ГЛАВА 5
Шикарный «Опель-Адмирал» нёсся по не слишком загруженной автотранспортом дороге на юг Германии, в Аугсбург, который давно уже стал официальной резиденцией заводов Мессершмитта. Аэродром при Аусбурге тоже принадлежал Мессершмитту как испытательный полигон. Рудольф Вернер Рихард Гесс, заместитель Гитлера по особо важным вопросам, уже два года официально приезжал на лётный полигон, чтобы освоить новые скоростные машины. Однажды испытательный полёт чуть не закончился для Гесса катастрофически. У штурмовика дальнего полёта «Мессершмитт-110» при посадке не открылись шасси, но спасла природная смекалка, и неофициальный испытатель смог посадить самолёт прямо на брюхо.
Об этом происшествии стало известно фюреру, и он категорически запретил Гессу рискованные полёты на целый год. Однако рейхсминистр продолжал тайком наведываться на испытательный полигон, и отныне все тайные полёты на полюбившейся машине «Мессершмитт-110» удавалось скрывать от недремлющего ока Третьего рейха. Сейчас Рудольф Гесс снова ехал на секретный аэродром в надежде ближе к вечеру совершить очередной полузапрещённый полёт.
Рядом с ним в машине сидел сын Хаусхофера, Альбрехт. Надо сказать, что младший Хаусхофер ревностно шёл по стопам отца и продолжал развивать прогрессивную теорию национал-социализма с непременным уклоном в мистические науки, практическую алхимию, астрологию и древнюю философию ариев. Как теоретик Альбрехт Хаусхофер не достиг ещё тех высот, которых смог добиться его отец, но молодого Хаусхофера спасали деловые знакомства с сильными мира сего в разных странах. Мужчины долго обсуждали все «за» и «против» сближения с официальным противником на его территории, уже потерпевшим поражение при Дюнкерке, но пока недостижимым для оккупации. И это была Англия.
— Я не могу не предупредить тебя, Рудольф, — произнёс Альбрехт, почти не разжимая губ. — У нас с отцом обширные связи не только в Великобритании, но в Испании и Португалии. Правда, с англичанами дела обстоят не так уж лояльно, как хотелось бы. А всё потому, что большая часть населения этого дикого острова считает Адольфа Гитлера наместником дьявола на Земле. Мне бы наплевать на англичан, если бы к населению не прислушивались такие неординарные умы, как Уинстон Черчилль и герцог Гамильтон.
— Я хорошо помню герцога, — обернулся к собеседнику Рудольф Гесс. — Он гостил у меня во время Олимпийских игр в 1936 году. Мы расстались как искренние друзья, а не как будущие враги. Тем более герцог надоумил меня всерьёз заниматься пилотированием самолётов, поскольку сам он на хлипком английском «Спитфайре» первым в мире пролетел над Эверестом. Это нас больше всего и сблизило. Не думаю, чтобы чьё-то мнение могло повлиять на наши сложившиеся отношения.
— Если всё действительно так, то нас в будущем ожидает настоящая удача, — тонкие губы Альбрехта тронула кривая усмешка. — Стоит тебе серьёзно поговорить с герцогом Гамильтоном, и ни ему, ни нам Гитлер вместе с Третьим рейхом будет уже не нужен.
— Ты в своём уме, Альбрехт?! — воскликнул Гесс. — Германия — ничто без Гитлера, а мы — ничто без Германии!
— Ты не забывай, пожалуйста, материалов о нашей незадействованной силе, скрытой на территории России! Документация давно уже получена сотрудниками «Аненэрбе» в Лхасе, — поднял вверх указательный палец правой руки младший Хаусхофер. — Гитлер знать ничего не желает о нашей прародине в Западной Сибири. По его мнению, отнять и раздавить — самый оптимальный выход из любого положения вещей. Победителя, мол, не судят. Чем же он отличается от коммунистов? Однако Германия никогда не станет сильной, не обретя магической силы, хранящейся в России. Не забывай: те материалы, которые наши учёные вывезли из Лхасы и которые хранятся сейчас за семью печатями в институте «Аненэрбе», присвоенные Генрихом Гиммлером, говорят, что Россия никогда не должна стать нашим противником. А ты сам признавался мне как-то, что трудился над разработкой плана «Барбаросса» и ещё несколькими тактическими и стратегическими решениями, которые пригодятся только при прямой оккупации российских территорий немецкими войсками.
— Мне не нужна война, Альбрехт, — пожал плечами Гесс. — Я давно вывел для себя теорию, что большие проблемы всегда решаются кровью и железом. В случае необходимости Германия не должна спасовать перед кровопролитием!
— Мы дружим уже больше десяти лет, — вздохнул Хаусхофер, — а при каждой новой встрече мне кажется, что я познакомился с тобой только вчера. Даже сейчас ты сам себе противоречишь! Убеждаешь меня в ненужности войны и тут же говоришь, что любая проблема решается только кровью и железом! Я не сторонник кровопролития и не раз говорил тебе, что дверей в Шамбалу не отыскать, шагая по трупам и отрезая головы. Никогда нельзя рубить сук, на котором сидишь! Эх, да в чём я тебя убеждаю? Вековые прописные истины каждый знает с детства, однако ты поступаешь иногда очень непредсказуемо. Это скорее всего похоже на отчаянную игру в русскую рулетку, только в барабане семизарядного револьвера не один боевой патрон, а шесть!
— Непредсказуемо, говоришь? — Гесс снова обернулся к собеседнику. — Что ж, может быть, ты и прав. Недаром я уже трижды пытался совершить полёт в Англию. Помешали только непредсказуемые, как и я, погодные условия. Впрочем, хорошо, что помешали. Видимо, перед отлётом мне действительно надо было обсудить цель этой необыкновенной выходки именно с тобой, теоретиком и мистиком геополитики и национал-социализма. Твой отец, профессор Карл Хаусхофер, давно убедил меня в действительном Lebensraum. Помнится, и ты, мой друг, до сих пор был не против идеи, согласно которой Германия и Англия как две страны, населённые англосаксами и ариями, должны объединиться, чтобы править миром. Или твоя точка зрения кардинально изменилась и мы отныне — представители двух враждующих меж собой племён дикарей?
— О боги! — Хаусхофер картинно поднял выразительные, чуть навыкате, глаза к небу, но ничего, кроме обтянутого серым габардином потолка автомобиля, не увидел. — Рудольф, ты же знаешь моё искреннее желание объединения двух исторических сил для овладения ключом мировой энергии, мирового господства! Любая держава только тогда становится сильным и непобедимым государством, когда происходит объединение различных народностей под юрисдикцией этого государства. То же самое должно произойти со всей нашей планетой. Лишь тогда окончатся войны, и исчезнет стремление «отнять и разделить», на чём сейчас помешаны коммунисты. Но тогда останется всего одна нация, способная управлять миром. Солярная миссия арийцев — вот истина, с которой должны будут смириться все народы и страны. Лично я советую тебе лететь прямо в Дангейвел-Хаус, что находится неподалёку от Эдинбурга. Это резиденция герцога Гамильтона, и если он не сможет оказать тебе радушный приём, то обязательно устроит встречу с самим Уинстоном Черчиллем, а это самая мыслящая голова во всей Англии. Во всяком случае, я безоговорочно согласен с твоим решением самостоятельного полёта. Именно так мы сможем добиться успеха. Ведь если отстраниться от дел, то заниматься возрождением Германии из пепла никто не станет. Более того, замашки Гитлера непременно приведут к очередному краху. А Четвёртого рейха может уже не быть, как и Четвёртого Рима. Так что настало время совершить то, что я должен сделать в этом мире. С нами Бог, и да поможет нам сила Вотана!
— Думаешь, победа будет за нами? — с сомнением покачал головой Рудольф Гесс. — А мне кажется, что если Вотан нам не поможет, то ничто уже не спасёт Германию. Я, как никогда, уверен в нашей победе, потому что мы, наследники Верховного Бога, пытаемся подчинить мир и перестроить всё по его заветам.
— Ты, как всегда, очень противоречив, — улыбнулся младший Хаусхофер. — Но сразу же вспоминается легенда о Верховном Вотане, когда он сам себя пригвоздил копьём к мировому дереву Иггдрасилю, которое растёт в центре Вселенной, и провёл в таком состоянии девять долгих дней и ночей без пищи, созерцая окружавшую его землю. Помнишь?
— Да, я отлично знаю эту легенду, — кивнул Гесс. — Только к чему ты о ней сейчас вспомнил?
— Всё очень просто, — тонкие губы Альбрехта изогнулись в усмешке. — Сегодня ночью мне было откровение, что тебя ожидает нечто подобное. Но есть ещё время отказаться. Клянусь: о твоём намерении не будет знать никто, и если ты хоть чуть-чуть сомневаешься в победе, не стоит рисковать и ставить на карту не только свою жизнь, но и мою работу, моё существование.
— Успокойся, Альбрехт, — взмахнул рукой, затянутой в лайковую перчатку, Рудольф Гесс. — Успокойся! Каждый должен заниматься тем, для чего он предназначен. А я чувствую, что от этого полёта будет зависеть многое. Так что не отговаривай ныряльщика от прыжка, когда он уже в воздухе и вот-вот вонзится в пенистые волны.
— Хорошо, что ты всё делаешь с уверенностью и верой в необходимость совершить этот полёт, — кивнул Альбрехт. — Ещё одно я хотел бы сказать на прощание. Ты знаешь геополитическую теорию моего отца, которая, собственно, и возродила Третий рейх, но не знаешь, что после последнего посещения тибетской Лхасы он получил короткую связь с Зазеркальным миром. Когда вы с Гитлером сидели в Ландсберге после Мюнхенского пивного путча и мой отец постоянно к вам наведывался, то ни ты, ни он не придавали особого значения фразам твоего сокамерника, которые опубликованы в «Майн кампф».
— Что же именно?
— Знаю, знаю, что почти вся книга написана тобой, — усмехнулся младший Хаусхофер. — Потому что самому Гитлеру чужды такие понятия, как «жизненное пространство» или «пространство как фактор силы». Но в некоторых местах Шикльгрубер напрямик заявляет о связях с инфернальными силами. А это никак не поможет объединению человечества в одну большую семью без излишнего кровопролития. Оказывая насилие над информационными потоками крови, связывающими прошлое и будущее, Гитлер неизбежно проиграет. Более того, с моим отцом говорила Судьба, снова и снова от него зависело, затолкнуть дьявола в темницу или же оставить у власти. Но мой отец сломал печати. Он не услышал запах ада и выпустил дьявола на волю.
— Что ж, будущее покажет, прав ли Гитлер. Во всяком случае, мы обязаны попытаться изменить ход истории.
«Опель-Адмирал» уже объехал Аугсбург по кольцевой трассе, промчался мимо серых огромных корпусов завода Мессершмитта и подрулил к испытательному полигону. Часовые на въезде беспрепятственно пропустили автомобиль на лётное поле, поскольку давно знали номера машины рейхсфюрера. К тому же на таком фешенебельном транспорте в этих местах редко кто показывался, кроме Геринга, а тот о своём приезде обычно извещал руководство испытательного аэродрома заранее.
Машина въехала на территорию полигона и свернула к нескольким отдельно стоявшим небольшим ангарам. Именно здесь находились готовые к полёту «Мессершмитты-110», но самолётом Гесса никто, кроме самого рейхсминистра, не пользовался. У рейхсфюрера тоже наблюдались небольшие человеческие чудачества, которым иногда поддаются люди: мол, у каждой машины должен быть только один хозяин со дня сборки, иначе она превращается в подобие падшей, переходящей из рук в руки женщины. Кто знает, может быть, в этом чудачестве и хранится доля правды, но к самолёту Гесса никто не прикасался, кроме него самого и назначенных им же механиков.
Мужчины вошли в ангар, где стояла машина, подошел к ней и Альбрехт Хаусхофер. Впервые увидев штурмовик дальнего действия рядом, он уважительно кивнул. А Рудольф прикоснулся к металлическому боку машины, будто бы поздоровался со своим воздушным другом:
— Вот он какой красавец! Эта машина действительно заслуживает большого уважения. Однако время уже близится к вечеру. Спасибо, что проводил меня, значит, полёт должен быть более чем удачным.
Рейхсминистр дал указание рабочим лётного поля, и те полностью раскрыли двери ангара, чтобы машина спокойно смогла вырулить на взлётную полосу. Моторы штурмовика взревели, Рудольф Гесс ещё раз взглянул на своего приятеля, помахавшего ему на прощание рукой, и на малой скорости стал выруливать на взлётную полосу.
Моторный катер пограничников отвалил от причала, развернулся и начал набирать скорость к недалёкому, но недостижимому без лодки берегу. Рудольф Гесс смотрел вслед русским офицерам и думал: смогут ли наконец офицеры Страны Советов ценой жизни двух добровольцев, погибших в озере, прислушаться к его мыслям или всё так и останется на уровне советов, как себя вести и как отбывать свой особый срок в государстве особого режима.
Собственно, полковник Бурякин думал о том же, потому что именитый заключённый смог поразить воображение офицера живой демонстрацией связи времён и пространства. Самое удивительное, что заключённым удалось создать на острове лабораторию и даже сконструировать нужные для работы приборы! Но человек — на то и человек, чтобы всегда что-то придумывать и поражать своими придумками окружающий мир, а без этого жизнь превратилась бы в простое существование.
Лодка стукнулась бортом о резиновые баллоны, прикрученные к понтонному причалу вместо амортизаторов. Офицеры сошли на берег, и полковник задумчиво пробормотал:
— Ладно, Рукавицын, я подумаю и решу, что нам делать с островитянами. Вероятно, зря я раньше игнорировал особых заключённых. Может быть, связь с ними действительно стоит поддерживать.
Майор удивлённо посмотрел на куратора, но ничего не сказал. Весь пограничный округ был подотчётной территорией полковника Бурякина, ему и соображать, как поступать и что докладывать в Москву. Рукавицын ещё не знал того, что увидел Юрий Михайлович в подземной лаборатории, а лезть с расспросами посчитал нетактичным и недостойным советского офицера. Он так же, как и рейхсминистр, немного постоял, глядя вслед удалявшемуся «газику», и отправился по своим служебным делам.
Зайдя в кабинет, Юрий Михайлович плюхнулся в кресло и постарался в тишине проанализировать всё произошедшее с ним за сегодняшний день. Но дверь кабинета вскоре приоткрылась, и в образовавшейся щели появилась физиономия «адъютанта».
— Что у тебя стряслось, Семён? — вскинул на него вопросительные глаза полковник. — Пока меня не было, на участке погранотряда произошли какие-то нарушения или басмачи нарушили границу?
— За ваше отсутствие ничего нового не случилось, — отчитался «адъютант». — А вот про нынешнего нарушителя границы я решил вам напомнить. Сдаётся мне, что никакой это не афганец, хотя на рожу и по одежде выглядит чистым моджахедом.
— Ах, да! — вспомнил полковник. — Спасибо, Сеня. Ты у меня просто незаменимый живой дневник. Ну, ладно. День сегодня очень уж необыкновенный. Давай сюда этого нарушителя.
Пока «адъютант» исполнял приказание, Юрий Михайлович не переставал думать о новом знакомом, отбывавшем пожизненный срок на участке Московского погранотряда, с которым их свела, можно сказать, судьба. Недаром ведь совсем недавно международные статисты отмечали, что эпохи фашизма и коммунизма во многом похожи друг на друга и даже где-то пересекаются. Это заключение произвело фурор в правящей верхушке Советского государства, но и только. Заявления были приняты как нападки врага, находящегося по ту сторону Железного занавеса.
И всё же недаром выбирались державные символы при возникновении власти Советов и Третьего рейха. Символы есть отражение потустороннего мира и что они отражают, то и случится со страной. Допустим, сплошной красный цвет знамени Советского государства вызывал у большинства социологов мнение, что это символизирует страну, тонущую в потоках крови. То же самое произошло и с фашистским государственным знаменем: сплошной красный цвет, а посередине — белый круг с чёрной свастикой; то есть, прикрываясь крестом с загнутыми концами, отпечатавшимися на солнце, вожди ничего не могли дать стране, кроме той же крови. Так и получилось.
Причём символ флага никогда не анализируется простыми наблюдателями. Символ действует непосредственно на подкорку сознания, вызывая определённые эмоции и настроение толпы. Если серп и молот на советском флаге вызывают стремление не к созиданию, а к бессознательному уничтожению всего и всех, то свастика напоминает перекрещение двух человеческих тел, которые, возрождая жизнь на планете, всё равно будут уничтожены; а если кто и уцелеет, то потрудятся серп и молот.
За дверью кабинета послышались шаги, голоса, в створку постучали, и конвой ввёл на допрос задержанного ночью нарушителя.
Полковник Бурякин с любопытством разглядывал немолодого худого мужчину в таджикском ватном халате и неопределённого цвета чалме на голове. Лицо нарушителя было испещрено тысячью морщин, а чахлая бородка казалась вообще лишней. Но борода для мусульман — священное дело. С мальчиками у них никто серьёзно даже не разговаривает, пока на подбородке не появится хоть какая-то поросль. Но не это заинтересовало хозяина кабинета. В руках моджахед держал неизвестно где сорванную красную гвоздику. Казалось, цветок для мусульманина является чуть ли не талисманом или оберегом.
— Мне утром сообщили, что ты понимаешь по-русски, — начал полковник. — Это правда?
Мусульманин молча кивнул и уставился на полковника немигающим взглядом. За годы служения в погранвойсках Бурякину приходилось сталкиваться со многими нештатными ситуациями, но такой пристальный взгляд он запомнил лишь у одного офицера, служившего некогда под его началом в чине лейтенанта на этом же пограничном участке. Вернее, было два офицера Пограничных войск: близнецы, лейтенанты, закончившие пограничное училище в московском районе Бабушкино и распределённые в Московский погранотряд, где почти по всей протяжённости горной быстрой речки Пяндж тянулась государственная граница.
Юрию Михайловичу живо вспомнился тот случай с офицером. В конце семидесятых вспыхнула афганская война: тогда советское правительство поддалось на соблазнительное предложение обзавестись колонией, на территории которой был доступ к крупнейшим нефтяным месторождениям. Ведь нефть — огромная энергия, овладение которой сулило не просто баснословные доходы, а выход на мировой рынок и доступ к соблазнительным вершинам власти. Ни Брежнев, ни Суслов, ни Андропов не представляли, что дикая, «беспомощная» страна окажет вдруг яростное сопротивление. Афганский народ не пожелал считать северных интервентов своими старшими братьями и друзьями по разуму, принесших в несгибаемый Афганистан «долгожданную советскую свободу», равенство, братство и ещё кучу разных догматических лозунгов.
Советские войска вводились в Афганистан в основном через Московский погранотряд, и полковника Бурякина обязали обеспечить сопровождение головного отряда взводом пограничных войск, который уже за кордоном будет сформирован в моторизованные группы молниеносного реагирования. И офицеры, и рядовые полностью попадали под юрисдикцию и подчинение командованию афганскими дивизиями. Жребий офицеров сопровождения выпал, как ни странно, двум братьям-близнецам, уроженцам непокорной Москвы.
Недаром москвичей недолюбливали во многих городах страны. Любой москвич отличался от других русичей не то чтобы особым умом и отзывчивостью, а какими-то удивительными интуицией и сообразительностью, граничащими зачастую с психологическим превосходством над окружающим миром. Это всегда чувствовалось, и люди, поддаваясь той же интуиции, шарахались от москвичей. Те, что попроще, обвиняли жителей столицы в колбасных грехах: мол, потому нет ни в одном российском городе колбасы, что москвичам отвозят всю продукцию со всех без исключения мясокомбинатов Советского Союза на прокорм. И москвичи только и умеют, что ничего не делать, а жрать от пуза «Докторскую», «Ливерную», «Охотничью» и «Любительскую», разбавляя эти знаменитые виды колбас настоящей финской «Салями», да в перекусах анекдоты про Брежнева рассказывать.
Другие сторонились гостей столицы из-за природного чутья, присущего большинству москвичей: мол, если человек не такой, как все, не серый баран, то держаться от него надо подальше. Бывали случаи в Кулябе и даже в самом Сталинабаде, когда захмелевшие от кумыса таджики насиловали приезжих русских девушек прямо в автобусах, на глазах у остальных пассажиров. Правда, военных пока не трогали, но меньше трёх человек даже сильным мужчинам нигде показываться не рекомендовали.
А тут москвичи, прибывшие только-только из погранучилища, вдруг выразили какое-то неудовольствие и отказались выполнять приказ! Такого случая за всю свою армейскую жизнь, скитания по разным воинским частям и подразделениям полковник Бурякин ещё не встречал! Правда, сам он тоже был русским и никак не походил на местного жителя, но за годы служения уже адаптировался к периферийной среде и поступок молодых лейтенантов-близнецов явно не одобрял.
Только вся загвоздка заключалась в том, что братья-москвичи были правы и их действия не противоречили Уставу Вооруженных Сил страны. Прямо в политотделе старший из братьев и наиболее активный, Вадим, объявил:
— Юрий Михайлович! Мы вас уважаем как командира пограничного отряда, но не можем выполнить приказ, противоречащий Воинскому Уставу, где чёрным по белому написано, что пограничник должен охранять и защищать родину от нападок врага, должен стеречь государственную границу, а не сопровождать оккупационные войска при вступлении на чужую территорию. Попав под командование наступательных частей, мы автоматически превращаемся в интервентов и захватчиков чужих территорий, а это противоречит правилам офицерской чести!
— Скажи лучше, что со страху в штаны наложил, — глаза полковника сузились и стали похожи на два ствола. — Откажетесь — будете отвечать за трусость по законам военного времени. Всё. Кру-у-гом!
Всё же братья Кудрявцевы отстояли свою правоту, остались на погранзаставе, но зря Вадим упоминал тогда об офицерской чести. Военнообязанным москвичам, не выполнившим приказ командира, весь офицерский состав пограничной части устроил самый настоящий офицерский суд чести. С братьями Кудрявцевыми никто не разговаривал, не общался, не замечал их присутствия, а в офицерской столовой за один столик с ними никто не садился — суд есть суд. Такое положение долго оставаться неразрешимым не могло, и оба брата скоро пожаловали в кабинет к Юрию Михайловичу для серьёзного разговора.
— В чём мы виноваты, товарищ полковник?! — горячился Сергей Кудрявцев. — Что мы сделали против Устава или против Родины? Не захотели стать интервентами и оккупантами чужих территорий? Не радуемся разжиганию войны нашим мудрым правительством и не согласились убивать местных безоружных жителей?
— Кто тебе сказал, лейтенант, что моджахеды безоружны? — поднял полковник глаза на разгорячённого молодого офицера. — Они безоружны, только когда овец пасут. А на следующий день пастух достаёт из своего хозяйственного зиндана боевой гранатомёт или автомат и выходит на дорогу, чтобы разобраться с русскими солдатами. Ты знаешь, сколько эти басмачи наших ребят поубивали? Не знаешь? А вот я знаю. Я всех этих «пастухов», как ты говоришь, сам бы пострелял! Собственными руками! Они же наших ребят, попавших в плен, сажают голой задницей на детский стульчик, ставят под него горшок с землёй, где посажен чуть проросший бамбук, привязывают и оставляют до утра. А проросший бамбук очень быстро растёт, но исключительно вверх. Представляешь, как умирают наши ребята?!
— Кто же их посылал за этой страшной смертью? — задал вопрос молчавший до сих пор Вадим. — Похоже, нашим рядовым очень хотелось со смертью в войнушки-ладушки перекинуться. Так, что ли?
— Что? Что ты говоришь, мальчишка?! — вскипел от гнева полковник. — Да я в твои-то годы…
— В твои годы, Вадим, — перебил полковника Сергей, — младший офицер Бурякин начальству не возражал и водил за баню указанных высшим начальством.
— За какую баню? Что ты мелешь, дурак?! — снова вскипел полковник.
— За баней в вашей воинской части обычно расстреливали по приказу начальства без суда и следствия, — невозмутимо напомнил Сергей. — Вы, товарищ полковник, как-то рассказывали это нам прямо перед строем в порядке учебного страха или чтобы получить лишнюю дань уважения от рядовых за исполненный приказ начальства без прекословия, дабы вся пограничная часть от рядовых до офицерского состава научилась безоговорочно вам подчиняться.
В кабинете повисла угрожающая тишина. Такое можно сравнить разве что с пещерной темнотой и безмолвием. Но даже в пещере иной раз по многочисленным анфиладам непроглядных гротов проносится звук сорвавшейся со сталактита капли.
— В общем, так, — голос начальника пронёсся по кабинету таким же пещерным эхом. — Инициатива организовать для вас офицерский суд чести исходит вовсе не от меня, а от замполита части майора Деева, чего он, собственно, ничуть не скрывает. Только дело в том, что своим соблюдением уставных инструкций и неподчинением прямому приказу командира вы вносите в ряды Советской армии деструктивность и аморальщину, что в военное время причисляется к трусости, предательству, а также попахивает изменой родине. Поэтому, учитывая, что наша часть находится не в районе боевых действий, предлагаю вам обоим добровольно написать рапорт об увольнении из рядов Советской армии. Причину демобилизации замполит Деев для вас уже подготовил. Я безоговорочно, — полковник специально сделал ударение на этом слове, — всё подпишу. Думаю, для вас это будет наиболее оптимальным решением. Всё. Свободны.
Пока полковник Бурякин, чётко выделяя каждое слово, предлагал братьям-близнецам добровольно покинуть ряды Пограничных войск, старший из братьев — Вадим Кудрявцев — в упор исподлобья уставился на хозяина кабинета. Тогда этот взгляд даже немножечко покоробил Юрия Михайловича и пошатнул веру в собственную правоту, но выходить из сложившейся ситуации всё-таки было необходимо.
Только тот офицер — дело другое, можно сказать, семейное, не касающееся чужих, а этот заграничный беглец просто нагло разглядывал русского офицера и молчал. Но вот беда: взгляд перебежчика ничуть не отличался от того взгляда серых глаз, который запомнился полковнику на всю жизнь.
— Отвечать! — прикрикнул на него адъютант. — Что стоишь, как будто в рот воды набрал?
— Юрий Михайлович, — произнёс мусульманин на чистом русском, — не узнаёте?
Полковник Бурякин привстал было с кресла, но тут же рухнул назад, замотал головой, как отряхивающийся от воды пёс, несколько раз кашлянул, расстегнул резинку галстука и верхнюю пуговицу форменной рубашки, ослабив воротник.
— Ты кто? — прохрипел наконец офицер.
— Не узнали, Юрий Михайлович? — губы мусульманина исказила усмешка. — А жаль. Я вас увидел и, честное слово, обрадовался.
— Кудрявцев? — неуверенно предположил полковник. — Вадим Кудрявцев?
— Так точно! — кивнул мусульманин. — Я, собственной персоной.
— А тот, которого на Пяндже пристрелили при переходе границы, — вспомнил полковник, — это твой брат Сергей?
— Так точно, — повторил «мусульманин», только голос на этот раз у него дрогнул. — Не повезло Серёге, а может, наоборот, повезло. Во всяком случае, он вчера вечером чётко знал, что его застрелят при переходе, поэтому просил передать вам, что лучше принять смерть на родине, чем жить в богатстве и роскоши, но среди чужих. С нами был ещё третий — беглец из плена моджахедов, но его утащил бурный речной поток. Он, наверно, погиб. Ведь чуть ниже на Пяндже непроходимые пороги.
— Н-да, не повезло Серёге, — согласился Бурякин. — Но по наряду твоему не скажешь, что вы жили там припеваючи. В таких лохмотьях только бедные дехкане и дервиши разгуливают.
— Вы правы, Юрий Михайлович. Мы ничего брать с собой оттуда не захотели, потому что идти через кордон с барахлом — гиблое дело. К тому же у меня есть верная информация о ценностях, которые давно хранятся здесь, на территории России. Зачем же что-то тащить через кордон, если можно без особого труда получить здесь?
— Клад, что ли? — хмыкнул хозяин кабинета. — Ты вроде бы умным парнем был, Вадим, а купился на какие-то бабьи сплетни. Неужели думаешь, что командир погранотряда, полковник КГБ, ринется на поиски какого-то клада? Даже если там и есть ценности, то это всё достояние Советской России и нечего мне лапшу на уши вешать!
— Может быть, — покорно согласился Кудрявцев. — Может быть, и купился, но я всегда привык проверять информацию. Что вам помешает проверить её сейчас? Если клад окажется на том месте, которое покажу я, то находку вы можете отвезти в Душанбе и сдать в центральный штаб округа. Представляете?! — честь и слава Московскому погранотряду. К тому же государство выделит вам по закону двадцать пять процентов. Хотите — вам лично, хотите — на счёт погранотряда. Я всё покажу и мне ничего не надо, кроме одного: вы меня не сдадите органам КГБ на растерзание. Идёт?
— Я с преступниками на сделки не иду! — стукнул ладонью по столу Бурякин. — Потом, откуда ты знаешь, может быть, мне захочется весь клад забрать? Хотя я не очень-то верю в такие кладоискательские заморочки.
— Вы, Юрий Михайлович, — человек чести, — уверенно возразил Кудрявцев. — Во всяком случае, я вас именно таким помню. И подозреваю, что вы всегда нам с братом сочувствовали, ведь мы были правы на сто двадцать процентов, когда отказались исполнять роль оккупантов. Я помню также, что офицерский суд чести над нами устроил майор Деев. Мы в то время называли его за глаза Лиходеевым. Но если по старой памяти вы ещё верите моему слову и решите рискнуть, то на сей раз у вас имеется в запасе ночь для принятия окончательного решения. Утром можем поехать на то место, где спрятаны ценности. Я честно покажу место потому, что до сих пор вам верю. А вы можете устроить мне побег или ещё что-нибудь придумать. Идёт?
Бывший офицер погранотряда говорил с такой уверенностью в своей правоте, что это чувство непроизвольно передалось и хозяину кабинета. С другой стороны, много ведь было случаев, когда здесь, в горах, находили какие-то заначки из драгоценных камней. Недаром в этих местах до сих пор сохранились шахты, где добывались полудрагоценные и драгоценные камни. И вся горная «промышленность» была прикрыта только из-за близости границы. Но, может быть, скоро шахты снова откроются и всё вернётся на круги своя.
— Ладно, — кивнул полковник. — До утра время есть. Возможно, ты и прав, ведь такой случай выпадает нечасто.
— Нечасто, — согласился Кудрявцев. — Точнее, раз в жизни. И если человек отворачивается от подачки, то сама судьба навсегда отворачивается от него, не принявшего дар.
Беглеца увели, а Юрий Михайлович провёл бессонную ночь, уничтожая растворимый кофе и закусывая его сигаретами. Но к утру твёрдое решение уже было принято, а когда Бурякин что-либо решал, то редко менял сложившееся мнение. Чтобы его разубедить, требовалось немало усилий и убедительных доказательств. Сейчас же полковника никто от избранного пути не отговаривал и не доказывал, что рискуют только дураки, а умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт. Ну и пусть обходят, на то они и умные.
После подъёма и утреннего развода полковник приказал привести заключённого и подогнать к подъезду армейский газик. В это же время в кабинет заглянул замполит Деев. Он, видимо, с утра собирался проехать на машине с нарядом вдоль пограничного участка, но отложил ежедневную утреннюю проверку границы из-за просьбы командира пограничного отряда заглянуть после развода к нему в кабинет.
— Что случилось, Юрий Михайлович? — майор задал мучавший его вопрос прямо с порога кабинета. — Может, задержанный афганец дал какие-то интересные показания вчера на допросе?
— Дал. Интересные, — кивнул полковник. — Да ты проходи, Николай Николаевич, а то встал на пороге, как новобранец.
Майор прошёл в кабинет, присел на указанный ему стул и поднял загоревшиеся любопытством глаза на хозяина кабинета. Замполит Деев был исполнительным и всегда старался казаться безупречным в исполнении армейского устава. Но один раз именно он пошёл на нарушение этого устава, настояв на офицерском суде чести над лейтенантами-близнецами, отказавшимися сопровождать оккупационные войска, направленные верховным командованием СССР на территорию Афганистана.
Полковник Бурякин мог, конечно же, как командир пограничного подразделения и просто старший по званию воспрепятствовать этому «офицерскому исполнению долга», но то ли по слабости душевной, то ли от досады на не подчинившихся лейтенантов он не препятствовал тогда Дееву, и майор в полной мере воспользовался предоставленной ему свободой действия.
— Ты никогда не сможешь угадать, зачем я попросил тебя срочно зайти, переговорить.
— Ну и зачем же? — осторожно осведомился замполит.
— Одного из задержанных вчера перебежчиков, оставшихся в живых, ты знал раньше. — Бурякин сделал многозначительную паузу и продолжил: — Это один из братьев, которым мы устроили суд чести. Помнишь?
— Кудрявцев? — ахнул майор. — Как не помнить! Только я видел вблизи этого нарушителя. Никогда бы не сказал, что он хоть чем-то похож на русского лейтенанта, тем более на Кудрявцева. Выглядит, будто ему сто лет. И как он смог оказаться на той стороне? Война в самом разгаре, и мы, глядишь, скоро возьмём Афганистан, чего бы нам это ни стоило!
— Ты сам-то хоть раз в жизни был на фронте? — нехорошо прищурил глаза полковник. — Вешаешь мне на уши прямо здесь, в моём кабинете, проходные лозунги, желая выглядеть «верным ленинцем» и думаешь, что сообщаешь истину? Вероятно, из таких вот и CMEPI1I набирали во время Второй мировой.
— Позвольте! — майор Деев вскочил со стула, и в глазах его вспыхнул ядовитый огонёк незаслуженной обиды. — Позвольте, товарищ полковник. Назовите мне хоть один поступок, выполненный мною без вашего ведома, то есть самовольно? Может быть, я что-то не понимаю, но наказать офицеров публично было позволено именно вами!
— Ладно-ладно, не кипятись, Деев, — примирительно пробормотал Бурякин. — Оба мы виноваты, не отрицаю. Но, может быть, именно поэтому Вадим Кудрявцев и вышел сейчас на нашу позицию, только со стороны противника?
— Вадим Кудрявцев? — задумчиво переспросил майор. — Значит, мы подстрелили младшего из братьев — Сергея? Но как они оказались в стане противника?
— Вижу, ты всё помнишь, Деев, — хмыкнул полковник. — Такое действительно не забывается. Как Вадим оказался не стороне моджахедов, узнаем после. У него будет время нам всё рассказать. Ведь Кудрявцев к нам не пустой пожаловал. У него имеется информация о невывезенных и зарытых где-то здесь ценностях, хранящихся на нашей территории ещё со времён двадцатых, когда тут воевал комбриг Фрунзе. Сам небось слышал не раз про закопанные сокровища. Слышал? Ну, так братья-близнецы, оказавшись на той стороне, узнали, где запрятано золото. Воевать за Бен Ладена, может быть, хорошо, но лучше ни за кого не воевать, а пожить хоть немного для себя. Правильно?
— Постой, постой, Юрий Михайлович, — глаза майора по-прежнему сверкали, но уже иным блеском. Чувствовалось, что Деев тоже проглотил наживку — завладеть ничейным богатством. Только не знал ещё, что для этого нужно.
— Значит, так, — резюмировал Бурякин. — Я уже приказал охране привести Кудрявцева, и мы с двумя-тремя вооружёнными рядовыми съездим к тому месту, где спрятано золото. Если Кудрявцев не врёт, то ценности там хранятся немалые и недаром по всему краю ходит легенда о ненайденных сокровищах. Дыма без огня не бывает, запомни.
— А если треплется?
— Если треплется, — ядовито скривил губы полковник, — то мы с тобой ему такой суд чести устроим, что никакого вмешательства КГБ не понадобится. Ну что, едешь со мной?
Майор Деев на минуту задумался, потом решительно кивнул в знак согласия. Только эта минутная заминка очень не понравилась Бурякину. Полковник опять прищурил глаза, но на этот раз ничего не сказал. Тем более что в коридоре послышался стук кованых сапог вооружённых охранников, конвоировавших нарушителя границы.
Навстречу им из кабинета начальника погранотряда вышли офицеры и приказали залезть вместе с беглецом в небольшой, покрытый брезентом кузов стоявшего возле КП армейского «козлика». Двое рядовых и сержант выполнили приказ начальства, но, посадив арестованного в кузов, приковали его наручниками к боковой стойке автомобиля. Офицеры разместились спереди, на пассажирском сиденье. Бурякин обернулся к беглецу, ещё раз оценивающе заглянул в его глаза и приказал:
— Объясни шофёру, куда ехать.
— А чего тут объяснять? — усмехнулся беглец. — Отсюда только одна дорога — к озеру Яшекуль. Оттуда подняться вверх до ущелья Джиланды, а там покажу, куда дальше.
Шофёр кивнул, включил скорость, и армейский «козлик» послушно отправился отсчитывать километры горных дорог. Место располагалось не очень далеко от заставы, но прямых путей в горах никогда не бывает. Тем не менее подсказанный беглецом путь до ущелья Джиланды был самым коротким. Значит, Кудрявцев действительно знал дорогу. Единственное, что вызывало опасения, это близость границы. Но на той стороне никаких войсковых перебросок пока не наблюдалось. Это не успокаивало, но и не напрягало. Вполне возможно, что лейтенант Кудрявцев действительно владел ценной информацией, к тому же нуждался в помощи, чтобы спокойно вернуться на родину.
Для братьев Кудрявцевых прибежищем на какое-то время стал враждебный Афганистан из-за оплачиваемых солдатских услуг. Ясно, что какими-то окольными путями братья оказались завербованными военными миссионерами моджахедов и воевали на стороне противника. Сколько они, завербованные, успели пострелять наших молодых ребят срочной службы? Их обоих бы стоило как изменников родины пустить в расход. Но пулю получил пока только один из братьев. Второй пытается откупиться. Более того, просит помощи и заступничества. А надо ли помогать предателю?
Сумбурные мысли путались липкой паутиной в голове полковника, пока машина, деловито урча, пробиралась к одному из горных озёр. Увидев воды Яшекуля, Бурякин на некоторое время отвлёкся от тяжёлых мыслей, но потом снова размышления заклубились в голове ядовитым туманом, и полковник даже облегчённо вздохнул, когда подъехали к ущелью Джиланды.
Дорога, конечно, здесь не заканчивалась и уходила дальше — к перевалу Тагаркаты, за которым уже была чужая территория. Ущелье было действительно недалеко от местонахождения части, но горные дороги всегда отнимают слишком много времени. День уже клонился к завершению, но было ещё светло. Если беглец действительно знает место, то до заката можно успеть, иначе придётся заночевать здесь же, а этого допускать не следовало.
— Приехали! — обрадовался Кудрявцев.
Его восклицание благотворно повлияло на полковника и даже на молчаливого скуксившегося майора. Офицеры переглянулись и уставились на пленника, ведь тот теперь должен был показать, где закопаны сокровища. Но Вадим Кудрявцев явно не спешил заняться кладоискательством. Лишь обронил только:
— Юрий Михайлович, мне нужно походить по ущелью, чтобы точно определить место. Пусть двое рядовых сопровождают меня, а потом кому-нибудь из них надо будет подняться на гребень ущелья, чтобы сбросить вниз верёвки. Надеюсь, вы запаслись верёвками, как я просил?
— Ладно, иди, — кивнул полковник. — Рядовой Тангиев, рядовой Сорокин, отправитесь с ним, — Бурякин для наглядности ткнул пальцем в сторону беглеца. — Отвечаете за него головой. Если надо будет лезть наверх, выполняйте. А мы к тому времени тоже подойдём.
На том и порешили. Кудрявцев в сопровождении вооружённых рядовых отправился обшаривать ущелье, а майор с полковником просто вышли из машины. Глядя на крутые скалы, закрывавшие солнце, полковник покосился на майора. Ему явно хотелось поделиться с Деевым некоторыми соображениями, пришедшими в голову во время поездки, но он пока не решался. И всё-таки иногда держать втайне свои мысли человеку становится просто невозможно. Бурякин откашлялся для солидности и произнёс:
— Слушай, Деев. Я ведь был здесь. Даже сам, может быть, смогу найти спрятанное сокровище.
— Ну, ты даёшь, Юрий Михайлович! — ахнул Деев. — Когда ж ты успел побывать здесь, ведь ущелье от нас — не ближний свет? И зачем тогда нам беглец, если ты сам знаешь, где сокровище?!
— В том-то и суть, что знаю, да не очень. Ты помнишь остров с заключёнными особого режима на нашей территории?
— Кара-Су?
— Вот-вот, на озере Кара-Су. Я всё-таки сподобился вчера туда съездить с майором Рукавицыным и там увидел именно это ущелье!
— Ну, ты даёшь, Юрий Михайлович! — повторил Деев. — У заключённых особого режима ты видел фотографии этого ущелья? Вот это номер!
Бурякин сначала хотел рассказать майору Дееву всё, что с ним произошло накануне, но понял, что не все люди могут понять и принять происходящее. Некоторые будут даже перед страхом расстрела утверждать: мол, такого не может быть, потому что быть не может! Не положено! Какие вещи положены, кем и куда — это никогда не имело значения. Главное, сказать «нет»! Через эти «нет», «нельзя», «не положено» люди очень редко могут переступить, то есть заглянуть за ту грань, которая перед глазами. К сожалению, Деев принадлежал к той вышколенной когорте военных, для которых соображать — неполезное и даже антипартийное занятие. Поэтому Бурякин осёкся и не стал рассказывать, чем занимаются особо опасные немцы и советские диссиденты на изолированном от остального мира острове. Об этом можно будет доложить командованию в Москве во время будущего отпуска, а сослуживцы в пограничной части могут просто не понять, да ещё навесят «за глаза» бирку свихнувшегося. А хуже этого может быть только тот самый суд офицерской чести.
— Да, видел на фотографии, — соврал Бурякин. — Там есть любопытные заключённые. У них есть не просто фотографии, а ещё нужная и ценная информация, которая может повлиять даже на планы развития нашего социалистического общества.
— Ого! — покачал головой майор. — Либо я дурак, либо у немцев действительно были серьёзные причины для захвата нашей страны. Недаром, видать, указом Верховного командования их заключили здесь на бессрочку и без права переписки с внешним миром.
— Однако, увидев это ущелье, я убедился, что Кудрявцев действительно знает место, где спрятано сокровище.
— Здорово! — глаза майора снова хищно заблестели. — Если это правда, то, думаю, нам с тобой, Юрий Михайлович, хватит на всю оставшуюся жизнь!
— Постой-ка, а как же право государства на клады, исторические находки, то есть на так называемое национальное достояние СССР? К тому же, похоже, ты предлагаешь мне, советскому офицеру, помнящему и ценящему свой долг гражданина Советского Союза, польститься на завладение каким-то сокровищем?!
— Знаешь, Юрий Михайлович, — голос майора приобрёл неожиданную жёсткость, — хоть ты мой прямой начальник и служим мы не один год бок о бок, но иногда можешь отмочить такое, что даже идейным коммунистам не под силу Кто узнает про нашу находку, если ты не будешь докладывать по инстанции?
— Ну тихо, тихо, — одёрнул Бурякин расшалившегося подчинённого. — Интересно, кого ты называешь идейными коммунистами? А сам ты кто? Уже делишь шкуру неубитого медведя? Не рано ли?
— Не рано, — отрезал майор. — Не хочу драться с тобой из-за куска уже добытого мяса. Найдём мы что-нибудь или нет, но хочу знать наперёд, на что лично я могу рассчитывать?
— Думаю, надо честно отвезти всё в Центральное управление в Душанбе, если что-нибудь всё-таки найдём, — попытался успокоить почуявшего добычу кладоискателя полковник. — Я напишу докладную, что замполит Деев деятельно помогал в обретении государственного наследия. Говорят, за это полагается двадцать пять процентов от общей стоимости обнаруженного. Думаю, тебе хватит, если вздумал устроить гонку за денежным вознаграждением.
— Только мне? — с сомнением прищурил глаза замполит.
— Несомненно, — подтвердил Бурякин. — Повторяю, я — советский офицер, преданный своему делу и обязанностям. Сам знаешь, какие цензурные фильтры мне пришлось пройти, прежде чем товарищ Андропов назначил меня командиром Московского погранотряда.
Тут к увлёкшимся дележом офицерам вернулся беглец Кудрявцев, сопровождаемый двумя вооружёнными рядовыми. Сияющее лицо бывшего лейтенанта свидетельствовало о близости захороненного сокровища.
— Нашёл?! — напряжённо спросили у Кудрявцева оба офицера в унисон.
Беглец ничего не ответил, явно забавляясь напряжённостью бывших сослуживцев, как шаловливый кот с мечущейся меж лап мышью. Наконец он всё же кивнул и тут же заговорил:
— Да, всё там, где мне сказали. Прикажите одному из рядовых забраться вон на ту скалу и в месте, которое я укажу, закрепить верёвку за камни. Затем конец верёвки нужно сбросить в ущелье, откуда мы сможем подняться по ней до середины скалы. Там есть вход в пещеру. Отсюда ничего не видно, но судя по приметам, которые знаю только я, ясно, что вход находится именно там. Рядовых брать с собой необязательно. Вас ведь двое. К тому же у обоих есть оружие и, думаю, со мной справитесь, если я вздумаю куролесить. Но я обещаю, что всё будет нормально, и все останутся довольны. Идёт?
Майор Деев исподлобья глядел на беглеца, соображая, стоит ли верить подбивавшему их на авантюру бывшему сослуживцу, а полковник, особо не раздумывая, просто кивнул Кудрявцеву и даже улыбнулся:
— Лады, беглец. Кстати, откуда вы с братом сорвались, чтобы снова попасть домой?
— Из Кандагара, товарищ полковник. У меня есть что вам рассказать, если интересно. Только разрешите мне сначала доказать свою правоту. Я сам не знаю, сколько там спрятано. Но уверен, хватит даже на рядовых, приехавших с нами.
— Ещё чего! — заворчал майор. — Колись лучше, где твоя пещера.
Пока Кудрявцев показывал жестами забравшемуся высоко на скалу рядовому, в каком месте крепить верёвку, офицерам пришлось набраться терпения и ждать. Вскоре надёжно закреплённый канат упал сверху. Всё было готово. Оба офицера и беглец несколько минут топтались возле верёвки, не решаясь, кому же подниматься первым.
— Думаю, что первым лезть нужно мне, — рассудительно произнёс Кудрявцев. — Если вход в пещеру существует, то я дам знать. Если информация моя не верна, то мне никуда не убежать. А за мной вы поднимитесь оба и там определимся, что к чему. Идёт?
— Ладно, — махнул рукой полковник, — давай, забирайся. Хотя мне, признаться, эта затея не очень-то нравится, но всё равно полезу!
Пока Кудрявцев, ловко перебирая руками, карабкался наверх, полковник и майор хмуро наблюдали за шустрым бывшим сослуживцем, но никак не пытались комментировать происходившее. Наконец Кудрявцев скрылся за преграждавшим дорогу горизонтальным выступом скалы, за которым вполне могла быть площадка и вход в пещеру, если он там был. Но сомнения почти сразу рассеялись, поскольку сверху раздался голос беглеца:
— Есть, товарищ полковник!
Над базальтовым выступом показалась голова Кудрявцева. Даже снизу было заметно, каким лучезарным светом сияло его лицо. Когда у человека что-нибудь получается, это даёт ему дополнительный запас бодрости и сил.
— Я уже проверил, товарищ полковник, — снова подал голос беглец. — Тут много барахла. Будет лучше, если вы поднимитесь сюда. Это надо видеть!
Где-то внутри у полковника засвербело: неужели парень действительно нашёл клад, о котором больше полвека не утихают любопытные байки, передающиеся из уст в уста по округе? Неужели в обычной жизни такое иногда всё-таки случается? Что же делать с давшимся в руки богатством?
— Ладно, — решил Бурякин. — Надо лезть наверх. Если это действительно правда, то надо обязательно взглянуть. Я первым полезу.
— Нет, я! — взревел майор. — Я полезу первый! А вдруг Кудрявцев задумал какую-то диверсию? Со мной ему точно не справиться.
— Хорошо, — безропотно согласился Бурякин. — Давай, лезь. Только осторожней там, башку не сверни.
Дважды упрашивать майора не пришлось. Он ловко начал перебирать руками по канату и вскоре вскарабкался на базальтовую площадку перед пещерой. Полковник не стал дожидаться сигнала и тоже стал забираться по верёвке наверх. Признаться, Юрию Михайловичу пришлось довольно трудно, поскольку такие кульбиты он давно уже не выписывал. Но армейская закалка не подвела. Вскоре он тоже вскарабкался на площадку, где действительно была небольшая трещина в скале. Оттуда слышались голоса.
Бурякин деловито достал из кармана фонарик, захваченный им из своего кабинета, и протиснулся в щель. Вход оказался не слишком узким, так что втащить туда барахло можно без особых проблем, но заметить щель из-за козырька скалы, нависшего над дорогой, было практически невозможно. Луч фонарика потерялся в сгустках пещерного воздуха, так как грот оказался довольно большим. Более того, в глубину скалы уходил наклонный туннель, который мог привести к другим подземным гротам, но страсти спелеолога полковника сейчас не волновали.
В обширном гроте, недалеко от входа, на базальтовом полу были свалены кучей полуистлевшие ковры, рулоны китайского атласа и шёлка, ятаганы, боевые сабли, бурдюки с какой-то жидкостью, перемётные конские сумы, изъеденные временем кошмы, парчовые, бархатные и шёлковые халаты, соболиные, лисьи и бобровые связки шкурок. Но всё это действительно было рухлядью, в которой вряд ли стоило копаться, потому что время беспощадно уничтожает вещи, оставшиеся без хозяина. Другое дело — нержавеющие алмазы, изумруды, сапфиры и золото! Беглец из Кандагара и майор, у которого тоже оказался припасён фонарик, уже вытаскивали из-под кучи полуистлевшего барахла довольно объёмный сундук, обитый свиной кожей и металлическими полосами для крепежа.
Полковник прицепил свой фонарик на верхушку выпиравшего из пола сталагмита наподобие прожектора, освещавшего место действия, и принялся помогать кладоискателям. Общими усилиями сундук вскоре вытащили и после недолгого разбирательства с замком открыли. Под крышкой трое кладоискателей увидели кучи колец с различными редкими камнями, диадемы, мониста, браслеты из платины и золота, а в особом отделении лежали довольно крупные огранённые и обработанные ювелирами драгоценные камни.
Увидев это, все трое на какое-то время оцепенели. Удивительно всё же, как блеск драгоценностей может завораживать сознание человека! Первым вышел из оцепенения беглец из Кандагара: он взял из сундука несколько больших бриллиантов и принялся жонглировать ими, попутно насвистывая какой-то весёлый мотивчик.
— Прикиньте, товарищи офицеры, — сказал Кудрявцев, не прекращая жонглировать алмазами, — такие сокровища не снились даже графу Монте-Кристо! Не находите?
— Да уж, — озадаченно отозвался Бурякин. — Признаться, мне до самого последнего момента не верилось, что клад всё же отыщется.
— Юрий Михайлович, — укоризненно покачал головой Кудрявцев, не переставая жонглировать, — я никогда не говорю неправду, особенно в серьёзных вещах. Но где делить будем?
— Делить? — подал голос майор Деев. — А кто с тобой что-то делить собирается? Моли Бога, если мы тебя вообще живым отсюда отпустим.
Кудрявцев тут же перестал жонглировать камушками и один из них даже не успел поймать. Бриллиант громко щёлкнул по слоистому базальтовому полу пещеры и укатился куда-то в сторону. Больше в наступившей тишине не раздавалось ни звука. Лучик фонарика, прикреплённого к сталагмиту, высветил майора, доставшего из кобуры восьмизарядный «Макаров» и направившего его на показавшего им клад беглеца.
— Ты, Лиходеев, всегда был несусветной сволочью, — спокойно констатировал Кудрявцев. — Но от вас, Юрий Михайлович, я, если честно, такого не ожидал. Оказывается, вы — высокий человек с низменными принципами. Всегда мечтаете о чём-то высоком, а купаетесь в дерьме вместе с такими вот мразями. Что ж, у каждого свой выбор…
Беглец не закончил свою обличительную речь, потому что Деев был скор на расправу и уже нажал курок пистолета. Однако попасть в голову Кудрявцеву майор не смог, потому что полковник, быстро среагировав на происходящее, в прыжке выбил пистолет из рук майора.
Кудрявцев метнулся в сторону и юркнул в темноту подземного туннеля.
— Ты что, майор?! Ты в своём уме?!
— Я-то в своём, Юрий Михайлович, — заворчал майор, потирая ушибленную руку и подбирая пистолет с пола. — Я как раз в своём уме, чего не скажешь про тебя.
— Но-но, поговори мне.
— Что «поговори»?! — взъелся Деев. — Этого козлёнка пристрелить надо было, и дело с концом. А что теперь?!
— Ладно, не ори, — одёрнул его полковник. — Ты беглеца, кажись, здорово ранил. Вон сколько крови на полу. У пещеры, видать, много ходов, и за беглецом гоняться по подземельям бесполезно, да и не отзовётся он, это как пить дать. Пусть тебя успокоит то, что от потери крови, голода и ночного холода Кудрявцев сам здесь умрёт, так что давай вытаскивать сундук наружу. Он хотел, чтобы мы ему побег устроили, вот и пусть себе бежит без оглядки. У нас забот и без него хватает.
