13

Ни на одну из предыдущих машин этот дисколет похож не был. Сработанный по образу и подобию классического метательного диска — только диаметром более сорока и высотой около пяти метров, — он поражал красотой своих линий, серебристым отливом облицовочного металла и витражами рассеянных по всему периметру пилотской башни иллюминаторов.

Собирали этот шернеролет прямо здесь, в огромном подземном ангаре, поэтому вокруг него на всевозможных тележках и подставках покоилось множество каких-то мелких деталей. Однако и земная основа, и неземная нацеленность этого космического корабля уже были заложены в нем, они уже ощущались. И даже беглого взгляда было достаточно, чтобы Скорцени понял: этот дисколет создает не тот человек, который будет стремиться свое, в мыслях и чертежах не доношенное, творение как можно скорее воплотить в металл. Ибо этот создатель не на имя свое работает, а на вечность.

— И что вы по этому поводу думаете, доктор Браун?

— Видит Бог, что в этом проекте я всячески помогал Шернеру.

— Угрызения совести? Осознание высокой цели? А традиционная в таких случаях зависть?

— Без этого тоже не обошлось. Но со временем прошло. Часто прихожу сюда, когда в ангаре нет ни Шернера, ни вообще кого бы то ни было. Порой мне кажется, что я прихожу сюда, как язычник — к капищу, святому месту предков.

Слушая его, Скорцени медленно поднимался по приставной лестнице в салон корабля.

— Говорите, говорите, Браун, я внемлю каждому вашему слову!

— Здесь возникают какие-то особые ощущения, образуется какая-то особая аура, подобная тем, которые возникают в монастырских храмах.

— Охотно верю. Однако сам ничего особого пока не познал.

Скорцени вошел в кабину пилота, опустился в его кожаное кресло, внимательно осмотрел полукруглый, удобно расположенный пульт управления и на какое-то время забылся, словно уснул, не закрывая глаз.

— Скорцени, господин Скорцени! Штурмбаннфюрер! — с трудом вернул его к действительности барон фон Вернер. Встревоженный, он тоже поднялся по особо сконструированной лестнице и теперь пытался заглянуть оттуда в кабину. — С вами что-то случилось?

— Нет, почему вы так решили, барон? — выглянул штурмбаннфюрер из кабины.

— Вы сидите уже минут пятнадцать.

— Не валяйте дурака, Браун, я лишь на минутку присел.

— В этом-то и все дело, в этом секрет! А ведь двигатель этого небесного ковчега пока не работает. — Вернер внимательно проследил за тем, как Скорцени спускается, и, только лишь тот ступил на пол, направился к выходу, увлекая за собой и первого диверсанта рейха. Обер-диверсанту вдруг показалось, что барон трусит и старается поскорее убраться из этого подземелья.

— О времени — это вы, доктор, что, всерьез?

— Можно повторить в виде эксперимента, вот только не уверен, что обязательно получится.

— То есть так случается не всегда?

— Мастера, которые задерживались здесь допоздна, говорят, что им чудятся странные видения, и при этом происходит какая-то дьявольщина.

— И что же им видится?

— Пришельцы. Какие-то русоволосые гиганты в странных серебристых комбинезонах. Однажды, во время монтажа двигателя, между двумя мастерами возник спор, они обещали Шернеру смонтировать до конца дня какой-то там важный агрегат, но запутались и не знали, какую деталь поставить. Уже решили спускаться вниз и звонить инженеру или самому Шернеру. Но, как только они подошли к двери кабины, — увидели того самого пришельца. Он был такого роста, что, не пользуясь лестницей, сумел протянуть им нужную деталь, которая осталась на дальней тележке по ту сторону дисколета и о которой они попросту забыли.

— При этом он что-то сказал?

— Ни звука. Холодное каменное лицо. И все равно, после этого случая они стали называть гиганта в комбинезоне инженер-ангелом.

— Надеюсь, вы приказали им молчать и не распространяться по этому поводу?

— Как и обо всем прочем, что они здесь видели и слышали. Под угрозой крематория.

— Какого типа двигатель у этого чудовища?

— Здесь предусмотрено несколько типов двигателей: жидкостно-реактивный, воздушно-реактивный, но… Кроме них, существует и третий, какой-то секретный, который уже скрыт в теле дисколета, однако принцип работы которого Шернер пока не разглашает.

— Наверное, это оправданно.

— В какой-то степени — да. Насколько мне известно, этот двигатель связан с гравитационной энергией, не требует горючего, по крайней мере, в таких запасах, как обычный самолет, а главное, создает вокруг себя особый защитный гравитационный пояс, позволяющий дисколету мгновенно менять направление и высоту полета, развивая при этом огромную скорость. Кроме того, обычные снаряды не способны пробивать этот пояс, а значит, во время полета эта машина остается неуязвимой.

— Неплохие характеристики, — удивленно молвил Скорцени. — Если они воплотимы, то мы действительно находимся на пороге создания оружия особого назначения, оружия возмездия.

Браун молча прошел мимо часового, вместе со Скорцени преодолел оцепление и лишь когда приблизился к своему «мерседесу», неожиданно сказал:

— Впрочем, все это, скорее, предположения, нежели реальные технические характеристики. Порой у меня создается впечатление, что Шернер и сам еще не разобрался в сути принципа этого двигателя, а посему плохо представляет себе, что, собственно, он сотворил.

— В вашем деле может случаться и такое?

— Мало ли какую деталь или какой чертеж может подсунуть вам здесь инженер-ангел! Я человек не впечатлительный, скорее наоборот, однако, пока вы отдыхали там, в кабине этого шернеролета, мне пришлось повидаться с самим Шернером.

Браун не успел опомниться, как могучая рука Скорцени впилась ему в плечо и со зверской силой развернула уже у самой дверцы автомашины.

— Где? Я спрашиваю: где вы его видели?!

— Рядом с его шернеролетом. Появился, проницательно взглянул на меня, словно спрашивал, какого черта я там ошиваюсь, затем поднял голову, чтобы посмотреть на кабину — и исчез. Понятно, что это какое-то привидение, какой-то энергетический двойник, но что стоял он передо мной в такой же плоти, как и мы с вами, — это я могу подтвердить с клятвой на Библии.

Они молча взглянули друг другу в глаза и взялись за дверцы машины.

— Господа офицеры! — Они оглянулись. Со стороны разрушенного барака для германских специалистов к ним бежал какой-то парнишка в форме гитлерюгенда, с крестом на нарукавной повязке. — Нет ли среди вас господина Брауна?

— Я — господин Браун.

— Там происходит какая-то чудовищная несправедливость!

— Чтобы здесь, у нас, — и чудовищная несправедливость? — мрачно ухмыльнулся Скорцени, поражаясь наивности мальчишки. Однако ухмылка его исчезла сразу же, как только парнишка прокричал: — Там арестовали господина Шернера. Конструктора! Унтер-офицер принял его за германского заключенного! Его отправляют в лагерь!

В два прыжка Скорцени приблизился к парнишке, захватив за шиворот, швырнул к машине и устроившись рядом с ним на заднем сиденье, грозно пророкотал:

— Где это происходит? Показывай дорогу! Что вы возитесь, Браун?! Гоните!

— Кто вам об этом сообщил? — поинтересовался барон, направляя машину к руинам дальних бараков, у которых, как он знал, охранники собирают уцелевших и раненых заключенных, многих из которых должны будут вернуть теперь в концлагеря.

— Какая-то чешка. Из женской колонны, которую тоже будут увозить. Кажется, она не заключенная, а просто рабочая. Наверное, я не имел права разговаривать с такой женщиной, но она сказала, что это дело имперской важности. Умоляла найти господина Брауна или кого-либо из начальства.

Колонну, в которой находился Шернер, уже погружали в машины. Увидев приближающийся к ним «мерседес», потомственный маркграф, который уже стоял в двух шагах от борта, попытался пробиться сквозь строй заключенных и броситься к легковушке, однако тот же унтер-офицер, который заподозрил в конструкторе заключенного, метнулся к нему и ударами приклада загнал под обломок стены, намереваясь под ней же и расстрелять его.

— Унтер, стоять! — прорычал Скорцени с такой яростью, что и охрана, и конвоиры содрогнулись. — Не стрелять! — выскочив из машины, несся он к охраннику.

Ударом ноги выбив из рук карателя винтовку, Скорцени изо всей ярости врубился кулаком ему в подбородок, а когда тот оказался на куче битого кирпича, захватил за загривок и взбешенно приволок к колонне заключенных.

— Офицер! — прорычал обер-диверсант так, что ближайший к этому разъяренному эсесовцу конвоир в ужасе сжался в комок.

— Я здесь, господин штурмбаннфюрер!

— Вы знаете, кто перед вами?

— Да, господин штурмбаннфюрер. Ваш портрет — в газете. Вы — Скорцени.

— С этого сорвать погоны и в лагерь! За предательство. В личном деле записать: «По личному приказу штурмбаннфюрера СС Отто Скорцени». И еще: передайте коменданту лагеря, что я требую, чтобы он не смел утомлять этого изменника ожиданием у ворот крематория!

Пока Скорцени расправлялся с унтер-офицером, барон фон Браун поспешил затолкать Шернера в машину и, выхватив пистолет, на всякий случай заслонил собой дверцу, за которой укрывался Пенемюнденский Умник. Рядом с ним, плечом в плечо, стал безоружный санитар-гитлерюгенд.

Уже потом, сидя в машине, увозившей их к помещению измерительной лаборатории, где должен был находиться обер-группенфюрер СС Кальтенбруннер, оба штурмбаннфюрера услышали короткий и сбивчивый рассказ полуоглушенного-полуконтуженного и ужасно перепуганного Шернера.

После взрыва бомбы, которой англичане разнесли его коттедж, Герман еще сумел прийти в себя и несколько метров проползти в сторону бомбоубежища. Но вторая взрывная волна швырнула его в воронку. Там, полузасыпанного землей, его и обнаружили утром санитары. Поскольку он был в изодранной грязной спецовке, то его приняли за рабочего из заключенных и отвезли в тот госпиталь под открытым небом, где собирали узников. Никаких документов при нем, естественно, не оказалось.

Вскоре Шернер пришел в себя, понял, где он находится, и попытался объяснить санитару, что произошла ошибка. Но когда он объявил, что на самом деле он — конструктор доктор Шернер, кто-то из заключенных германцев съязвил: «С таким же успехом я могу объявить себя доктором Геббельсом». Унтер-офицер услышал это, и, решив, что Шернер пытается воспользоваться царящей в Пенемюнде неразберихой, чтобы бежать, принялся самым жестким образом «опекать» и воспитывать его.

— Какое счастье, что волей случая вы оказались поблизости.

— Точнее будет сказать, что по воле женщины, — ответил Скорцени.

— Какой женщины?!

— Той, которая видела, как вас затолкали в колонну заключенных, и уговорила парнишку из гитлерюгенд-санитарной команды разыскать доктора Брауна или кого-либо из начальства. Так что мы не просто оказались там, а примчались спасать вас.

— Не та ли это чешка, которую приставили к вам как холостяку в виде домработницы? — оглянулся на Шернера доктор Браун.

— Эльжбетта? Конечно, она! Я почему-то не заметил ее, но это наверняка была она. Надо бы найти ее. Доктор Браун, ее надо бы найти и вернуть, чтобы она не попала в число тех, кого отправляют в лагерь, где их, очевидно, умертвят ради сохранения секретности.

— С этой просьбой не ко мне, а к господину Скорцени, — безразлично ответил барон. — Хотя на вашем месте я бы не стал отвлекать господина Скорцени подобными просьбами. Это я вам говорю, как ариец арийцу и эсэсовец эсэсовцу.

При этих словах Скорцени иронично взглянул на Брауна: «Аристократы все чаще стали вспоминать, что они арийцы и эсэсовцы. Геббельс может гордиться собой: его пропагандистские зерна попадают в плодородную почву». Для Скорцени не было секретом, что в СС Вернер Браун вступил еще в 1933 году, надев черную форму офицера 4-го кавалерийского эскадрона 6-го полка СС, а в 1940 году стал членом национал-социалистической партии.

Внешне никак не отреагировав на его просьбу, Скорцени попросил Брауна остановить машину возле группы офицеров-эсесовцев и, обратившись к старшему из них, попросил озаботиться судьбой чешки Эльжбетты, фамилию которой Шернер вспомнить так и не сумел.

Кальтенбруннер был мрачнее тучи.

— Колоссальные потери в людях, технике и строениях, — проворчал он в ответ на молчаливый вопрос Скорцени. — Даже не знаю, как обо всем этом докладывать фюреру.

— И можно понять, как трудно сейчас самому фюреру.

— Генерал-майор фон Шамье-Гличинский, лично отвечавший за производство самолетов-снарядов, специалисты по ракетным двигателям Вальтер Тиль и Гельмут Вальтер, многие другие — погибли. Полностью уничтожен поселок технического персонала, разрушены все портовые сооружения, уничтожен кислородный завод, общие потери — около восьмисот человек погибшими, вдвое больше раненых. Кстати, вы хотели найти доктора Шернера. Он жив?

— Чудом удалось спасти.

— Главное, что удалось. Звонил фюрер и интересовался, живы ли Браун и Пенемюнденский Умник. Если бы не подсказка Дорнбергера, я бы никогда не догадался, что речь идет о конструкторе графе фон Шернере. А поскольку о судьбе Шернера ничего известно не было, он приказал выяснить и доложить.

Выслушав короткий рассказ о злоключениях графа, Кальтенбруннер удивился, почему он не пристрелил унтер-офицера прямо там, в назидание другим, и тотчас же распорядился переправить конструктора в Гроссендорфский ракетный исследовательский центр СС, расположенный неподалеку от Данцига.

— Пусть пока побудет там. Пенемюнде Гитлер приказал возродить, усилив противовоздушную оборону. Однако завод по производству ракет и прочих видов оружия особого назначения приказано перенести в горный массив Гарц, в подземелья горы Конштайн, где работы сейчас развернутся со всей мыслимой быстротой.

— Туда бы следовало перенести и лабораторию Шернера. Кроме всего прочего, жизнь в подземельях Конштайн поможет ему со временем адаптироваться в подземельях Рейх-Атлантиды.

— Вы удивляете меня своей дальновидностью, Скорцени, — проговорил Кальтенбруннер, не скрывая ироничности восприятия его забот. — А главное, тем, что вам приходит на ум задумываться над подобными перспективами здесь, посреди этого бомбового ада.

— И чтобы уже покончить с этой проблемой… Шернер просит, чтобы с ним была направлена его домработница-чешка, которая спасла ему жизнь.

— Пусть везет с собой хоть гарем, только бы работал. Я же пойду обрадую фюрера известием о том, что и Пенемюнденский Умник тоже нашелся. Должно же сверкнуть хоть что-то радостное в этом безрадостном дне.

Скорцени и фон Браун переглянулись. Браун понимающе кивнул и пошел обрадовать коллегу. В ту же минуту на крыльце появился генерал-майор Дорнбергер.

— Обергруппенфюрер, вас к телефону. Берлин. На проводе Гиммлер.

Едва Кальтенбруннер взял трубку, как услышал тихий, успокаивающий голос рейхсфюрера СС.

— Докладывайте, Эрнст.

Доклад начальника РСХА он выслушал, не комментируя и не переспрашивая. А когда Кальтенбруннер закончил его, задал один-единственный вопрос:

— Шернер жив?

— Легкая контузия. Его нашли, и сейчас он под моей личной охраной.

— Сажайте его в самолет и увозите оттуда. Только что я беседовал с фюрером, и он с грустью сказал мне, что, скорее всего, Шернер тоже погиб. Это ужасно огорчило вождя.

— Я увожу этого Пенемюнденского Умника в наш эсэсовский исследовательский ракетный центр.

— Прекрасная идея. Я давно искал случая, чтобы вырвать его из Пенемюнде. Все лучшие конструкторские и научные силы должны быть в СС — и только так! Мне недавно дали справку из нашего штаба. Оказывается, уже теперь в рядах СС насчитывается около двух тысяч ученых самых различных областей, причем большинство из них — ведущие специалисты в своей отрасли. А что касается Пенемюнде, то фюрер, конечно, в ярости. Кстати, вы заметили там кого-либо из штаба Геринга, на которого возлагается главная вина за эту трагедию?

— Никого. Мне сказали, что собирался прибыть начальник генштаба люфтваффе генерал-полковник Ганс Йешоннек.

— Этот уже не прибудет. Только что застрелился в своем рабочем кабинете после телефонного разговора с фюрером.

— Представляю себе, какой это был разговор.

— Но в Пенемюнде есть его представитель и друг Шамье-Гличинский, не так давно потерявший почти все свое бомбардировочное соединение в небе Англии.

— Этого уже тоже нет.

— Застрелился?! — почти в ужасе воскликнул Гиммлер.

— Погиб во время бомбардировки.

— Тогда легче. Фюрер не хотел, чтобы Йешоннек брался за пистолет. Он спросил генерал-полковника, знает ли тот, что натворила английская авиация в Пенемюнде. А когда тот ответил, что знает, фюрер сказал: «В таком случае вы знаете, что следует делать», — намекая на то, что генштаб ВВС должен готовиться к ответному массированному налету на Англию. Хорошо, Кальтенбруннер, разбирайтесь там, и пожестче. А я обрадую фюрера сообщением о Пенемюнденском Умнике.