Рассказ серба о расстреле известных ей ефрейторов-«смертолазов», которые всего лишь каких-нибудь три часа назад, соперничая друг с другом, отчаянно пытались флиртовать с ней, Альберта выслушала с напряженным молчанием, не перебивая и не задавая ненужных вопросов. Когда же речь зашла о ее собственных мрачных перспективах, она вдруг резко воспротивилась этому предположению. Не просто не поверила, а действительно резко и агрессивно воспротивилась.

— Фюрер не может так поступить с офицером своей армии, а тем более — с женщиной! — категорически заявила она, запрокинув голову и вздернув маленький, клинышком заостренный подбородок. — Он не способен поступить таким образом с офицером, который честно и до конца выполняет свой долг и не замечен ни в каких помыслах о дезертирстве или предательстве.

Такой рьяности Свирепый Серб попросту не ожидал. Только теперь он по-настоящему понял, что имел в виду Майнц, когда предупреждал, что на самом деле бесстрашная альпинистка является столь же неустрашимой нацисткой гитлеровской закваски.

— По-вашему, горные егеря, которых Майнцу было приказано расстрелять, были похожи на дезертиров, трусов или предателей?

Он поднялся и, уже не стесняясь женщины, прошел в душ, неся с собой в охапке одежду.

— Уверена, что оберштурмбаннфюрер совершал эту расправу не по личному приказу фюрера, который поэтому никакой ответственности за нее не несет, — вслед ему жестко парировала Альберта.

«Этой фанатичке ничего не стоит выдать тебя гестапо или СД, как “врага рейха, клевещущего на фюрера”», — сказал себе Свирепый Серб, остужая разгоряченное тело едва-едва теплой водой.

Подобные обвинения слышать ему уже приходилось. — Или провокатора, сеющего недоверие. Это уж в зависимости от настроения».

А еще он подумал, что какая-то странная у них получилась встреча, почти полностью подтверждающая старинную поговорку, что от нежности до ненависти расстояние в одно неосторожное слово.

— До окончания войны осталось каких-нибудь три-четыре недели, не больше, — как можно спокойнее произнес он, по-солдатски быстро облачаясь в мундир. — Высшие чины государства явно нервничают, превращают все добытое ими на оккупированных территориях в клады, горячечно заботятся о своей собственной безопасности и безопасности своих сокровищ. В этой суете и нервозности они способны казнить кого угодно, хоть Деву Марию. Единственное, что я вам предлагаю, так это на какое-то время скрыться, ради вашего же спасения.

— Но фюрер заботится сейчас не о своей судьбе.

— Почему вы так считаете?

— Потому что в таком случае отсиживался бы здесь, или в одном из альпийских замков, а не работал в бункере рейхсканцелярии, под непрерывным обстрелом и бомбардировками. Фюрер потому и остался в столице, что подчинил свою жизнь судьбе Берлина, судьбе армии, судьбе рейха.

Выслушав графиню, Свирепый Серб попытался взглянуть на нее снисходительно, и был неприятно удивлен наткнувшись на точно такой же ее взгляд.

— О судьбе армии, рейха и самой нации ему следовало заботиться раньше, когда он бросал все это на жертвенник бессмысленной войны с Россией, Англией, Францией, Америкой, Канадой и всем прочим миром. Оставаясь в окруженном Берлине, он всего лишь избирает одну из форм, один из путей к самоубийству. Причем таких путей, которые изначально ведут не к спасению страны, а к личной возможности вождя более или менее красиво уйти.

Графиня все еще выслушивала его, однако душа ее уже наполнялась гневом.

— Почему вдруг вы решили позаботиться обо мне, гауптман Ведович? Да к тому же столь странным образом — склоняя к измене и дезертирству?

До сих пор Свирепый Серб старался говорить как можно спокойнее и убедительнее. И был удивлен, что даже этот свой вопрос Альберта задавала с известной долей агрессии, словно поставила своей целью — во что бы то ни стало обличить его в предательстве.

— Уже хотя бы потому, что и до этой встречи вы мне нравились, а теперь — тем более. Разве этого мало?

— То, что произошло между нами, — всего лишь сексуальная истерия, которая никого из нас ни к чему не обязывает, — сухо определила линию своего дальнейшего поведения графиня фон Ленц, передергивая при этом крепкими мускулистыми плечами.

— И все же… Если вам негде будет укрыться, мы, то есть я и те люди, которые стоят за мной, постараемся помочь вам. Возможно, даже удастся уйти за рубеж — в Швейцарию или в Лихтенштейн. Если же такой уход не удастся — забейтесь в какую-нибудь глушь, заболейте, отсидитесь в тайных комнатах замка Шварц-бург. Оберштурмбаннфюрер Майнц искать вас не станет; мало того, он даже не станет торопиться — насколько будут позволять обстоятельства — с докладом о вашем исчезновении, считая, что вы попросту приболели. Я тоже буду молчать. То есть как минимум неделю мы вам подарим.

Только теперь графиня поднялась с постели и, на ходу застегивая халат, подошла к фуршетному столику. Все еще молодая, миловидная и статная, она буквально привораживала Арсена очертаниями своих бедер и грудяшек. Как только она вновь предстала во всей красоте своей фигуры, Свирепый Серб понял: все, о чем они только что говорили, не имеет никакого смысла. Это был разговор о чем-то неестественном, что противно самой человеческой природе. Альберта наполнила свой бокал вином и молча, задумчиво глядя в окно, опустошила его, так и не предложив гостю присоединиться к пиршеству.

— Свой выбор я сделала еще в юности, — четко и твердо произнесла она, не обращая внимание на то, что Арсен уже надел плащ и стоит у двери. — Иной Германии, кроме «Германии фюрера», я не вижу и видеть не желаю.