20

Сразу же за территорией замка дорога стала уводить к небольшой возвышенности, амфитеатром окружавшей широкую, усеянную шпилями соборов и островерхими черепичными крышами, долину. Оголенные ветрами поздней осени деревья напоминали мачты сгоревших кораблей, а руины заводских цехов на окраине Падерборна — остовы этих же кораблей, только уже выброшенных на отмель у подножия прибрежных гор.

— Они уничтожат этот прекрасный старинный город, — не удержался доктор Ридэ, когда машина проезжала мимо всего того, что осталось от заводских цехов. — Они его уничтожат.

Думаю, что они прилетают сюда только потому, что здесь находится институт «Аненербе». Это месть, демонстрация презрения ко всем тем предсказаниям «аненербистов», следуя которым фюрер решился напасть на Францию и на все остальные страны.

— Но что-то я не заметил, чтобы они бомбили сам замок Вебельсберг, — заметил Родль. — Ясное дело, его охраняет две батареи зенитных орудий, однако союзники нападали и не на такие объекты.

— Ни институт «Аненербе», ни наши секретные лаборатории, как и наши Лебенсборны, атаковать с воздуха, а тем более — разрушать они не спешат. Им бы очень хотелось захватить эти учреждения вместе со всем тем научным материалом, который в них накоплен.

— Существуют какие-то предпосылки для таких выводов?

— Этого требует элементарная логика борьбы идеологий. Вот почему следует ожидать, что эти организации подвергнутся атакам парашютистов. Наподобие того, как вы, господин Скорцени, атаковали горный отель «Кампо императоре», в котором неблагодарные итальяшки держали под стражей своего дуче.

— Из всего того, что вы только что произнесли, меня заинтересовало только одно, — прогромыхал своим прерывистым, гортанным полубасом Скорцени. — Почему вы упомянули Лебенсборны?

— Я не знал, что их нельзя упоминать. Прошу прощения, господа.

— Не в этом дело. Почему упомянули их именно вы и именно сейчас, после нашего разговора?

— Потому что, если мы всерьез решили заняться созданием новой нордической расы в Новой Швабии…

— …Или где бы то ни было, — предусмотрительно уточнил Скорцени, помня, что в машине есть еще и водитель.

— Нам придется воспользоваться жертвенностью тех женщин, которые в этих Лебенсборнах зачинали, и прекрасной наследственностью тех детей рейха, которых они уже произвели или еще только произведут на свет. И потом, таковым было одно из условий. Разве вы об этом не знаете?

— Каких еще условий? Вернее, чьих? — резко оглянулся Скорцени, сидевший рядом с водителем.

— Ну их, тех… — замялся доктор Ридэ. — О которых так много, страшась своих собственных слов, говорил обер-лейтенант Шульрихтер.

— О ком именно он говорил?! — взъярился Скорцени. — Вы можете говорить членораздельно? И никаких псалмопений по этому поводу, дьявол меня расстреляй, никаких псалмопений!

— Так вам что, в самом деле ничего не известно о том, что?..

— Стоп! — резко вмешался Родль, предвидя новую вспышку ярости своего шефа, а также помня о том, что в машине находится водитель, пусть даже сто раз проверенный. — Кажется, мы увлеклись, господа. Почему бы нам не продолжить разговор за кружкой пива?

Два ближайших к замку Вебельсберг ресторанчика они пропустили уже по настоянию Скорцени: в них наверняка часто бывали сотрудники института «Аненербе», а значит, там могли усердствовать агенты гестапо или абвера. Шеф отдела диверсий РСХА спасается от агентов гестапо и абвера! Это могло бы выглядеть забавно, если бы не одно «но»: Скорцени вдруг вспомнил свое собственное напутствие молодым выпускникам специальных курсов особого назначения «Ораниенбург»: «Настоящим профессионалом разведчик становится только тогда, когда и в своей собственной стране приучается жить так, как полагается жить на вражеской территории, а в организации, в которой он служит, — вести себя, как в стане врагов».

Пропетляв немного по окраинным улочкам, они остановили свой выбор на ресторанчике «Рейн», расположенном посреди пригородного парка, на берегу небольшого и почти первобытно нетронутого пруда.

— Вам приходилось бывать здесь, доктор Ридэ? — поинтересовался Скорцени, когда, поставив перед ними по кружке «Баварского» пива, официант предложил по говяжьей отбивной и порции копченых свиных ребрышек.

— Нет, не приходилось. Но догадываюсь, что хозяин ресторанчика — из баварцев; непонятно только, почему ресторан свой он назвал «Рейн», а не «Бавария». И коль уж речь зашла о ресторанах этого города… Господин Скорцени, я считаю своим долгом поставить вас в известность, что мне запрещено покидать пределы замка Вебельсберг. Вообще, категорически, под угрозой ареста. Наверное, я обязан был сообщить вам об этом сразу же, как только предложили выехать вместе с вами за пределы оборонных стен замка.

— Обязаны были, естественно, — не стал щадить его первый диверсант рейха. — Но можете считать, что я вас простил. Кстати, что значит: «запрещено»? Вы — обычный служащий…

— Сначала я был боксером. Затем инженером-авиастроителем. Как утверждали, талантливым военным инженером, поскольку меня должны были перевести в секретную лабораторию, в которой разрабатывались новые модели летательных аппаратов. И все было бы хорошо, но я вдруг очень некстати вспомнил, что когда-то был боксером. На одной из вечеринок я до полусмерти избил какого-то наглого кретина. И все бы ничего, но он оказался офицером гестапо и, как выяснилось, приставлен был ко мне для слежки и сбора компромата, то есть попросту проверял перед направлением в секретную лабораторию в Пенемюнде. Как я понимаю, с вами, только с вами, господин Скорцени, я говорить об этом могу?

— Будем считать этот день днем истины. Излагайте дальше.

— К тому же, избив этого гестаповца, я бежал. Протрезвел… и струсил, сбежал.

— То есть дезертировали из армии?

— Из военного предприятия — так будет точнее. Схватили же меня, естественно, агенты гестапо. Почти полгода я провел в концлагере, откуда меня вытащили по личному приказу Геринга, перед которым ходатайствовал, как мне потом сказали, сам Вернер фон Браун. Надеюсь, вам это имя знакомо?

Скорцени молча кивнул. Он знал, что речь шла о научном руководителе секретного конструкторского центра в Пенемюнде бароне Вернере фон Брауне, возглавлявшем группу инженеров, занимавшихся разработкой новых типов ракет. Было мгновение, когда он чуть было не прервал исповедь Ридэ, поскольку поскорее хотел перейти к тому, что его сейчас интересовало значительно больше, нежели личные похождения доктора. Но теперь Отто понял, что поступил бы опрометчиво. Постепенно он узнавал об этом человеке такое, что заставляло пристальнее присмотреться к нему уже как к своему будущему агенту, которого он, конечно же, вырвет из рук Геринга, чтобы взять под свое собственное покровительство. И который очень скоро может понадобиться ему в совершенно иной ипостаси, нежели понадобился Герингу. Впрочем, пока что, на какое-то время, он, конечно же, оставит его в прежней должности.

— Словом, Геринг решил превратить вас в вечного монаха-хранителя папки «Базы-211»?

— Не только ее. Но и не менее секретных материалов, связанных с совещанием у фюрера высших руководителей страны, на котором был заслушан сверхсекретный доклад контр-адмирала Теодора фон Готта, командира первой экспедиции к берегам Антарктиды субмарин «Конвоя фюрера», и принято решение об основании подземного рейха в Новой Швабии. Извините, я, кажется, не имел права говорить вам об этом.

— Я должен был бы пристрелить вас, Ридэ, только за то, что осмелились скрыть от меня совершенно очевидный факт — что в вашем распоряжении находится еще целая кипа материалов, и вели речь только о папке «База-211». Но если я все еще не сделал этого, то вы обязаны сказать все. Потому что я пристрелю вас, как только заподозрю, что вы еще хотя бы что-нибудь скрыли от меня, или хотя бы подумали о том, что неплохо бы что-либо скрыть, или же умолкните как раз в то время, когда мне этого не захочется. Поэтому мой вам совет: не умолкайте, Ридэ! Это говорю вам я, человек, ненавидящий болтунов: не умолкайте! В этом, только в этом, сейчас ваше спасение!

— Теперь я это понимаю.

— Итак, у вас есть запись программного выступления фюрера во время совещания, на котором было принято решение о создании «Базы-211»? Да или нет?

— Да, такая запись есть.

— И расшифровка стенограммы секретного доклада на этом совещании контр-адмирала Теодора фон Готта?

— Вы правы, и расшифровки стенограмм — его и выступлений других участников, хотя они и менее интересны. Что же касается пленки с записью программного выступления фюрера, в котором он обосновал создание в Антарктиде Четвертого рейха, то она сама по себе стоит всей папки «База-211».

— Но вы сказали: «Четвертого рейха», — осмелился вмешаться в святость исповеди доктора Ридэ оберштурмфюрер Родль.

— Именно так, Четвертого, господа, а не арктического осколка рейха нынешнего, Третьего, который нам уже вряд ли удастся спасти.

За столом воцарилось какое-то напряженное молчание. Расставив перед посетителями в гражданском тарелки с телятиной, официант хотел о чем-то спросить, но Скорцени так рявкнул на него, что тот мгновенно исчез. И лишь вдогонку ему Родль успел крикнуть, чтобы он не испарялся, а принес еще по кружке пива. Адъютант опасался, что Скорцени тотчас же прервет их едва начавшуюся трапезу и помчится назад, в Вебельсберг, знакомиться с докладом контр-адмирала и речью фюрера.

— И все же вам не кажется странным, доктор Ридэ, что Геринг доверил все эти тайны именно вам, человеку, уже побывавшему в лагере, обвиненному в нападении на офицера гестапо и дезертирстве? Как мне казалось, в этой должности должен был бы находиться человек, который по чистоте своей биографии мог поступаться только папе римскому, или… мне. — Ридэ уже пора было привыкать к той своеобразной манере полуразговора-полудопроса, пересыпанного его черным юмором, в которой Скорцени предпочитал проводить все подобные встречи со своими будущими агентами.

— Я тоже не раз задавался подобным вопросом. Вытянув из лагеря, Геринг попросту мог бы отправить меня на фронт, или же загнать на какой-нибудь секретный военный завод. Однако совсем недавно этот господин опять побывал в замке и довольно долго беседовал со мной. На эту встречу я шел с мыслью, что рейхсмаршал приговорил меня к отбыванию своего лагерного срока здесь, в Вебельсберге. А то и попросту спрятал меня на время от гестапо, чтобы затем то ли передать барону фон Брауну, — а я почел бы за честь работать в его команде, о которой много наслышан, — то ли… — развел руками доктор де Ридэ.

— Что «то ли»? — не понял Скорцени.

— Отправить в Новую Швабию. Где тоже нужны авиаконструкторы.

— Вот именно. И где вы сможете возглавить собственную лабораторию.

— Но откуда велено не возвращаться. Никому… не возвращаться.

— Вообще? Никому и никогда?! — нервно зачастил с вопросами Скорцени, понимая, что подступился к одной из самых зловещих тайн «Базы-211».

— Нет, не подумайте, что я пытаюсь выказывать свое неудовольствие. Но, наверное, кто-то должен был сообщить вам об этом.

— Перед вами тот единственный в рейхе человек, с которым вы можете быть откровенным даже по поводу тех грехов своих, в которых не решитесь исповедоваться даже стоя перед Господом.

— Неужели такой человек существует? — неуверенно пробормотал Ридэ, но обращался при этом к самому себе.

— И с какой же мыслью вы расставались с партайгеноссе Герингом?

— Что у маршала есть на меня какие-то виды. Он специально приставил меня к сейфу Новой Швабии, чтобы я был в курсе всех событий, связанных с подземным рейхом и его научно-техническими разработками, а значит, своевременно и грамотно информировал его, выполняя при этом функции научного консультанта.

— Логично.

— На днях из Антарктиды должна прибыть очередная «волчья стая» субмарин гросс-адмирала Деница.

— Уже прибыла, Ридэ. Сегодня.

— Вот как! И прибыла она, следует понимать, под командованием коммодора Вилли Штауфа?

— Подробности мы будем знать после возвращения в замок.

— Они появятся вместе с текстами докладов коммодора Штауфа и начальника службы безопасности «стаи» полковника абвера Клауса Мюкке, — согласился Ридэ.

— Службу безопасности там возглавлял полковник абвера?! С какой стати?! Впрочем, этот вопрос, доктор Ридэ, адресован уже не вам.

— Но позволю себе заметить, что полковник абвера появился в «стае» не случайно. Наверное, вам полезно будет знать, что Геринг всегда предпочитал иметь дело с офицерами абвера, а не СД. Он неплохо ладит с шефом абвера адмиралом Канарисом, который тоже считает, что кому, как не ему, адмиралу, и его людям, среди которых тоже немало бывших морских офицеров, заниматься безопасностью «Фюрер-конвоя». К тому же полковник Мюкке в свое время служил на минном тральщике.

«…А ведь сам Господь свел меня с этим человеком накануне совещания у фюрера, — в который раз благодарил судьбу Скорцени. — Такого объема информации я не смог бы получить ни из какого иного источника».

— Однако мы немного отвлеклись, — произнес он вслух, решив, что доктора Ридэ следует дожимать как можно быстрее, пока он все еще пребывает в состоянии азарта. — Вы так и не досказали… Что еще такого важного должны доставить вам в архив Рейх-Атлантиды вместе с рапортами этих двух господ: Штауфа и Мюкке?

— Сейф.

— Сейф? Что, — очертил Скорцени движением рук нечто большое и четырехгранное, — сам сейф?

— Набитый материалами, связанными с деятельностью «Базы-211» и, возможно, даже… Впрочем…

Скорцени вынул пистолет из кобуры и положил его на стол перед собой.

— Вам не кажется, оберштурмфюрер Родль, что доктор Ридэ опять чего-то недоговаривает? — спросил он.

— Хотя вы его предупреждали, что так вести себя нельзя, — охотно подыграл ему адъютант.

— Об этом нам лучше поговорить тогда, когда я вскрою сейф и увижу, что же мне на самом деле доставили, — неожиданно твердо отреагировал доктор Ридэ. — А что именно я имел в виду, вы, господин Скорцени, и так уже догадались.

Выслушав его, Скорцени признал, что в общем-то он прав: действительно стоит подождать сейфа с коммодорской субмарины, чтобы затем уже разговор получился предметным. В то же время он почувствовал, что пора вернуться к истории, связанной с обер-лейтенантом Шульрихтером.

Наверное, он тут же заставил бы доктора перейти к ней, однако вспомнил, что Ридэ очень прозрачно намекнул на возможность отправки его в «подземный рейх» Антарктиды. А это сразу же меняло отношение к доктору. Скорцени вдруг понял, что у него появляется возможность агентурно усадить своего человечка в самом мозговом центре Рейх-Атлантиды, в среде ее научно-технической элиты, которая в сложных условиях зарождения новой расы и новой цивилизации наверняка будет считаться самой влиятельной.