огорожено забором наглухо…» Сейчас «позади олтарей» церкви Николая Чудотворца стоит новый корпус Свято-Тихоновского православного университета — студенческая трапезная с конференц-залом.
В 1972 году возле храма свтт. Афанасия и Кирилла рыли траншею и обнаружили большое захоронение… одних черепов. По мнению ученых, здесь, на одном из московских приходских погостов, были захоронены головы казненных по воле Ивана Грозного. Тела же их, вероятно, закопали еще на каком-нибудь погосте — на другом конце Москвы. Вот тоже деталь, свидетельствующая о прежних нравах: головы казненных могли похоронить отдельно от тел. Это, наверное, тогда считалось дополнительным наказанием. Казалось бы, куда уж может быть суровее мера? — усекновение головы! Но оказывается, может. У Грозного для своих ослушников и сверх казни было еще кое-что припасено.
Практически у любого храма в центре Москвы можно обнаружить захоронения, стоит только копнуть рядом с ним. При восстановительных работах в приходе церкви Иверской иконы на Большой Ордынке, проходивших в начале 2000-х, человеческие кости попадались даже при поверхностной обработке земли граблями. Скорее всего, грунт здесь так перекапывался в прежние времена, что большинство захоронений перемешались по всему верхнему слою. Причетники аккуратно собирают все эти находки. Планируется при церкви, на бывшем приходском кладбище, восстановить одну общую могилу, где и будут покоиться все найденные на территории кости. Иверский приход (раньше он именовался по прежней церкви — Георгиевским), а, соответственно, и кладбище при нем, ведет свою историю с 1625 года.
На многих московских приходских кладбищах были похоронены известные люди. Им бы по чину полагалось лежать где-нибудь в монастырях — в Донском, Новодевичьем, Даниловском, в усыпальницах, под часовнями, под соборами. Но они предпочитали быть похороненными в своем приходе. Например, в приходском храме Воздвижения Креста Господня на Воздвиженке был похоронен московский главнокомандующий Василий Яковлевич Левашев (1667–1751). А в храме Георгия Великомученика на Большой Дмитровке — московский генерал-губернатор Александр Борисович Бутурлин (1694–1767). Обе церкви, вместе с погостами при них, в 1930-е годы были ликвидированы. Захоронения московских «мэров» пропали.
После крушения в нашей стране коммунистической системы отношение к могиле, к месту упокоения, вообще к человеческим останкам стало несравненно более бережным, как правило, более великодушным и цивилизованным. Так в середине 1990-х годов в самом центре Москвы проводились невиданные по масштабам земельно-строительные работы: на Манежной площади был построен торговый центр, уходящий вглубь культурных слоев на четыре этажа! Оставим на совести проектировщиков такую «архитектурную находку», но отдадим должное строителям и археологам: практически все ценное с точки зрения истории и культуры, что было обнаружено в этом котловане, в том числе и древнее монастырское кладбище, не пропало, не исчезло, не оказалось вывезенным вместе со строительным мусором на свалку. В частности найденные под Манежной площадью останки насельниц существующего на этом месте в XVI–XVIII Моисеевского монастыря были бережно перенесены на кладбище подмосковной деревни Ракитки, что на 14-ом километре Калужского шоссе.
В марте 2004 года Москва лишилась одной из своих достодивностей — Манежа. Старинное здание, выгорев дотла, почти полностью разрушилось: провалилась крыша, обрушились каменные фронтоны по торцам. Единственное, сохранились наружные стены с бесценной декоративной лепниной О. И. Бове.
Прежде чем начинать восстанавливать шедевр, внутри него были произведены основательные раскопки. В верхних слоях ничего такого интересного не попадалось: битый кирпич, куски застывшей два века назад извести, строительный мусор, кострища — такого добра полно на любой современной стройке. Дальше пошли предметы более интересные с точки зрения археологии — фрагменты посуды, обломки стеклянных штофов, глиняные курительные трубки, печные изразцы с сюжетной и орнаментальной росписью.
Археологи перебирали грунт буквально по горстке, по песчинке. И они были вполне вознаграждены за свой кропотливый труд. Земля стала отдавать находки одну интереснее другой.
Настоящей бесценной, с точки зрения археологии, находкой стала одна-единственная монета. И даже то, что она золотая, не главное ее достоинство. Это редчайшая для России монета эпохи Петра Первого номиналом в «два рубли». Отчеканена она была в 1720 году, в Москве, на Кадашевском монетном дворе. На лицевой ее стороне изображен государь император Петр Алексеевич «во славе» — закованный в латы и увенчанный лавровым венком. На оборотной — Андреевский крест и при нем сам Апостол — босой и в сермяге.
В слое XIV века под Манежем был найден древнерусский обоюдоострый меч. Причем сохранился он для своего возраста очень неплохо. Ученые предположили, что этот меч принадлежал какому-нибудь дружиннику великого князя Димитрия Иоанновича. И, возможно, он со своим владельцем побывал на Куликовом поле и не одному татарину отсек башку с широких плеч.
А через два года уже татарам пришел черед отыграться за давешнюю свою конфузию. В 1382-м новый хан Тохтамыш привел на Русь орду. Он изгоном подошел к Москве. Князь Димитрий с войском был в это время где-то в дальних уделах, и москвичам оставалось полагаться лишь на крепость кремлевских стен. И действительно, Тохтамыш, как ни пытался, все не мог никак взять Москвы. Тогда он объявил, что вовсе не хочет зла русским, а пришел единственно, чтобы полюбоваться их городом. Отворите ворота, сказал Тохтамыш, я покажу только своим татарам Кремль и уведу их с миром в родной улус. Гостеприимные москвичи обрадовались дорогим экскурсантам — они немедленно распахнули ворота.
Когда вернулся Димитрий с войском, он увидел вместо белокаменного своего стольного града с теремами и садами груды камней и тысячи изрубленных трупов на них. Князь велел всех их собрать и похоронить на холме над Москвой-рекой, о чем мы уже упоминали выше.
На месте Манежа во времена Димитрия Иоанновича был посад — предместье, пригород, по-нынешнему. Наверное, когда Москву обложили татары, какой-то русский воин не успел схорониться за кремлевскими стенами. Тогда, чтобы спасти оружие, он, как считают историки, спрятал свой меч в одной из посадских изб. А забрать его — если только не лишился живота от неверных? — по какой-то причине потом уже не смог: где там, на пожарище, чего найдешь? Так и пролежал его меч до самого 2004 года.
Но наконец, археологи достигли древнейшего культурного слоя. И что же они там обнаружили? — разумеется, то, к чему мы так долго подступаемся, — православное кладбище. Самое раннее, как оказалось, в столице вне стен Кремля. Благодаря этой находке был сделан важный вывод: в глубокую старину на месте Манежа стояла какая-то церковь, о которой не сохранилось решительно никаких сведений, — когда построена, когда исчезла, как называлась? Но теперь доподлинно известно, что храм здесь был. Потому что, как мы знаем, хоронили новопреставленных в старину только при храме.
Археологи обнаружили под Манежем порядка сорока «костяков». Там же были найдены многочисленные предметы, захороненные вместе с умершими, — браслеты, перстни, ожерелья, другие украшения, в том числе изделия из серебра. Найденные останки были перезахоронены все в тех же Ракитках на Калужской дороге.
Но неверно думать, что приходские погосты в городах оказались неугодными лишь советской власти. Целенаправленное наступление на эти кладбища началось еще в эпоху Алексея Михайловича. «Тишайший» царь в 1657 году запретил хоронить при церквах в Кремле, — кстати, видимо, именно поэтому он распорядился расширять некоторые кладбища по слободам. А в 1723 году Петр Первый повелел своим указам «в Москве и других городах мертвых человеческих телес, кроме знатных персон, внутри градов не погребать, а погребать их на монастырях и при приходских церквах вне градов». Однако Петр Первый вскоре умер, и указ этот в силу не вступил. Хоронили «мертвые человеческие телеса» по-прежнему по всей Москве.
Но дело отца продолжила дочь — Елизавета Петровна. Государыне, любившей жить в Москве в одном из батюшкиных гнезд — в Головинском дворце на Яузе, часто приходилось по долгу службы бывать и в Кремле. И когда царица ездила из Немецкой слободы в Кремль и обратно, и встречала по пути похороны, с ней делалось расстройство чувств. Поэтому в 1748 году она дала указ, чтобы по улицам от Кремля до Головинского дворца при церквах впредь умерших не хоронили, а самые кладбища полиции было велено ликвидировать вовсе, причем могилы сравнять с землей, а памятные камни употреблять в строительство. Это свидетельствует, что произвольная ликвидация кладбищ и использование памятников на нужды народного хозяйства отнюдь не большевистские нравы, как иногда говорят. Все это Россия знала еще в «просвещенном» столетии.
В первые месяцы после запрета погребать умерших в виду Елизаветы Петровны, их хоронили в разных отдаленных от пути следования императрицы приходах. А спустя два года — в 1750-м — на окраине Москвы, вблизи Марьиной рощи, было устроено первое общегородское кладбище, которое стало называться по имени освященной на нем церкви св. Лазаря — Лазаревским. Причем, москвичи, привыкшие уже за много веков хоронить своих умерших лишь в родном приходе, практически возле дома, первое время всеми правдами и неправдами старались избежать отвозить любезного родственника куда-то за тридевять земель — в далекую Марьину рощу. И случалось, люди каким-то образом договаривались с приходским причтом манкировать новыми порядками и все-таки похоронить новопреставленного прихожанина на родной его Божией ниве. В результате епархиальное начальство вынуждено было обязать причетников под страхом сурового взыскания в приходах у себя умерших не хоронить.
Окончательно же в Москве перестали хоронить на приходских кладбищах с недоброй памяти 1771 года. В тот год, как говорили в народе, пролилась на землю чаша гнева Божия: Москву охватила невиданная по размаху эпидемия чумы. Большой знаток московской старины историк М. И. Пыляев писал, что чума тогда была занесена в Россию из Турции. В ту пору шла очередная русско-турецкая война, и коварный неприятель вполне мог применить бактериологическое оружие — занести каким-то образом в тыл русским моровую язву, как тогда называлась эта болезнь.
Мор в Москве принял такие масштабы, что власть отступилась противостоять ему. Сам московский главнокомандующий, победитель пруссаков при Кунерсдорфе, граф Петр Семенович Салтыков бежал в свою подмосковную усадьбу. Москву тогда оцепили заставами, чтобы, если уж не удается побороть болезнь, то хотя бы не выпустить ее из города. М. И. Пыляев пишет: «Полицией было назначено на каждой большой дороге место, куда московским жителям позволялось приходить и закупать от сельских жителей все, в чем была надобность. Между покупщиками и продавцами были разложены большие огни и сделаны надолбы, и строго наблюдалось, чтобы городские жители до приезжих не дотрагивались и не смешивались вместе. Деньги же при передаче обмакивались в уксус». Увы, даже такие меры не локализовали чуму. Так один мастеровой решил укрыться от напасти в деревне, откуда он был родом. Ему удалось как-то миновать все заставы и караулы на дорогах и счастливо добраться до родного дома. Но как же можно было приехать без подарка для любимой жены? Мастеровой привез ей кокошник, купленный в Москве по случаю. Вскоре вся деревня вымерла — кокошник тот оказался зачумленным.
В самой же Москве в разгар эпидемии умирало до восьмисот человек в день. А всех горожан и посадских моровая язва за год с лишним истребила тогда до двухсот тысяч! М. И. Пыляев так описывает чуму в Москве: «Картина города была ужасающая — дома опустели, на улицах лежали непогребенные трупы, всюду слышались унылые погребальные звоны колоколов, вопли детей, покинутых родными…». Оставшиеся в живых жгли у себя во дворах навоз, чтобы этим едким дымом как-то оградиться от заразы. По городу разъезжали специально наряженные команды так называемых мортусов, которых обыватели боялись пуще самой чумы, и собирали трупы. Они длинными крючьями вытаскивали умерших из домов или подбирали их прямо на улице, грузили на телеги и вывозили на отведенные для погребений места.
Таких «чумных» захоронений за Камер-Коллежским валом тогда было устроено довольно много. Но лишь на некоторых из них продолжали хоронить и после чумы. Большинство же этих захоронений было заброшено. И впоследствии они вообще бесследно исчезли. Впрочем, это легко объясняется. До чумы Москва вполне обходилась одним большим общегородским Лазаревским кладбищем, а также монастырскими и некоторыми приходскими. После чумы население Москвы существенно уменьшилось, а общегородских кладбищ, подобных Лазаревскому, напротив, прибавилось. Поэтому, естественно, большинство из них, если не все, оказались не нужными, лишними. Городские власти оставили тогда для дальнейших погребений лишь несколько «чумных» кладбищ: православные Дорогомиловское, Ваганьковское, Миусское, Пятницкое, Калитниковское, Даниловское, старообрядческие Рогожское, Преображенское и иноверческие — Немецкое (Введенское) и Татарское. Эти кладбища, вместе с Лазаревским и Семеновским, оставались основными местами захоронений в Москве на протяжении без малого двух столетий, пока чрезмерно разросшаяся столица в 1930–60 годы не была опоясана вторым кольцом общегородских кладбищ. Они располагаются в основном вблизи нынешней МКАД. Это кладбища — Востряковское, Кузьминское, Николо-Архангельское, Хованское, Митинское, Домодедовское и другие.
С учреждением больших общегородских кладбищ появилась и собственно профессия могильщика. Нынешние работники системы погребения утверждают, что их профессия самая древняя. Она существенно старше всех прочих известных древних профессий: когда те только-только зарождались, могильщики уже были вполне квалифицированными и хорошо организованными профессионалами. Едва человек созрел до понимания, что умершего соплеменника нежелательно оставлять поверх земли, так сразу и появились могильщики. Но, справедливости ради, нужно заметить, что это трактовка в духе народной этимологии. Существование могильщиков впервые документально подтверждено в начале IV века н. э.: в церковном христианском документе 303 года Gesta purgationis Caeciliani, среди прочих клириков (ordinis minoris), упоминаются т. н. fossores — могильщики, или копатели. Но, обратим внимание, что документ этот относится к эпохе, когда христианство еще не стало в Римской империи государственной религией, а его исповедники подвергались жесточайшему преследованию, и, следовательно, все ordines minoris, включая даже episcopus, исполняли свои обязанности, что называется, на общественных началах, «во славу Божию», то есть помимо какой-то основной деятельности. Таким образом, как о профессиональной группе, о fossores говорить еще не приходится. В России же профессия могильщика, именно как основное средство существования занятого этим ремеслом лица, сложилась вообще относительно недавно: не более двухсот пятидесяти — трехсот лет назад, как раз одновременно с появлением больших кладбищ. Естественно, и до этого люди умирали, и кто-то выкапывал для них могилы. Но, с каким бы мастерством это ни делалось, могилы («гробы») тогда копали, строго говоря, непрофессионалы. Этим по совместительству могли заниматься представители любых «неблагородных» сословных или профессиональных групп — крестьяне, мещане, кузнецы, плотники, печники, пастухи и т. д.
После 1917 года на нивы Божии — приходские кладбища в центре Москвы — обрушился второй период гонений. Понятно, на них давно уже не хоронили. На большинстве уцелевших надгробий невозможно было даже и разобрать, кто именно там покоится, — на непрочном известняке надписи сохраняются недолго. Но эти кладбища сами по себе были памятниками. Они напоминали о времени, когда в Москве, и по всей России, никаких других, кроме приходских, кладбищ не существовало. Всего в советской столице было уничтожено свыше 400 приходских кладбищ. И, как правило, уничтожались они вместе с самими храмами. Но уже совсем удивительно, что нивы Божии ликвидировались при действующих церквах. Еще в 1970-е годы у Троицкой церкви на Воробьевых горах находилось полтора — два десятка каменных надгробий: саркофаги, обелиски-часовенки и т. п. Сейчас там остался единственный памятник — на могиле протоиерея Петра Соколова, настоятеля этого храма с 1867 по 1910 год.
Гораздо более обширное кладбище существовало при церкви Всех Святых во Всехсвятском (на Соколе). Здесь, у южной стены храма, еще и в 1980-х было довольно много всяких памятников — плит, обелисков, колонн, крестов, с надписями, с именами. Село Всехсвятское было пожаловано перешедшему в русское подданство грузинскому царевичу Александру Петром Первым. И здесь, при церкви, кроме жителей села, были похоронены многие грузинские князья, священнослужители, деятели культуры. Теперь на месте старинного приходского кладбища аккуратный газон. За апсидой храма одиноко стоит последний памятник Всехсвятского кладбища. На нем написано: Под сим камнем положено тело грузинского царевича Александра сына князя Ивана Александровича она, родившегося 1730 года ноября в 1-й день, прожившего 65 лет, скончавшегося в 1795 году. Сей памятник воздвигнул любезнейший сын его князь Петр Иванович Багратион.
Правда, во второй половине 1990-х уже у северной стены Всехсвятской церкви появился новый мемориал — десяток невзрачных, безыскусно выделанных плит со всякими высокопарными сочувственными надписями о жертвах Первой империалистической и гражданской со стороны белых. На одном из крестов, установленном в память о юнкерах, потерпевших поражение от московских рабочих в боях ноября 1917 года, написан лозунг совершенно в стиле диссидентов брежневской эпохи: Мы погибли за вашу и нашу свободу. А на плите под крестом: Солдатам, офицерам, генералам России, Сербии, Бельгии, Франции, Англии, США, павшим в войне 1914–1919 годов. Первая мировая, или «Германская», как ее у нас прозвали в народе, окончилась в 1918 году 11 ноября. Во Франции, например, этот день считается главным праздником — Fete de l`Armistice. Но в 1919-ом Антанта действительно воевала. Это год наиболее активной интервенции стран сердечного согласия… в России. Выходит, за это им воздают должное нынешние ряженые «белые»?
Монумент над могилой И. А. Багратиона. Приходское кладбище церкви Всех Святых во Всехсвятском
Итак, начиная со второй половины XVIII века приходские кладбища, расположенные в черте города, перестают быть местами захоронений умерших. А их территория с тех пор используется для застройки, будто это резервные городские пустоши. Для приходских причтов бывшие кладбища, а вернее освободившиеся от могил пространства при церквах, сделались немалой статьей дохода: земля в центре Москвы всегда ценилась очень высоко, и желающих приобрести ее себе в собственность было предостаточно. Иногда бывало и так: причетники на свой счет строили возле храма на бывшем кладбище дом и затем уже выгодно продавали его. Это приносило куда больший доход, нежели просто распродавать ниву Божию по кускам. Историк церкви Н. П. Розанов так писал об этом в 1868 году: «О памятниках на кладбищах и помина не было; живой человек на могилах умерших возводил себе огромные жилища и, для основания их, беспощадно разрывал могилы, совсем не обращая внимания на то, что нарушал покой своих собратьев. На нашей памяти, при постройке двух больших домов на месте бывшей Воскресенской, на Дмитровке, церкви (снесена в 1807 г.) и недавно при сооружении огромного здания на бывшем погосте церкви Иоакима и Анны близ Пушечного двора (снесена в 1776 г.), рядом с Софийскою на Лубянке церковью, кости умерших были грудами вырываемы из земли, и прах тех, кого в свое время родственники или дружеская любовь оплакивала горячими слезами, с холодным равнодушием собирали в кули и ящики, и вывозили для общего похоронения на кладбища вне города». Единственная положительная деталь в этом отрывке, отличающая дореволюционную ликвидацию кладбищ от уничтожения их в советский период, это то, что прежде прах умерших, пусть и с холодным равнодушием, но все-таки собирали и где-то вновь хоронили. Были кости, да легли на погосте. В советское же время, если кладбище застраивалось, то грунт, выбранный экскаватором, вместе с костями, использовался затем единственно для выравнивания поверхности, там, где это требовалось, — для засыпки оврагов, всяких ложбин и т. п.
С 1750–70 годов основными местами захоронений в Москве стали общегородские кладбища. Но и при этой новой системе погребения довольно долго еще соблюдались принципы общинно-приходского единства. Ничего удивительно в этом нет — естественно, покойного, если его заслуг не достало, чтобы быть похороненным в городском монастыре, повезут на ближайшее к его приходу кладбище. Поэтому прихожан храмов, расположенных где-нибудь в Сретенской или Сущевской частях, хоронили в основном на Лазаревском или на Миусском кладбищах, прихожан басманных и лефортовских церквей — на Семеновском кладбище, замоскворецких — на Даниловском, арбатских и пресненских — на Ваганьковском. Но вместе с этим появилась новая традиция — хоронить покойных землячествами. Эта традиция возникла опять же благодаря расположению кладбищ. После отмены крепостного права, в Москву хлынули тысячи крестьян из подмосковных уездов и из соседних с Московской губерний. Обычно в Москву их гнала нужда, и родные свои места они покидали неохотно, надеясь рано или поздно вернуться. Тогда говорили: Москва — царство, а своя деревня — рай, или: хороша Москва, да не дома. Но, увы, возвратиться на родину пришлым чаще всего уже не удавалось: либо они так и не могли выбиться из нужды, и возвращаться назад им не было никакого смысла, либо, напротив, дела их шли в гору, и тогда ностальгия отступалась перед захватывающей, лихорадочной гонкой все более увеличивать капитал. Москва — кому мать, кому мачеха. Но если крестьянам — удачливым и неудачливым — не суждено уже было возвратиться домой, то они завещали хотя бы похороненными быть при дороге, ведущей в их родную землю. Так и выходило: можайских, рузских, смоленских хоронили в основном на Дорогомиловском и Ваганьковском кладбищах, сергиевопосадских и ярославских — на Пятницком, богородских, владимирских, нижегородских — на Калитниковском, серпуховских, калужских, тульских — на Даниловском. И эта традиция существовала и соблюдалась еще даже в первые советские годы.
В отличие от приходских погостов, принадлежавших единственно общине, общегородские кладбища являлись уже учреждениями государственными. И само погребение граждан из заботы приходской превратилось в проблему государственную. Московская власть вполне участливо относилась к новым городским кладбищам. В 1800 году московский гене рал-губернатор Иван Петрович Салтыков (сын сбежавшего от чумы П. С. Салтыкова), при новом разделении Москвы на полицейские части, представил епархиальному начальству «предположение», в котором он изложил необходимые условия работы кладбищ:
«1) Кладбище поручить особому смотрению местных инспекторов, т. е. частных приставов полиции той части, в которой находится кладбище;
2) Учреждение караулов на кладбищах, и копание могил производить чрез нижних полицейских служителей;
3) Для сбора и распоряжениями церковными доходами на содержание и укрепление церкви избрать старост, где оных нет, из близ живущих обывателей, людей надежных, которые бы о приходе и расходе церковного сбора, по прошествии каждой трети, представляли частным инспекторам ведомости;
4) За поведением могильщиков из нижних чинов иметь полицейским чиновникам строгое наблюдение, и чтобы они могилы рыли для каждого гроба не мельче трех аршин, а для безостановочного погребения к каждому наступающему дню имели в готовности не менее пяти могил;
5) За могилу более одного рубля не требовать. Из сего рубля 50 к. отдавать могильщикам, из другой половины выдавать одну часть на содержание церкви, а другую — священника и причта с тем, чтобы они за погребение умерших особой платы не требовали и принимали только добровольные подаяния; им же должны следовать доходы за поминовения и другие молитвословия; и
6) Миюсское кладбище, по крайней ветхости церковного на нем строения и по неимению особого священника, уничтожить».
Миусское кладбище возродилось через четверть века. А насколько это велика была плата за могилу — один рубль, можно судить в сравнении с другими ценами того времени.
Так, например, «лучшего фасону дамские башмаки» в то время стоили по 1 руб. 75 коп. за пару; кровельное железо, «по пяти листов на пуд», ценою пуд — 5 руб. 70 коп.; шоколад «лучшей доброты» от 75 коп. до 3 руб. за фунт; чай оригинальный зеленый или черный по 2 руб. фунт; табак «канастр» — по 2 руб. фунт; «Ромео и Юлия», драма г. Шекспира — рубль; «История Российская», сочинения г. Татищева, 4 тома в переплете — 25 рублей.
Нельзя не обратить внимания, как настоятельно в этом документе утверждается полицейский надзор за кладбищами и за «поведением могильщиков». Смерть человека, бывшая прежде актом исключительно духовно-религиозным, теперь стала еще и государственным правовым актом. И полиции с этих пор вменяется неукоснительно следить, чтобы погребение ни в коем случае ни для кого не стало средством сокрытия нерасследованного и ненаказанного злодеяния. Отныне система погребения становится частью государственного контроля над обществом.
К концу XIX века захоронение умерших становится регламентированным до такой степени, что положения о кладбищах и погребении составляют особый раздел в Своде Законов Российской Империи. Вот только некоторые пункты из XIII тома Свода издания 1892 года:
«Глава шестая. О погребении мертвых.
693. Для кладбищ городских отводятся места за городом, на выгонной земле, в местах удобных, расстоянием от последнего городского жилья не менее ста сажен.
694. Кладбища сельские устраиваются не ближе полуверсты от селений, при построении новых церквей.
698. Городские кладбища огораживаются или заборами и плетнями, или земляными валами, причем делаются насыпи, которые окапываются рвами поглубже и пошире.
702. Запрещается вообще хоронить мертвых прежде истечения трех суток по удостоверении в смерти, если смерть последовала не от чумы или какой-либо другой заразительной болезни, как-то гнилой и прилипчивой горячки, оспы, кори и скарлатины; в сих только случаях, дабы предотвратить распространение заразы между живыми, разрешается приступать к погребению прежде означенного срока.
710. Тело умышленного самоубийцы надлежит палачу в бесчестное место оттащить и там закопать.
711. В С.-Петербурге запрещается носить мертвых для погребения мимо Зимнего Дворца.
713. Трупы следует зарывать сколь можно глубже, так чтобы глубина ямы была не менее двух аршин с половиною».
Заметим, что по сравнению с «предположением» И. П. Салтыкова требования к глубине могилы смягчились на пол-аршина. А в наше время могилы порою копаются еще мельче.
После революции московские кладбища, как и все прочие отрасли народного хозяйства, находились в самом удручающем состоянии. О том, что они собою представляли в 1926 году, красноречиво рассказывал журнал «Коммунальный работник»:
«Всего в Москве имеется 16 крупных кладбищ. Работает на всех на них –18 человек: могильщики, сторожа и заведующие.
Необходимо сказать, что большинство наших кладбищ находится в запущенном состоянии. Ограды на многих кладбищах разрушены. Это еще нам осталось наследие от разрухи.
Хулиганы, по-видимому, как и мертвецы — „сраму не имут“. Они, как стадо диких кабанов, разрушают все на своем пути, уничтожают памятники, сдирают крыши с балдахинов, забирают медь.
Умирает, примерно, какой-нибудь сухаревский купец (речь, очевидно, идет о нэпмане, — Ю. Р.). С него за могилу по таксе полагается 20 рублей. Но родственники предоставляют удостоверение, что, мол, умерший настоящий „биржевик“, т. е. безработный с биржи труда, а потому за его работу получайте рупь.
Культурно-просветительная работа среди могильщиков не ведется, хотя и имеются члены культкомиссии, которые ничего не делают. И живут могильщики во тьме, как в могиле. Ни стенгазет у них нет, ни красных уголков».
Стиль, конечно, — для упомянутой кладбищенской стенгазеты. Но красочно, как теперь не пишут! Сразу все ясно: и в каком состоянии находились московские кладбища в 1920-х, и как там бесчинствовали хулиганы, и чем были кладбищенские работники, и как граждане исхитрялись, чтобы сэкономить на похоронах. А в общем-то проблемы остались те же и в наше время, со своими, разве, особенностями.
Большинство дореволюционных кладбищ, за исключением монастырских, пережили советский период. Они существуют и поныне. Какие-то из них были несколько урезаны по краям, какие-то, напротив, увеличились по площади. Совершенно ликвидированы в 1930–60 годы были Лазаревское, Семеновское и Дорогомиловское кладбища.
Сейчас в Москве насчитывается свыше восьмидесяти кладбищ, причем некоторые из них расположены за пределами МКАД. Самое большое из них — Хованское, оно состоит из трех территорий, общей площадью почти двести гектар, и является крупнейшим не только в России, но и в Европе. Самым маленьким считается Черкизовское — площадью в полгектара. Но, возможно, сохранившиеся могилы вокруг церкви Усекновения главы Иоанна Крестителя в Дьякове занимают еще меньшее пространство, — это кладбище не действующее, поэтому его метраж за ненадобностью никто не подсчитывал. Кладбищем можно считать и единственную могилу у Троицкой церкви в Воробьеве, — тогда оно, выходит, самое маленькое.
Площадь, отводимая в столице для захоронения умерших, постоянно растет. По данным похоронного предприятия «Ритуал», Москва ежегодно нуждается в тридцати пяти гектарах свободного пространства для устройства там мест погребения.
К северу от Москвы недавно была выделена значительная площадь для учреждения там впоследствии нового кладбища. Мы приводим полностью соответствующее распоряжение правительства Москвы, чтобы, прежде всего, продемонстрировать, насколько же невразумительным и бездушным, при всем своем многословии, стал нынешний чиновничий язык по сравнения с образцами прежних эпох. Итак:
«Правительство МосквыРАСПОРЯЖЕНИЕ15 августа 2005 г.Об организации московского городского кладбища в Дмитровском районе Московской области.Для выкупа земельного участка под строительство московского городского кладбища у села Озерецкое Габовского сельского округа Дмитровского района Московской области, проведения проектно-изыскательских работ и строительства объекта:1. Согласиться с предложением Департамента потребительского рынка и услуг города Москвы о выкупе у закрытого акционерного общества “Останкино” (ЗАО “Останкино”) земельного участка площадью 70,0 га по цене 12 000 000 рублей за один гектар.2. Департаменту потребительского рынка и услуг города Москвы совместно с Государственным унитарным городским предприятием специализированного обслуживания населения “Ритуал” (ГУП “Ритуал”):2. 1. Заключить в установленном порядке от имени города Москвы договор купли-продажи находящегося в собственности у ЗАО “Останкино” земельного участка площадью 70,0 га, расположенного у села Озерецкое Габовского сельского округа Дмитровского района Московской области, для дальнейшего строительства на нем городского кладбища.2. 1. Представить договор купли-продажи для регистрации в установленном порядке права собственности на приобретенный участок в Главное управление Федеральной регистрационной службы по Московской области.3. Департаменту экономической политики и развития города Москвы по заявке государственного заказчика — Департамента потребительского рынка и услуг города Москвы предусматривать в инвестиционных программах начиная с 2005 года лимит капитальных вложений на:3. 1. Выкуп земельного участка площадью 70,0 га (п. 2. 1) в объеме 840 000 000 рублей, в том числе в 2005 году авансовые выплаты в объеме 30 % от общей суммы выплат.3. 2. Проектирование и строительство городского кладбища у села Озерецкое Габовского сельского округа Дмитровского района Московской области после выполнения пункта 5 настоящего распоряжения в пределах средств, выделяемых инвестору на соответствующий период.4. Принять к сведению обязательства ГУП “Ритуал”:4. 1. Произвести в соответствии с договором купли-продажи после утверждения акта выбора земельного участка оплату авансового платежа в размере 30 % от суммы, предусмотренной в договоре, а окончательный расчет — после выхода постановления Правительства Московской области об изменении категории и вида разрешенного использования земельного участка, передачи полного комплекта документов в Московскую областную регистрационную палату и регистрации прав собственности.5. Комитету города Москвы по организации и проведению конкурсов и аукционов для осуществления проектирования и строительства кладбища в Дмитровском районе Московской области провести в установленном порядке конкурсы на подбор:5. 1. Заказчика на период производства проектных и строительных работ и генерального проектировщика.5. 2. Генерального подрядчика после утверждения проектно-сметной документации.6. Контроль за выполнением настоящего распоряжения возложить на министра Правительства Москвы, руководителя Департамента потребительского рынка и услуг города Москвы Малышкова В. И.Мэр Москвы Ю. М. Лужков».
Одним словом, поверх земли никто не останется. Москвичи могут не тревожиться.
