10. Пешеходный мост, Рио-де-Жанейро
(2010)
Архитектура и будущее

Наш экскурс в мир камней и судеб завершается у моста в форме ягодиц (разве мог я упустить эту хулиганскую возможность?). Проделав путь от воображаемой деревянной хижины до бетонной задницы, мы, как ни странно, возвращаемся туда, откуда начали, поскольку пешеходный мост, перекинутый через оживленную автомобильную трассу, ведет в Росинью, крупнейшую фавелу Рио – огромное скопление «шалашей», многие из которых на самом деле не так уж первобытны, учитывая наличие водопровода, электричества и плазменных телевизоров. Если верить слухам, Оскар Нимейер, самый знаменитый из бразильских архитекторов и последний из великих модернистов, специально задумывал этот мост как филейную часть женского тела в бикини. И хотя лучшего символа для этого жаркого города не придумаешь, сам Нимейер утверждал, что «стринги» на подвесном мосту цитируют его предыдущий проект – арку, венчающую аллею городского самбадрома во время карнавальных шествий. Однако, учитывая собственные высказывания архитектора, не исключено, что им и впрямь владели мысли о ягодицах. «Прямые углы меня не привлекают. Никаких рукотворных прямых, жестких, негнущихся линий, – писал он в своей автобиографии «Изгибы времени» (Curves of Time). – Меня манят свободные, чувственные изгибы. Те, что дарят нам горы, морская волна, формы любимой женщины».

Отвлечемся пока от палеозойских сексуальных предпочтений. Мост явился знаком солидарности и подарком для обитателей фавелы, облепившей подножие расположенной за ним горы. Нимейер (который, кроме прочего, проектировал общественные здания в столице страны – Бразилиа, ярчайшем образце модернистского градостроительства) до последних дней своей 104-летней жизни оставался коммунистом. В 2006 году он писал: «Когда-нибудь мир станет более справедливым и вознесет жизнь на более высокую ступень, не сковывая себя правительствами и правящими классами». Когда-нибудь, может быть. Но пока 20 % кариока, как называют жителей Рио, обитают в трущобах – фавелах, а в престижных пляжных районах Ипанемы и Леблона от цен глаза лезут на лоб даже у лондонцев. Растущее социальное расслоение – проблема не только бразильская, хотя здесь социальная пропасть и достигает головокружительной глубины: в трущобах в настоящее время живет почти миллиард мирового населения. Разновидностей трущоб немало, будь то окраинный самострой, как в Росинье, или старинные анклавы вроде каирского Города мертвых – мамлюкского кладбища, усыпальницы которого сейчас населяет свыше полумиллиона человек.

Засилье трущоб не единственная стоящая перед архитектурой проблема: в 2010 году доля мирового городского населения впервые превысила 50 %. Большинство этих горожан проживают в мегаполисах развивающихся стран, таких как Шанхай, Мехико, и в плодовитых городских агломерациях вроде бесконечно расползающейся Рио – Сан-Паулу, общее население которой достигает 45 млн человек. Пока города пухнут и сливаются друг с другом в агломерации, урбанизируется и сельская местность. В Китае, как пишет в своей потрясающей книге «Планета трущоб» (Planet of Slums) Майк Дейвис, «во многих случаях сельскому жителю уже не приходится мигрировать в город – город сам идет к нему». «Города будущего, опровергая прогнозы предыдущих поколений урбанистов, строятся не из стекла и стали, а из грубого кирпича, соломы, переработанного пластика, цементных блоков и деревянного лома. Пронизанные светом города, взмывающие к облакам, так и остались мечтой: большая часть горожан XXI века по-прежнему живет в нищете, дыша дымом и утопая в экскрементах и гнили».

В условиях стремительной урбанизации, когда стираются границы между городом и деревней, когда западную экономику подрывают нехватка жилья и кризисы на рынке недвижимости, когда огромные людские массы ютятся в самострое, самая главная задача архитектуры – обеспечение простых людей жильем. И если в прошлом столетии архитекторы подходили к этой задаче со всей ответственностью, иногда радуя блестящими находками (хотя гораздо чаще огорчая коррумпированностью и некомпетентностью), в наше время от нее активно увиливают. Теперь ее норовят переложить на плечи частного сектора или самих бедняков, а архитекторов вовсе выдавливают из процесса, оставляя им лишь отделку корпоративных штаб-квартир и постройку очередных музеев с сомнительной функциональностью.

Впрочем, мне бы не хотелось превращать мост Нимейера в мишень для нападок. Да, мост вполне можно выставить образцом бесполезности, однако Нимейер действовал от чистого сердца. Он бесплатно предоставил проект для программы благоустройства фавелы, включающей строительство большого спортивного центра по одну сторону моста и благоустройство жилья по другую. Эти работы в рамках федеральной программы ускорения экономического роста совпали с недавним «умиротворением» фавел, когда удалось покончить с разгулом преступных банд (хотя наркоторговля где-то в закоулках идет как и шла) и создать в стратегических точках полицейские участки. И программа, и «умиротворение» явно были приурочены к чемпионату мира по футболу и надвигающимся Олимпийским играм.

Расходы на чемпионат мира уже вызвали один из самых бурных массовых протестов в истории Бразилии: в июне 2013 года на улицы вышли больше миллиона человек. Длинные тени от протестантов, вылезших на крышу построенного Нимейером здания конгресса в Бразилиа, превращали чашеобразную постройку в ожившую греческую амфору – живой символ демократии, который архитектору наверняка пришелся бы по душе. Олимпийские игры в Рио намечены на 2016 год, Росинья расположена достаточно близко к туристическим пляжным анклавам, а на Международный олимпийский комитет нужно любой ценой произвести хорошее впечатление. Однако, несмотря на то что явное затишье в бандитских разборках можно лишь приветствовать, «умиротворение» (подразумевавшее повальные обыски домов без ордера и многочисленные проявления расизма со стороны полицейских, поскольку львиную долю жителей фавел составляют темнокожие) воспринимается скорее как вмешательство государства в полуавтономную зону с целью присвоить достижения ее обитателей, освоивших прежде пустовавшую землю.

Проекты, финансируемые программой ускорения экономического роста, тоже вызывают вопросы: до сих пор особых изменений к лучшему в общей нищете и криминальной обстановке фавел Рио не наблюдается. В Росинье нечистоты по-прежнему сбрасываются в заполненную водой канаву, носящую эвфемистическое название Валау (долина), где плещутся дети и кишат паразиты. Намеченные программой школы и магазины пока существуют лишь на бумаге, либо в их недостроенных остовах селятся бездомные, а нимейеровский мост и раскрашенные во все цвета радуги новые дома и спортивный центр по обеим его сторонам выглядят дорогостоящей заплаткой, никак не решающей катастрофические проблемы фавелы. Фигуристый мост, мелькающий за окнами проносящихся по автостраде автомобилей, не что иное, как маска для фавелы – и буквальная, и идеологическая. Равно как и широко разрекламированная канатная дорога над другой фавелой, Комплексо-до-Алеман, – всего лишь неприлично дорогой аттракцион, построенный главным образом для посторонних. Он наглядно демонстрирует всем, кроме жителей трущоб, что «работы ведутся», и, как заметил один из обитателей фавелы, дает туристам возможность поглазеть на бедняков, не пачкая ноги. (После «умиротворения» у туристов начался бум на фавелы, хотя в 2012 году один немец был серьезно ранен во время перестрелки в Росинье.)

У многих не вызывает ни малейшего удивления, что программа ускорения экономического роста забуксовала и, возможно, даже провалила задачу благоустройства трущоб. Фавелы Рио (существующие с 1897 года) за последнюю сотню лет неоднократно подвергались самым разнообразным расчисткам, переселениям, вторжениям и воздействию, как разъясняет Кэтрин Осборн в своей книге, посвященной их истории. Еще в 1910 году многие фавелы были насильственно расчищены для османизации Рио – глобального переустройства по примеру Парижа, перестроенного бароном Османом. В то время трущобы, как в Южной Америке, так и в Европе, считались рассадниками болезней, морального разложения, криминала и политических беспорядков. Особенно беспокоили постколониальное правительство последние, поскольку именно в трущобах проживала основная масса бывших рабов и коренного населения страны. В 1937 году был намечен первый план реконструкции фавел, отталкивающийся от перечисленных выше предубеждений: поселения были признаны «уродством» и подлежали сносу. Однако снос фавел не искоренил городскую нищету и политические протесты, поэтому в 1940-х в фавелы вторглась католическая церковь, помогая изгнать оттуда коммунизм – деятельность коммунистической партии, набравшей 24 % голосов на муниципальных выборах 1947 года, оказалась под запретом.

Тем не менее в 1950-х жители фавел начали организовываться и слать правительству петиции с просьбами о благоустройстве и поддержке, а в 1960-х новый муниципальный чиновник социолог Жозе Артур Риуш предложил в ответ программы благоустройства, которые впервые за все время подразумевали привлечение к участию жителей фавел. Однако градоначальник, действуя в интересах торговцев недвижимостью, желавших расчистить фавелы под застройку, положил программам конец и возобновил расчистку, переселив свыше 100 000 жителей в гигантские жилые комплексы на окраинах города. Они были слишком дорогими, некачественными, плохо обслуживались и находились на выселках, поэтому вскоре там сложилась та же криминогенная обстановка с бандитскими разборками, что и в фавелах: дурная слава одного из таких кварталов под названием Сидад-де-Деуш (Город бога) прогремела на весь мир благодаря одноименному боевику 2002 года. Однако, несмотря на очевидные недостатки, жилые комплексы продолжали строить, что неудивительно, поскольку их возведение приносило огромные барыши строительным компаниям и политикам, получающим за это взятки. Впрочем, то же самое происходило в Британии в 1960-х: вспомним хотя бы главу муниципального совета Ньюкасла Томаса Дэниэла Смита, осужденного за взятку от архитектора Джона Поулсона.

Тем временем объединения жителей фавел требовали прекратить расчистку, доказывая, что можно благоустроить и существующие поселения, а если снос действительно необходим, то жильцов следует переселять ближе к прежнему месту обитания. Однако правительство игнорировало эти требования до самого окончания военной диктатуры и возвращения демократии в 1985 году, когда фавельцы наконец получили право голоса. На выборах мэра в 1992 году уроженку фавел Бенедиту да Сильва с микроскопическим отрывом опередил Сесар Майя, склонивший на свою сторону часть избирателей соперницы посулами определенных благ. Начатая в результате программа «Фавела – байру» («От фавелы к району»), построенная по принципу совещания с жителями и «сохранения колорита» фавел, действовала с 1994 по 2008 год. Основной упор в этой программе делался не на жилье, а на общественное пространство и инфраструктуру – детские сады и ясли, общественные учреждения, сферу обслуживания. Результаты впечатляли, однако из-за некачественных материалов и ремонта все эти постройки быстро приходили в негодность. Кроме того, хваленые принципы сотрудничества и поддержки в основном лишь декларировались: большинство программ спускались сверху, социальная помощь либо не оказывалась, либо почти сразу иссякала.

Следующую волну благоустройства принесла программа ускорения экономического роста 2007 года, спонсировавшая такие престижные проекты, как мост Нимейера и спортивный центр в Росинье, а также канатную дорогу над Комплексо-до-Алеман. Затем уже в 2010 году нынешний мэр Рио Эдуарду Пайс, подгоняемый приближающимся чемпионатом мира и Олимпийскими играми, объявил о начале новой муниципальной программы под названием «Морар кариока». Она подразумевала многомиллиардный долларовый бюджет и тесное сотрудничество с Бразильским архитектурным институтом по вопросам благоустройства основных объектов инфраструктуры, таких как дороги, канализация, места отдыха и развлечений и общественные центры. Кроме того, она сулила «участие организованных объединений… на всех стадиях», обещала расселенным предоставление нового жилья поблизости от прежнего и введение зонирующих градостроительных норм, которые обеспечат доступное жилье и тем самым предотвратят джентрификацию – выдавливание бедных слоев населения после облагораживания района. Однако, как отмечает Осборн, «несмотря на невероятные посулы программы “Морар кариока” на бумаге… на практике местные власти пользуются ею как прикрытием для беспардонного, одностороннего, зачастую произвольного насильственного вторжения в фавелы Рио. Оказавшись на вечном распутье “ломать или строить”, нынешние городские власти пошли в рамках “Морар кариока” по третьему, противоречивому, пути: благоустройству на словах и выселению на деле – как путем открытого сноса домов, так и путем джентрификации».

Однако, если взглянуть на происходящее шире, данная политика покажется не такой уж противоречивой. История трущоб Рио – квинтэссенция мировой истории отношения к бедным кварталам. В конце XIX века проблемы пытались решить расчисткой трущоб, хотя на самом деле в этом случае бедняков просто сгоняли с насиженных мест и отрезали от источников заработка, возвращая себе ценную городскую землю. В первой половине XX века муниципальные социалисты, модернистские архитекторы и военные диктаторы хором ратовали за строительство новых жилых кварталов взамен трущоб (в Европе над расчисткой немало потрудились люфтваффе и британские Королевские ВВС). Однако к 1950-м массовое бюджетное строительство уже подверглось критике. Британские социологи Уилмотт и Янг в своем знаменитом исследовании, посвященном переселению семей рабочего класса из городского района Бетнал-Грин в пригородный Эссекс, отмечали, что такое дальнее переселение разрушает сложившиеся сообщества. В противовес этому явлению и ужасам послевоенного градостроительства архитектор Седрик Прайс вместе с историками Райнером Бэнемом и Питером Холлом пропагандировали другую крайность, названную ими Non-Plan, – пустить все на самотек, что в конечном итоге привело к неконтролируемому разрастанию района лондонских доков.

Реакция возникла и в развивающихся странах, где масштабные, финансируемые из бюджета жилищные проекты подверглись критике за дороговизну и неэффективность, а также за плохое качество построенного, и критики предлагали «искать решение в трущобах». Тенденции эти, что неудивительно, начались в американских и британских колониях, в частности в Пуэрто-Рико, где американские власти с конца 1930-х годов проводили политику «помощи в самостоятельном строительстве». Затем возглавляемые британцами и американцами международные организации распространили эти эксперименты и на остальные страны Латинской Америки, а еще чуть позже они начали финансироваться американцами как антикоммунистическая мера. Поддерживали их и многие архитекторы: например, британский анархист Джон Тернер. В 1950-х он побывал в Перу на восстановлении разрушенного землетрясением города Арекипа и рекомендовал правительству, вместо того чтобы строить новые дома для лишившихся крова, инициировать программу помощи в самостоятельном строительстве, тем самым способствуя большему его размаху. В идеале это означало бы обеспечение доступа к инфраструктуре, предоставление участков, обучение, дотации на инструменты и материалы для того, чтобы жители сами строили или руководили постройкой собственного жилья.

Тернер не первым из градостроителей и архитекторов выступал за самостоятельное строительство, однако он оказался самым громким и, видимо, самым влиятельным агитатором, поскольку его рекомендации нашли финансовую поддержку у Всемирного банка, возглавляемого тогда Робертом Макнамарой. В должности министра обороны США Макнамара значительно расширил присутствие американских войск во Вьетнаме, однако сотрудничество этого неолиберального мясника с градостроителем-анархистом Тернером покажется куда менее странным, если учесть, что оба, хоть и по разным причинам, боролись с государственным вмешательством. Намерения Тернера были вполне благими: он считал, что местные выстроят себе жилье гораздо более привлекательное и с гораздо меньшими затратами, чем получилось бы у правительства; построенное собственными силами принесет больше радости, и, наконец, самопомощь отучит рассчитывать на международный спекулятивный капитал. Неолибералы же добивались, чтобы правительство стран третьего мира выпустило из рук строительную промышленность, и тогда заказы на жилищное строительство отойдут частным компаниям.

Однако у Тернера оказался запущенный случай «идиотизма деревенской жизни» по выражению Маркса – он романтизировал трущобы, видя в них пример самовыражения, тогда как на самом деле это не что иное, как вынужденная мера в условиях крайней нужды. Хуже того, тернеровской пропагандой самостоятельного строительства прикрывались как идеологическим фиговым листком представительства мирового капитала. Отказываясь обеспечивать жильем своих налогоплательщиков, государство позволяет капиталистам извлекать прибыль из эксплуатации рабочих дважды: первый раз на производстве, второй раз – дома, требуя, чтобы они задаром решали жилищную проблему. Кроме того, минимизация стоимости жилья позволяет удерживать низкий уровень заработной платы. Как и в любой отрасли, сокращение государственного вмешательства в жилищное строительство вовсе не ведет к снижению стоимости жилья или повышению стандартов качества (это типичное неолиберальное двоемыслие): большая часть средств, сэкономленных программами самостоятельного строительства, попросту перетекает к застройщикам-собственникам. И, как отмечает Род Берджесс в своей критике самостоятельного строительства, «по мере усугубления кризиса капитализма стоимость жилого пространства, зон отдыха, городских служб, инфраструктуры, энергии и сырья катастрофически возрастает. И в передовых капиталистических странах, и в государствах третьего мира… в качестве решения выдвигается философия самопомощи: сам построй себе дом, сам вырасти себе еду, езди на работу на велосипеде, осваивай ремесло и т. д. Для тех представителей третьего мира, кто через все это прошел, но по-прежнему живет на грани нищеты, призывы к самообеспечению наверняка выглядят загадочной разновидностью радикализма».

Написанное Берджессом 30 лет назад сегодня становится все актуальнее. В конечном итоге, хоть анархистский подход Тернера и греет душу «выживальщикам» и корпоративным либертарианцам, очевидное решение проблемы некачественного муниципального жилья не в том, чтобы перестать строить его в принципе, а в том, чтобы строить лучше. И это не такая уж непосильная задача: развивающиеся страны изобилуют примерами высококлассных, но недорогих проектов. В частности, гонконгское архитектурное бюро Джона Лина построило несколько комплексов в материковом Китае, привлекая местную рабочую силу и специалистов для создания экономичных, энергоэффективных зданий с учетом геодезических условий. Надо сказать, что собственный дом Джона Лина в селении Шизця провинции Шаньси тоже производит сильное эстетическое впечатление, несмотря на скромность в выборе строительного материала. При этом большинство новостроек в китайской сельской местности – особенно финансируемых уехавшими на заработки в большой город детьми, которые высылают деньги родне, – представляют собой пересаженные на новую почву городские типы жилья: многоэтажные бетонные виллы, облицованные кафелем и, если позволяют средства, украшенные причудливыми нагромождениями из тонированного стекла и полированной трубчатой стали.

И хотя несомненное своеобразие в них имеется, Лин пытается возродить в качестве переходного типажа традиционный китайский одноэтажный дом с внутренним двором, как нельзя лучше подходящей трансформирующейся китайской деревне. Есть что-то почти бруталистское в его стремлении пускать в дело почти все, что можно найти под рукой (в данном случае традиционные саманные кирпичи), получая в итоге знакомые народные мотивы в современном прочтении. Здание в Шицзя строилось на бетонном каркасе для сейсмоустойчивости, однако заполнялся каркас все теми же саманными кирпичами, а затем все здание было одето в кожух из ажурной кирпичной кладки, обеспечивающей и тень, и вентиляцию. Кроме жилых помещений в доме имеется свинарник, и газ от брожения навоза используется для кухонной плиты. По иронии судьбы, дом этот в псевдосоциалистическом Китае строился на средства богатого филантропа.

Однако при всем восхищении, которое вызывают такие проекты, демонстрируя прежнюю актуальность архитектурного дизайна на фоне растущего выдавливания профессионалов из строительной отрасли, необходимы системные перемены, гарантирующие строительство муниципального жилья в достаточно больших объемах и действительно на благо жителей. Несмотря на декларируемое участие местных сообществ в разработке проектов, это, как правило, лишь символический жест в ответ на политические требования бедноты, как мы наблюдали на примере Рио. Там очевидное противоречие между декларируемым правительством участием и действительностью в виде насильственного выселения никаким противоречием на самом деле не является. Это просто новый способ отъема капиталом созданной людьми ценности: трущобы строятся бедняками без правительственного руководства, там начинается разгул бандитизма и беззакония, затем, как только застройка достигает определенного уровня, трущобы «умиротворяются» либо захватываются государством, готовящим почву для других бандитов – рынка недвижимости.

В наше время маятник взаимоотношений правительства и трущоб качнулся от поддержки самостоятельного строительства к джентрификации – захвату трущоб хитростью. Выгоду от урбанизации Росиньи получат не ее нынешние обитатели. Большинство из них живут там в арендованных квартирах и потому никак не выиграют от программ, признающих права владельцев трущобной недвижимости, которые проживают на Ипанеме и в Леблоне. Поддержка самостроя уже не требуется: бедняки большинства городов полностью освоили свои окраины, и капиталистам остается лишь конфисковать созданные ими ценности. То же самое происходит и на Западе по отношению к среднему классу. Кризис субстандартного кредитования недвижимости вызвал волну незаконных выселений, которая, как выразился один американский конгрессмен, стала «самым крупным захватом частной собственности, предпринятым банками и правительственными организациями».

Положить этому конец способны лишь политические перемены: выбор между архитектурой и революцией, о котором говорил Ле Корбюзье, больше не актуален, поскольку мы испытываем острую потребность и в архитектуре, и в революции. Когда положение изменится и периферия отвоюет центр, архитектура наконец будет служить людям, а не наживающимся на ней застройщикам, спекулянтам, землевладельцам и коррумпированным бюрократам.