Обдумывая определение уверенности как катализатора деятельности, мы выбрали следующий подход: проще всего найти ответ на вопрос, что именно приводит мозг в состояние готовности к активным действиям.

Как оказалось, существует целый ряд нейромедиаторов, предельно важных для создания нужного настроя. Их работа – обеспечивать мозг позитивными субстратами. Один из них – гормон серотонин, влияние которого на обезьян исследовал Суоми.

Достаточный уровень серотонина в префронтальной коре головного мозга помогает нам сохранять спокойствие, что позволяет принимать более рациональные решения. Префронтальная кора – это командный центр мозга: именно она отвечает за исполнительные функции, рациональное мышление и принятие решений. Считайте его мастером Йодой нашего мозга. Когда префронтальной коре хватает серотонина, уровень стресса снижается и в результате мы чувствуем себя увереннее в принятии решений.

Кроме того, серотонин успокаивает миндалину. Именно эта примитивная часть мозга обеспечивает нам быстрый доступ к сильным эмоциям.

Большинство этих эмоций возникают в ответ на неприятные события. Это, скажем, реакция «бей или беги» и другие примитивные инстинкты, которые были необходимы для выживания в древней саванне. В современном мире, когда проблема выживания уже не стоит так остро (даже если порой кажется иначе), активность миндалины приводит к преувеличению любых психологических проблем, а следствие этого – депрессии и тревожность. Задача серотонина – обеспечить покой миндалины и наладить то, что нейробиологи называют «здоровыми взаимоотношениями» между рациональной и примитивной частями нашего мозга.

Окситоцин – еще один нейромедиатор, влияющий на уверенность. Поначалу этот факт нас удивил. Быть может, вы читали в газетах и журналах что-нибудь про этот «гормон любви» (так его часто называют). По мнению ученых, окситоцин пробуждает в нас желание обниматься, заниматься сексом, проявлять щедрость к друзьям, делиться с окружающими, быть преданными и принимать этические решения. У женщин полно окситоцина во время родов и грудного вскармливания. Женщины и мужчины получают его при занятиях сексом и физическими упражнениями. Получается этакий замкнутый круг: чем больше вы обнимаетесь, тем больше окситоцина вырабатывает организм и обниматься вам хочется еще сильнее. Одно весьма провокационное исследование, подробно описанное нами в приложении, недавно показало: окситоцин побуждает придерживаться моногамии.

Шелли Тейлор – психолог Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. При изучении окситоцина она обнаружила его тесную связь с оптимизмом. Шелли считает, что этот нейромедиатор очень важен для обретения уверенности в себе. По ее мнению, окситоцин побуждает нас к социальным взаимодействиям и уменьшает количество негативных мыслей об окружающих людях и мире в целом, тем самым подталкивая нас к активным, в том числе рискованным, действиям. Если смотреть на жизнь с оптимизмом, любая задача кажется проще. Окситоцин воздействует на мозг примерно так же, как серотонин – стимулирует активность в префронтальной коре (центре, отвечающем за наиболее сложные аспекты мышления и исполнительные функции) и в то же время успокаивает излишне возбудимую миндалину.

Тейлор точно определила ген OXTR (ген рецептора окситоцина), который контролирует доставку окситоцина к мозгу. Как и в случае с геном переносчика серотонина, у него имеется две вариации. Первая приводит к слабым социальным навыкам, сильной реакции на стресс, невысокому уровню оптимизма, низкой самооценке и слабой способности преодолевать трудности. А вторая вариация гена коррелирует с жизнерадостным, спокойным и дружелюбным поведением. И хотя мы можем обеспечивать себе все новые порции окситоцина, регулярно обнимаясь или рожая, некоторым из нас природа дала его больше, чем другим. Эти счастливчики изначально более уверены в себе – и они демонстрируют это своим отношением к жизни и поведением.

А ведь мы еще не упомянули о дофамине!

Дофамин подталкивает нас к действиям и исследованию неизведанного, он неразрывно связан с любопытством и готовностью идти на риск. Недостаток дофамина ведет к пассивности, тоске и депрессии. Уровень дофамина контролируют два гена – КOMT и DRD4. Оба существуют в разных вариациях (наверное, вы уже понимаете, о чем пойдет речь?).

Одна из вариаций гена DRD4 – DRD47R – побуждает к очень рискованному поведению. Ее часто называют «геном приключений». Вероятно, именно ей природа оделила спортсменов-парашютистов и скандальных политиков (а также любителей экстремальных видов спорта и рисковых инвесторов). Их тела требуют все больше дофамина – и они его получают, выходя за пределы возможного.

Ген КOMT часто называют «геном воина или мученика». Описать его функции достаточно сложно, однако он тоже связан с уверенностью в себе. Нам, к примеру, чтобы понять механизм его действия, было предложено подумать, к чему мы больше предрасположены – тихо страдать или кидаться в драку.

Одна из вариаций гена КOMT быстро уносит дофамин из лобной коры («воин»), другая делает это медленнее («воин-мученик»), третья – совсем медленно («мученик»). Дофамин – не менее значимый нейромедиатор. Если в мозгу его долгое время будет много, концентрация внимания будет лучше. Все лекарства от синдрома дефицита внимания и связанной с ним гиперактивностью содержат дофамин. Поэтому ничего удивительного, что «мученики», у которых этот гормон задерживается в мозгу, обычно обладают более высоким IQ. А «воины» (с меньшим количеством дофамина) часто испытывают трудности, пытаясь сосредоточиться. И тут обнаруживается парадокс. В ситуации стресса организм быстро вырабатывает дофамин, а избыток этого нейромедиатора не способствует повышению концентрации и не придает смелости. Напротив, он совершенно «запутывает» мозг, вводя его в своего рода стрессовый ступор. И в таких случаях вариация «мученика» уже не так хороша: дофамин очень медленно покидает лобную кору, и поэтому ступор все никак не заканчивается.

Как видите, в ситуации стресса генетически обусловленные недостатки превращаются в достоинства – и наоборот. Это объясняет, почему внимательный и ответственный человек не в состоянии выдавить из себя хоть слово на сложном экзамене или в любой другой рискованной ситуации, а скромная персона неожиданно с блеском справляется с трудной задачей. Они просто попали в свою стихию. Чтобы показать все, на что они способны, этим людям необходим стресс. Вспомните спортсменов, блестяще выступающих в запале игры. Или, что нам гораздо ближе, журналистов, которые отлично работают только накануне дедлайна.

Мы сразу обнаружили связь между уровнем уверенности и парадоксальным поведением, к которому побуждает каждая вариация гена КOMT. Но объяснить, каким образом уверенность в себе зависит от конкретной ситуации, под силу лишь ученым. Вспомните юриста, который идеально готовит дело для суда, но теряется на прениях. Или руководителя маркетингового отдела, который никак не заставит себя заниматься рутинной работой, а перед презентацией вдруг преисполняется решимости, не спит ночами и в итоге представляет идею, от которой все в восторге. В определенной степени и тех, и других такими создала природа.

Постепенно мы начали понимать, каким образом весь этот набор гормонов закладывает необходимую основу для веры в себя. Когда дофамин, который заставляет нас шевелиться, соединяется с серотонином, помогающим спокойно мыслить, и окситоцином, создающим теплые чувства к окружающим, гораздо проще быть уверенными в своих силах.

Именно на этом этапе исследований нами овладело неудержимое любопытство по поводу собственных генов. Мы стали размышлять (довольно ненаучно) о своих ДНК. Многие годы мы пытались разобраться в причинах некоторых парадоксов. Почему, к примеру, мы возмущаемся по поводу дедлайнов, но под давлением сроков делаем работу лучше всего? А еще мы стараемся подготовиться к любому предстоящему событию и при этом регулярно впадаем в перфекционизм. «Воины» мы или «мученики»? Испытываем ли мы трудности с концентрацией внимания, если на нас не давит бремя стресса? Как мы достигли успехов в карьере и даже приступили к написанию книги про уверенность, если по-прежнему волнуемся во время каждого интервью? Может, нам не хватает серотонина? И что бы мы сделали, если бы узнали все это раньше?

Клэр решила, что у нее высокий уровень окситоцина, и Кэтти с этим согласилась. «Мне необходимы любовь, контакт, близость, и я часто смотрю на мир через розовые очки. Иногда это искажает мою картину мира, – заявила Клэр. – И мне вроде бы не хватает серотонина, потому что я часто тревожусь. Я многие годы борюсь с этой проблемой. Мои родители страдали от депрессии. В общем и целом, не похоже, что мне повезло с генами уверенности. Думаю, всю свою веру в себя я создала сама».

Мы обе были уверены в том, что Кэтти – «воин». Клэр была совершенно убеждена, что в ситуации риска, сталкиваясь с серьезными препятствиями, Кэтти действует лучше всего. «Думаю, у меня высокий уровень серотонина – я не склонна тревожиться по пустякам, – решила Кэтти. – Но вряд ли мне достались наилучшие вариации окситоциновых генов. Я – человек приземленный».

Несколько недель мы строили бесконечные предположения, обсуждая тему, которая даже не приходила нам в голову в начале работы – стоит или нет пройти генетическое исследование? Мы не ожидали обнаружить так много научных доказательств того, что уверенность обусловлена биологически и может передаваться по наследству. Но теперь мы зацепились за идею, что можем генетически, от природы иметь предрасположенность прыгать с опасных скал или защищать свою точку зрения на по-настоящему пугающих встречах. Поможет ли нам это знание? В конце концов любопытство победило и мы решили пройти тестирование. Тем более что это оказалось совсем несложно: нужно было лишь отправить образчики своей слюны в одну из двух недавно созданных генетических лабораторий – 23andMe или Genomind.

23andMe получила свое название по числу пар хромосом в человеческой клетке. При поддержке Google она занимается персональными генетическими исследованиями. Когда работа над нашей книгой уже подходила к концу, название этой компании все чаще стало мелькать на первых полосах газет – в связи с конфликтом между 23andMe и Управлением по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов. В конце 2013 года Управление запретило 23andMe проводить генетические тесты без разрешения регулирующих органов. С того момента компания приостановила исследования для частных лиц и пытается получить вожделенное разрешение. Вполне возможно, что столь продолжительные дебаты станут началом новой эры генетики и персонализированной медицины, в частности, определив, кто будет иметь доступ к информации о ДНК каждого человека.

Компания 23andMe предлагает уникальную услугу – масштабное генетическое тестирование (для всех желающих, без рекомендации врача). И оно вполне доступно – всего $99. Компания заявляет, что ее долгосрочная цель – стать ведущей базой генетических данных для научных исследований. Предлагавшееся тестирование было далеко не полным – оно касалось примерно 1 млн из 3 млрд генов. Научные сотрудники компании сосредоточили свое внимание на генах, которые, по их мнению, приводят к серьезным проблемам со здоровьем: болезням Альцгеймера и Паркинсона, раку груди и еще некоторым. Тестирование давало массу конкретной информации о родословной. Кроме того, в результатах теста было подробно прописано, какие специфические риски, связанные со здоровьем, скрывает ваш генетический профиль. Именно это и беспокоит Управление по санитарному надзору. Его специалисты утверждают, что достоверные данные есть только о нескольких генах и в результате клиенты могут либо слепо положиться на результаты генетического анализа, либо, напротив, отнестись к ним легкомысленно – и в итоге принимать сомнительные решения по поводу своего здоровья, не обращаясь за помощью к врачам.

Genomind проводит более узкое исследование, однако оно стало воистину революционным прорывом в нейропсихиатрии (психоневрологии). Основатели компании хотят вручить передовую генетику в руки психиатров и врачей других специальностей с целью лечения конкретных заболеваний. (У Genomind не было никаких проблем с Управлением по санитарному надзору, поскольку направление на исследование можно получить лишь у лечащего врача или в больнице.) Ученые из Genomind разработали набор специфических тестов и методику анализа полученных данных. Уже сегодня их активно используют медицинские работники по всей стране. Вместо того чтобы долго выспрашивать пациента о симптомах, а затем методом проб и ошибок подбирать подходящее лечение, врач может использовать результаты генетических тестов. Они подскажут, какое лекарство будет наиболее эффективным. К примеру, вы можете прийти к врачу за успокоительным, однако генетическое тестирование покажет, что некоторые препараты вам не помогут. Используя результаты исследования, врач сразу подберет действенное лекарство.

И в 23andMe, и в Genomind нам согласились провести кое-какие (хотя и не все желаемые) тесты. В то время 23andMe еще работала вовсю, так что мы решили обследоваться и там, и здесь. На тот момент мы уже хорошо понимали, что генетика в вопросе уверенности не даст нам всех ответов. Но все же это было важное решение.

Тестирование оказалось даже слишком простым (нам пришлось лишь плюнуть в трубку тестера), но ожидание результатов было мучительно – почти как со вступительными экзаменами. Как журналисты мы прекрасно знаем: любая информация – это хорошая информация. Полученные данные в любом случае будут ценным вкладом в книгу. Собственно, это и есть главная мысль данной главы. И все же – что, если?.. Что, если нам не понравится то, что мы узнаем? Что, если результаты лишь подкрепят те негативные стереотипы, сквозь призму которых мы видим самих себя? Хватит страдать ерундой, сказали мы себе. Нужно просто подождать.