Книга: Иное решение
Назад: XXXIV
Дальше: XXXVI

XXXV

«Совершенно секретно
Народному комиссару внутренних дел СССР
Генеральному комиссару
государственной безопасности
товарищу БЕРИЯ

 

Справка

 

С начала войны по 10-е октября с. г. особыми отделами НКВД и заградительными отрядами войск НКВД по охране тыла задержано 657 364 военнослужащих, отставших от своих частей и бежавших с фронта.
Из них оперативными заслонами особых отделов задержано 249 969 человек и заградительными отрядами войск НКВД по охране тыла – 407 395 военнослужащих.
Из числа задержанных особыми отделами арестовано 25 878 человек, остальные 632 486 человек сформированы в части и вновь направлены на фронт.
В числе арестованных особыми отделами:
шпионов – 1505;
диверсантов – 308;
изменников – 2621;
трусов и паникеров – 2643;
дезертиров – 8772;
распространителей провокационных слухов – 3987; самострельщиков – 1671;
других – 4371.
Всего – 25 878.
По постановлениям особых отделов и по приговорам Военных трибуналов расстреляно 10 201 человек, из них расстреляно перед строем – 3321 человек.
По фронтам эти данные распределяются:
Ленинградский: арестовано – 1044;
расстреляно – 854;
расстреляно перед строем – 430;
Карельский: арестовано – 468;
расстреляно – 263;
расстреляно перед строем – 132;
Северный: арестовано – 1683;
расстреляно – 933;
расстреляно перед строем – 280;
Северо-Западный: арестовано – 3440;
расстреляно – 1600;
расстреляно перед строем – 730;
Западный: арестовано – 4013;
расстреляно – 2136;
расстреляно перед строем – 556;
Юго-Западный: арестовано – 3249;
расстреляно – 868;
расстреляно перед строем – 280;
Южный: арестовано – 3599;
расстреляно – 919;
расстреляно перед строем – 191;
Брянский: арестовано – 799;
расстреляно – 389;
расстреляно перед строем – 107;
Центральный: арестовано – 686;
расстреляно – 346;
расстреляно перед строем – 234;
Резервные армии: арестовано – 2516;
расстреляно – 894;
расстреляно перед строем – 157.
Зам. нач. Управления ОО НКВД СССР
Комиссар гос. безопасности 3-го ранга
Мильштейн
10 октября 1941 года».

 

Дневник. 16 октября 1941 г., утро

 

Итак, крах. Газет еще нет. Не знаю, будут ли. Говорят, по радио объявлено, что фронт прорван, что поезда уже вообще не ходят, что всем рабочим выдают зарплату на месяц и распускают, и уже ломают станки. По улицам все время идут люди с мешками за спиной. Слушаю очередные рассказы о невероятной неразберихе на фронте. Очевидно, все кончается. Говорят, что выступила Япония. Разгром, должно быть, такой, что подыматься будет трудно. Думать, что где-то сумеют организовать сопротивление, не приходится. Таким образом, мир, должно быть, станет единым под эгидой Гитлера.
Был на улице. Идут, как всегда, трамваи. Метро не работает. Проносятся машины с вещами. Множество людей с поклажей. Вид у них безнадежный. Идет военный, еврей, седой, свернутое одеяло, из него просыпались какие-то книжечки. Я посмотрел – «Спутник агитатора». Собрал, пошел. Вдруг приехала все-таки машина. Зашел Шенгели. Он остался. Хочет, в случае чего, открыть «студию стиха» (поэты всегда найдутся!).
Договорились работать вместе. Проехали на машине с ним по городу. Всюду та же картина. Унылые люди с поклажей, разрозненные военные части, мотоциклы, танки. По Ленинградскому шоссе проехали три тяжелые пушки. Теперь смотришь на них, как на «осколки разбитого вдребезги». Заехал к Е.А., отпустил машину, по делам шофера. Она в прострации, не уехала. Хотела уйти – не ушла, отрезана от родных. Были на вокзале. Никто не уехал: евреи, коммунисты, раненый Матусовский в военной форме. Не хочет снимать: «не изменю Родине». Президиум улетел ночью в Казань. Деньги за билеты выдали обратно. Ин-т Горького пешком пошел в город Горький. Это же предложено другим учреждениям (пожелающим). Интересно, что никто не заботится и о коммунистах. Они не собраны, не организованы, остаются дома, ничего не знают. Характерное доказательство давнишней смерти партии. В 4.30 объявили по радио, что в 5 выступит председатель Моссовета Пронин. В 5 перенесли его на 6. В 6 часов он не выступил, а передали распоряжение Моссовета, чтобы учреждения работали нормально. Получили на эвакуационное свидетельство хлеб на 10 дней. В очередях и в городе вообще резко враждебное настроение по отношению к «бывшему режиму»*: предали, бросили, оставили. Уже жгут портреты вождей, советуют бросать сочинения отцов церкви*. Шофер мой умудрился достать бензин, полный бак. Но ехать я не хочу. На местах будет, вероятно, анархия. Ушаковы поторопились. Вернулись посланные копать: негде. Сейчас: ночь, сильно стреляют, но говорят, что уже с утра увозили зенитки. Е.А. озабочена, как быть с идеологией. Как бы ни кончились дела, если даже Англия разобьет Гитлера, старый режим не вернется. «Была без радости любовь, разлука будет без печали». Но, вероятнее, компромисс англичан с Гитлером и мои прогнозы лопнули. Поразительно бездарно мы кончили как раз тогда, когда, казалось, сумели стаби
лизировать положение. Национальный позор велик. Еще нельзя осознать горечь еще одного и грандиозного поражения не строя, конечно, а страны. Опять бездарная власть, в который раз. Неужели народ заслуживает правительства? Новые рассказы о позорном провале в июне: измены, оставления невзорванных мостов и целых дотов. На фронте сейчас дают по 20—30 патронов на стрелка и пять гранат на взвод против танков.
* Имеются в виду сочинения Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина.

 

17 ‹октября›

 

Сегодняшний день как-то спокойнее. Тон газет тверже. Немцев нет, и нет признаков ближнего боя. Объявилась руководящая личность: выступил по радио Щербаков, сказал, что Москва будет обороняться, предупредил о возможности сильных бомбардировок. Вечером дали тревогу, отправились в убежище, но через 40 минут дали отбой.‹…› Наступление идет уже семнадцатый день. Теперь дело в выдержке, в резервах. Если мы сможем упереться, может быть, немцы и выдохнутся у ворот Москвы. Это было бы эффектно. Но для партии и вообще руководства день 16 октября можно сравнить с 9 января 1905 года. Население не скрывает своего враждебного и презрительного отношения к руководителям, давшим образец массового безответственного и, так сказать, преждевременного бегства. Это им массы не простят. Слухи (как острят, агентства ГОГ – говорила одна гражданка, ОБС – одна баба сказала и т. п.) говорят, что Сталин, Микоян и Каганович улетели из Москвы 15-го. Это похоже на правду, так как развал ощутился именно с утра 16. Говорят, что Тимошенко в плену, Буденный ранен, Ворошилов убит. Во всяком случае сегодня газеты признали, что наши войска окружены на Вяземском направлении. Вчера все шло по принципу «Спасайся, кто может». Убежали с деньгами многие кассиры, директора. Директор изд-ва «Искусство» с револьвером отнял у кассира 70 тыс., разделил с замами и убежал. Где-то убежал директор кожевенного завода, после чего рабочие уже сами растащили кожи. Где-то растащили продовольственный склад. Сегодня говорят о расстрелах ряда бежавших директоров военных предприятий, о том, что заставы на всех шоссе отбирают в машинах все, что в них везут и т. п. Магазины работают всю ночь, выброшено много продовольствия. Дают пуд муки на карточку и т. п. Но очереди огромные. Резко усилилось хулиганство. Появились подозрительные личности: веселые и пьяные. Красноармейцы не отдают чести командирам и т. п. Но части проходят по Москве с песнями, бодро. В Японии смена кабинета. Может быть, к войне?

 

18 октября

 

Оставлена та Одесса, которую враг никогда не должен был взять. Ночью была сильная канонада (зенитная). Продолжается, так сказать, консолидация сил. По радио выступил Пронин. В передаче Лютика, его слышавшего, он сказал, что Москву не возьмут, что она опоясывается кольцом укреплений, что бежавшие будут отданы под суд, что те, кто вернулся с копки окопов, – дезертиры, и их возвращение было вредительством, что десант около Москвы полностью уничтожен, что будут открыты новые магазины и пр. Очевидно, повторилась июльская история, т. е. сначала все были перепуганы, а затем удар немцев не дошел до самого сердца. Началось собирание сил и организация сопротивления. Впрочем, мой шофер не без яда заметил, что, «выпустив гриву, за хвост не удержишься», он же уверяет, что немцы заняли Александров и Киржач. Если немцы в ближайшее время не возьмут Москву, то она станет фронтовым, а может быть, и осажденным городом со всеми неудобствами, отсюда вытекающими, но для хода кампании это, конечно, большой минус, с точки зрения немцев. Если они не дорвутся к зиме до Москвы, то настроение их армии должно сильно понизиться. Итак, каждый день вносит все новое и новое – «новизна сменяет новизну». Вероятнее всего, наступят тяжелые дни с голодом и с прочим.

 

19 октября

 

120 дней войны. Нельзя отрицать в ней элемента молниеносности. В этот срок мы почти разбиты. Немцы все же задержаны под Москвой, очевидно, км в 50-60-ти. «Но какою ценой?» Говорят, что Ворошилов хотел оставить Москву, чтоб сохранить армию, а Тимошенко настаивал на обороне Москвы. Оба варианта хуже. В городе все несколько успокоилось и нормализовалось.
Сегодня сильно тает. Немцам сильно повезло с дорогами, так как необычно рано подмерзла земля, но сейчас может измениться погода, что ослабит их танки. Они, очевидно, несколько ослабили продвижение, вероятно, перегруппировываются для нового удара, но все же теряют время, а это для них важнее всего.
Англичане ничего не делают – даже не бомбят Германию. Понять сие трудно. Неужели они все же договорились с Германией, и я повторяю ошибку Чемберлена, думавшего, что Сталин не сговорится с Гитлером?
Александров не взят, но в Дмитрове десант (это все, конечно, «гог»). Орудийный завод в Подлипках будто бы взорван. Население в деревнях откровенно ждет немцев, а в прифронтовой полосе не берет советские деньги, а берет немецкие марки (будто бы). Всякие подробности о бегствах разных начальств. Картина вообще совершенно позорная. Русский мальчик «без штанов».
У нас во дворе расквартирован истребительный батальон. Он заинтересован моей машиной и, вероятно, ее отберет.
Японский кабинет сформирован и имеет подозрительно военный характер…

 

21 октября

 

‹…› Положение как-то стабилизировалось, фронт явно держится, и крепко; в очередях прекратились вольные разговоры, продукты есть, карточки на ноябрь будут выданы. Но авторитет партии подорван очень сильно. Вчера я говорил с двумя коммунистами, которые так ругали «его», что я вынужден был занять ортодоксальную позицию. В Институте Горького было собрание оставшихся. Оно показало, как расшатан государственный аппарат. Чувствуется, что в Академии – полный хаос. Руководство институтом поручено совсем мелким сотрудникам, которые ни к чему не приспособлены. Будет продолжаться эвакуация, она вообще идет полным ходом. Поезда пошли, так как починили мосты, разбитые немцами. Фронт примерно таков: Калинин – Можайск – Малоярославец – Калуга – Тула – Ефремов (с севера на юг). Я допускаю, что немцев остановили прочно. Упорно говорят о прибывших подкреплениях с Дальнего Востока. Возможна длительная осада, вдобавок в незамкнутом кольце. Если так пойдут дела, то Москву, может быть, и не возьмут совсем, и, во всяком случае, не молниеносно. На случай долгой осады, которая будет тяжелой и с бомбардировками, допускаю наш выезд в Саратов. Теперь ясно, что наш государственный аппарат сохранился и выезд куда-нибудь не грозит опасностью оказаться в условиях анархического распада. Этого немцам не удалось достигнуть, хотя 16-го они были к этому очень близки. Знакомый, ночью бродивший по Москве, говорил, что он побывал на десятке больших заводов: они были пусты, охраны не было, он свободно входил и выходил, все было брошено. Интересны причины этой паники, несомненно, шедшей сверху. Говорят, что на фронте совершенно не было снарядов, и войска побежали в ночь на 16-е, все бросив. Отсюда паника в Москве. Что спасло положение – неизвестно. Начались суды и расстрелы над бежавшими. Владимирское шоссе закрыто для частного транспорта. Снова поднимают на крыши зенитки, на бульвары вернулись аэростаты и воздушные заграждения, которые было увезли. Все это знак того, что Москву хотели оставить, а потом раздумали. Интересно, узнаем ли мы, в чем дело. В эти дни всюду сожгли архивы, на горе будущим историкам. Многие тайны стерты с лица земли в эти дни и умерли с их носителями, к сожалению. Ясно, что страна так разрушена, что восстановить ее без иностранной помощи будет нельзя, а это потребует отказа от многого. Таким образом, наши руководители сейчас борются за то, что в дальнейшем устранит их самих. Любопытная игра судьбы.

 

Дневник: 23 февраля 1942 года.

 

Вечером ждали реляции о победах, но так и не дождались. Утром – приказ Сталина, из которого видно, что мы обещали не устраивать мировую революцию и сообразили, что выгоднее брать немцев в плен, чем заставлять их драться до последнего. Говорят, что в лагерях наших пленных в Германии развилось людоедство. В Ленинграде голод ужасный. Михайлова в «Знамени», посещаемом многими военными, говорит о том, что каток войны будет еще ходить в разные стороны. То, что мы уже месяц не сообщаем о городах, означает, очевидно, что все они под вопросом. Значит, немцы ведут контратаки. Само по себе перемалывание их резервов полезно, но смущает незначительность оперативного пространства под Москвой. Приказ Сталина, в котором ни слова о союзниках, многозначителен. Нет ли в нем намека на компромисс? Но все равно грядущее темно. Глебов заявил мне вчера, что через год мы будем воевать с Англией и будущие историки будут ломать голову над тем, зачем Черчилль в 1942 году давал нам танки, которые в 1943 году будут бить англичан. Впрочем, то же они спросят, вероятно, и о нашей нефти в 1942 году. Все дело в выигрыше темпа! Интересно, в чем смысл смены кабинета в Англии. Победит, вероятно, тот, кто последний вступит в войну.

 

Москва, 23 февраля 1942 года.
Настроение у Головина было прекрасное. Под Москвой немцам всыпали перцу, и они драпали, поджав хвосты. Теперь всем в мире – и в Европе, и за океаном – стало ясно, что Красная армия выстояла, Советский Союз выдержал удар, германская военная машина забуксовала и увязла на Восточном фронте. Немецкий план блицкрига рухнул. Военные и политические руководители Рейха в Берлине должны были чувствовать себя неуютно.
А ведь все висело на волоске.
Летом-осенью прошлого года фронт стремительно и неумолимо приближался к Москве. Казалось, не хватит никаких человеческих сил остановить эту железную лавину. Любая операция немецких генералов неизменно была успешной. Красные командиры, которых никто и никогда не учил действиям в обороне, никак не могли «зацепиться за землю» и выставить наконец надежный заслон. Части и соединения Красной армии попадали в окружения. На оккупированной немцами территории да и в советском тылу все наглее стали поднимать голову белогвардейские и кулацкие недобитки. Советская власть за неполных двадцать четыре года своего существования катком прокатилась по судьбам миллионов человек, корежа и ломая их без всякого разбора и жалости. И вот теперь, когда, как многим казалось, настал грозный час расплаты, эти миллионы хотели предъявить ей свои счета.
По мере приближения фронта Москву все чаще стали бомбить. Истребители ПВО, не щадя себя, отражали налеты немецких бомбардировщиков, но те все равно пробивались и сыпали бомбы на город. Не только окраины, но и центр столицы пострадали от бомбежек. Бомба попала в ресторан «Прага», был разрушен театр Вахтангова – в каком-то километре от Кремля.
Кремль, по счастью, не пострадал.
Головин вспомнил, что, когда 10 октября Сталин объявил Москву на осадном положении, он дал команду подготовить большую часть секретных документов к уничтожению. Прежде всего – списки агентуры, информаторов и осведомителей. Подвергать их риску захвата или утраты при эвакуации он не имел права.
Самым тяжелым днем в его жизни было 16 октября сорок первого года. Вспоминать горько и стыдно. За свой народ стыдно. За москвичей.
В этот день перед наступающими немецкими войсками не оказалось фронта. Ни одной роты. Ни одного солдата. Похоже, немцы сами опешили от такого поворота событий и посчитали отсутствие советских войск перед собой какой-то изощренной византийской ловушкой. Им ничто не мешало вступить в Москву и завязать уличные бои, но немецких генералов сдерживала директива Гитлера, запрещавшая войскам вступать в город.
Граждане и даже ответственные работники ничего об этой директиве не знали. Кто-то принес весть о том, что наши войска отступают, и разразилась паника. Стихийно и лавинообразно. Масла в огонь подлило утреннее сообщение по радио всесоюзного любимца Левитана, который, зачитывая сводку, заявил, что немецкие войска вступили на Ленинградское шоссе.
Что тут началось!
Головин позвонил знакомому секретарю одного из московских райкомов ВКП(б) и попросил его рассказать об обстановке в городе, но тот и сам ничего не знал. Секретарь слышал и сплетни, и утреннее сообщение Левитана о том, что немцы уже на окраине Москвы, и срочно давал последние инструкции коммунистам, которым предстояло остаться в подполье во время оккупации. Ближе к полудню зашел Штейн. Он был в штатском и объяснил это тем, что в форме передвигаться по городу небезопасно. Штейн очень спокойно и обстоятельно доложил, что в городе идет погром продовольственных магазинов и складов, звучат призывы к расправе над коммунистами и энкавэдэшниками. Он сам видел трупы трех милиционеров, которых пьяная и озверелая толпа забила до смерти.
Разведчик – в любых обстоятельствах разведчик, поэтому Штейн не упустил из виду и доложил, что идут пораженческие разговоры. Он сам слышал, как одна пожилая тетка говорила какой-то молодухе, явно незнакомой, что, мол, Гитлер – он не против русских, он против Сталина и коммунистов. Поубивать бы всех их, глядишь, и с Гитлером мир выйдет. А какой-то старик в очках в металлической оправе, по виду из рабочих, говорил толпе, что при Романове жилось лучше, чем при коммунистах. Вольготнее и сытнее. И лично он ничего не имеет против возврата к старому строю.
В одном из райкомов партии, том самом, куда звонил сам Головин, Штейн видел в кабинете заворготделом ручной пулемет на подоконнике и три диска к нему. Значит, и партийцы сочли, что панические слухи соответствуют действительности.
Штейн решил лично убедиться в правдивости слухов и отправился на «Ленинградку». Никаких немцев там не было, но из некоторых окон, он своими глазами это видел, торчали белые флаги капитуляции.
Слушать это было невыносимо тяжело. Двадцать четыре года Головин крепил советский строй. Вся его воля, силы, талант были отданы советской власти, при этой власти он из простого красноармейца вырос до генерала, ей он верил безгранично, и вот теперь все летело в тартарары.
В этот же день после обеда до Головина довели под роспись приказ Государственного комитета обороны о переносе столичных функций в Куйбышев. Совету народных комиссаров и всем посольствам предлагалось переехать туда немедленно. Ответственность за выполнение приказа возлагалась на Молотова. Приказ был подписан Сталиным.
Ему казалось, что рухнул мир.
Тремя днями ранее, шестнадцатого октября, секретарь МК и МГК ВКП(б), кандидат в члены Политбюро и секретарь ЦК ВКП(б) товарищ Щербаков экстренно собрал актив московской партийной организации. На активе он призвал «превратить Москву в неприступную крепость», объявил всех московских коммунистов и комсомольцев мобилизованными и дал распоряжение немедленно начать формирование в каждом районе коммунистических рот и батальонов, а на всех предприятиях, учреждениях и жилых домах создать отряды и группы истребителей танков, пулеметчиков, снайперов и минеров. Но это была уже агония. Вчерашние штатские люди не могли, как по мановению волшебной палочки, в считанные сутки превратиться в железных солдат. В эти дни московская парторганизация дополнительно выставила на фронт пятьдесят тысяч коммунистов и комсомольцев в составе частей народного ополчения. Пятьдесят тысяч плохо вооруженных и почти не обученных людей были по приказу партии брошены в топку войны. Выжили единицы.
Штейн, просочившийся на собрание актива, докладывал позднее, что, помимо клятв и призывов «выстоять любой ценой и не сдать город фашистам», в задних рядах «активисты» вполголоса рассуждали, куда лучше вывезти семью и где можно схорониться во время грядущей и неизбежной оккупации.
Но ничего. Выстояли. И пусть далеко еще до развязки, но дышать уже стало легче.
По долгу службы Головин отлично разбирался в вопросах мировой и особенно европейской политики. На сегодняшний день расстановка сил была такова.
Германия ведет войну в Атлантике с Англией и Америкой, на Востоке – с Советским Союзом, в Северной Африке совместно с итальянскими войсками она отражает натиски англичан.
Италия при поддержке Германии стремится обеспечить господство в Средиземном море и Северной Африке.
Япония захватила Китай, Индокитай, Океанию и ведет яростные бои против американских и австралийских войск.
Штаты полтора месяца назад вступили в войну в крайне невыгодных для себя условиях, и их внимание сосредоточено сейчас не на Европе, а в зоне Тихого океана. Разгром японской авиацией американской эскадры в Перл-Харборе был воспринят в Америке как национальный позор и национальная трагедия. Теперь Рузвельт сделает все возможное для того, чтобы как можно скорее построить новый флот и с его помощью попытаться разбить японцев, иначе ему просто не усидеть в президентском кресле. И ему, и его администрации необходим скорейший и убедительный реванш. По всем Штатам арестованы и интернированы американцы японского происхождения. Такого не позволяли себе даже фашисты. На ведение боевых действий в Восточном полушарии у американцев сейчас просто не хватит сил.
Великобритания заперлась на своем острове, который Черчилль превратил в крепость. Она ведет войну на море и терпит поражение от немецких подводных лодок. Экономика Великобритании, зависящая от морских поставок, находится в критическом состоянии. Второй фронт в Европе Великобритания в ближайшем будущем открыть не в состоянии. Гитлер по-прежнему силен. Пусть в Германии ощущается нехватка многих видов сырья, но военная промышленность Рейха работает с нарастающими темпами. Даже если бы это было жизненно необходимо для англичан, то все равно Черчилль никогда не допустил бы высадки в Европе. Для того он и стравливал СССР и Германию, чтобы наслаждаться зрелищем этой схватки как можно дольше. Можно быть уверенным в том, что Черчилль пошлет свои войска на помощь Советскому Союзу только тогда, когда Красная армия сама сломает Гитлеру хребет и советские танки пойдут на штурм Берлина. А все его разглагольствования относительно намерений открыть второй фронт, это так… Политика… Декларация намерений и подтверждение союзнических обязательств.
У Советского Союза положение было, пожалуй, самое тяжелое из всех воюющих держав. На Дальнем Востоке сохранялась угроза японского вторжения. Для прикрытия советских границ были развернуты две армии, но они могли не выстоять в случае полномасштабного японского наступления. Хорошо, что появился противовес в лице Америки. Японцы получили сильного и решительного врага, теперь они будут вынуждены направить все свои силы на войну с ним. А вдруг самураи все-таки решат напасть на СССР? В большой политике возможны самые неожиданные повороты. Если японцы сумеют за два-три месяца разбить две наши армии прикрытия, то они получат доступ к неограниченным сырьевым ресурсам советского Дальнего Востока и Восточной Сибири. Под Москвой немцам дали прикурить, это должно охладить не в меру пылких азиатов, но, в случае японского нападения, отражать новую агрессию будет, по правде говоря, нечем.
На советско-германском фронте ситуация стабилизировалась по крайней мере до конца весны. Раньше середины-конца апреля немцы не смогут вести активных наступательных действий по погодным условиям. Пусть сейчас, в феврале сорок второго года, исход войны еще не очевиден, но уже ясно, что Советский Союз этой войны не проиграл. Может быть, он ее не выиграет, но то, что не проиграл, – это точно. Но сколько еще советских людей должны погибнуть, прежде чем наступит мир? Десять миллионов? Двадцать? Пятьдесят?
Головин не любил Германию, но и лютой ненависти к этой стране тоже не испытывал. Он рассматривал ее как сильного игрока на мировой арене и как сильнейшее в военном отношении государство в Европе. В голове его с сентября прошлого года созревала оперативная комбинация, для реализации которой сейчас наступили самые благоприятные предпосылки.
Германия ведет войну на Западе, Юге и Востоке. Еще Бисмарк предостерегал от войны на два фронта и особенно от войны с Россией. В руководстве Рейха не могли этого не понимать. Следовательно, почетный мир с Советским Союзом возможен и даже выгоден Германии, так как развяжет ей руки для войны с Англией. Это даст ей дополнительно порядка двухсот дивизий, которые сейчас воюют против СССР и которые можно будет задействовать против англичан. Заключение почетного мира в границах, оговоренных пактом 1939 года, выгодно и СССР, так как не только позволит в кратчайшие сроки восстановить промышленность во временно оккупированных районах, не только нарастить военную мощь, но и сбережет миллионы жизней. Кроме того, территориальные приобретения от этой войны Советский Союз сделал еще в 1939—1940 годах. Больше в этой войне нам искать нечего. А пока Гитлер разделается с Англией, Красная армия будет превосходить по своей мощи все армии европейских стран, вместе взятые. Тогда можно будет разговаривать с Гитлером, да и со всем миром, с позиции грубой силы. Тогда станет возможным претворение в жизнь большевистского лозунга о мировой революции! Но первым шагом к Установлению советской власти во всем мире должно стать заключение почетного мира с Германией. И чем скорее – тем лучше. В любом случае, выход СССР из ненужной и невыгодной войны повлечет за собой изменение мирового баланса сил.
Надо признать, что продолжение войны с Германией на стороне Англии и Америки тоже имеет свои политические выгоды. Союзники не только передают нам военное снаряжение, но и открывают военные технологии. Кроме того, они приглашают Советский Союз принять участие в решении вопросов о послевоенном мировом устройстве и готовы идти на значительные уступки в пользу СССР. Пойдет Сталин на заключение такого мира или нет – это его дело. Он руководитель государства, он несет всю полноту ответственности, ему и принимать решение. Но обязанность Головина как генерала разведки – дать главе государства возможность такого выбора.
Поэтому он вызвал к себе Штейна, чтобы посвятить его в свои планы и привлечь к исполнению этой комбинации. Головин знал Штейна около десяти лет. Он поручал, а Штейн исполнял хитроумные, а порой и просто опасные задания. Доверие между ними было полное, но все-таки риск сохранялся немалый. Если бы о намерениях Головина искать мира с немцами узнал кто-нибудь кроме Штейна до того момента, когда генерал мог положить на стол Сталину все карты, с указанием конкретных сроков прекращения огня и порядка отхода немецких частей с территории СССР, то можно не сомневаться – начальник военной разведки попал бы в СМЕРШ и, будучи подвергнут допросу с применением некоторых специальных методов, молил бы о скорой смерти как о высшей милости. Поэтому Головин долго, целых пять месяцев, колебался и взвешивал все «за» и «против», прежде чем начать сегодняшний разговор.
В дверь постучали, и на пороге появился Штейн. Он был по-прежнему одет в отглаженную гимнастерку и галифе, сапоги пускали солнечные зайчики, только лицо его осунулось и заметно постарело. Видно было, что человек уже долгое время работает, не считаясь со временем, без выходных, на износ.
– Вызывали, Филипп Ильич? Доброе утро.
– Вызывал, Олег Николаевич. Проходи, присаживайся, – Головин указал на мягкий стул рядом со своим столом.
Около минуты оба молчали. Штейн деликатно покашливал в кулак.
– Есть задание для тебя, – начал Головин.
Штейн приготовился слушать.
– В Стокгольме… Ты ведь у нас специалист по Скандинавии… – Он посмотрел на Штейна. Штейн промолчал, но видом своим дал понять, что специалист по Скандинавии именно он.
– Так вот, в твоем любимом и знакомом тебе до закоулков Стокгольме объявилась редкая гадина: бывший царский генерал Синяев Аполлинарий Аркадьевич. В восемнадцатом году он воевал против советской власти в армии Юденича, потом в армии Колчака. После разгрома Колчака бежал в Китай, откуда переехал в Европу. Лет десять назад, не найдя для себя занятия в Париже, осел в Стокгольме. Жил бы он там себе до глубокой старости – и хрен бы с ним. За всеми белогвардейскими недобитками по свету гоняться – ни времени, ни людей не хватит. Тем более что сидел он, как мышь, тихо и, в отличие от генерала Краснова, себя никак не проявлял. А тут, понимаешь, зашевелился, гаденыш! Вот, полюбуйся, – Головин достал из ящика стола папку, развязал тесемки и вынул из нее несколько газет.
Штейн взял газеты и не торопясь стал их пролистывать.
– Интересующий тебя материал отчеркнут красным карандашом, уловил? – заметил Головин и продолжил: – В ряде шведских, норвежских и голландских газет, а также в эмигрантской русскоязычной печати
стали появляться статьи этого самого Синяева, в котором тот призывает русских эмигрантов вступать в ряды НСДАП и записываться в добровольческие легионы ваффен-СС. Каково, а?
Штейн снова промолчал, но было видно, что он очень внимательно впитывает эту информацию и готовит вопросы.
– Надо тебе заметить, что Гиммлер осенью прошлого года отдал приказ о формировании в составе ваффен-СС нескольких национальных легионов для использования их на Восточном фронте. Легионы эти формируются из пленных прибалтов, кавказцев, белорусов и украинцев, до войны проживавших в западных областях, а также подонков и уголовников всех мастей. Этот самый Синяев активно и успешно ведет агитацию за вступление бывших офицеров и нижних чинов белой армии в русский легион ваффен-СС. Уловил?
Штейн продолжал листать газеты.
– Так вот, Олег Николаевич, меня не интересует, сам он додумался раскрыть свою поганую варежку или умные люди из СС ему подсказали, но запись добровольцев в русский легион идет. Во многом благодаря агитации этого Синяева. Уже подано несколько десятков заявлений. Этого мерзавца охраняют. Вокруг него постоянно крутятся несколько активистов из шведской организации национал-социалистов. Сам он частенько бывает замечен в немецком посольстве. Твоя задача – сделать так, чтобы об этом Синяеве ни в Европе, ни в мире никто никогда больше не услышал. Как ты с ним будешь договариваться – дело твое. Уловил? Я предупрежу технический отдел, чтобы тебе выделили любое спецсредство, которое может понадобиться для выполнения задания. Вся необходимая информация по Синяеву в этой папке, – Головин открыл сейф и извлек тонкую папку. – Вопросы?
Штейн встал и опустил руки по швам.
– Никак нет, товарищ генерал. Разрешите приступать к выполнению задания?
Головин посмотрел на него снизу вверх и спокойно сказал:
– Не разрешаю. Сядь. Это еще не все. Сколько времени тебе потребуется на подготовку?
Штейн взвесил на одной ладони тонкую папку с сообщениями агентов о Синяеве, на другой – газеты с его статьями.
– Час на ознакомление, час на размышление, часов шесть на составление плана и увязку моего проникновения в нейтральную Швецию, дня четыре на выяснение обстановки, сутки на исполнение. Я думаю, что через восемь дней доложу вам о выполнении задания.
– Не торопись. Говорю же, что это еще не все. Уловил?
Штейн сел обратно на стул. Головин встал из-за стола, прошелся по кабинету и встал у окна, опершись о подоконник.
– А здорово мы немцу под Москвой дали, Олег Николаевич? – Головин повернулся к Штейну.
– Здорово, Филипп Ильич, – согласился Штейн. – Теперь погоним гада.
– От кого другого, а от тебя я не ожидал такого оптимизма, – Головин укоризненно посмотрел на Штейна. – Уже один раз Гитлера шапками закидали. Что, урок не пошел впрок? Ты где служишь?
– В ГРУ.
– Ты служишь в Генеральном штабе. Следовательно, обязан мыслить стратегически, а если своих мозгов не хватает, то слушай, что старшие по званию говорят.
– Виноват! – Штейн снова встал и вытянулся по стойке «смирно».
– Виноватых бьют, – заметил Головин уже мягче. – Сядь и слушай. Мы с тобой в одной упряжке уже не первый год. Много дел вместе наделали. Я тебе полностью доверяю и считаю, что сейчас могу с тобой разговаривать откровенно. Уловил?
– Уловил, Филипп Ильич, – напрягся Штейн.
– Война нами, можно сказать, уже выиграна. Но сколько крови еще прольется, прежде чем она окончится? И когда еще она окончится? – Головин сделал паузу, подошел вплотную к Штейну, положил руку ему на плечо. – Вот ты и поедешь в Швецию в поисках мира с немцами…
Штейн резко и недоуменно посмотрел на Головина. Тот перехватил взгляд и, не меняя тона, так же спокойно продолжил:
– Да не дергайся ты. Сиди спокойно. Тебя УЖЕ должны расстрелять. Если узнают об истинной цели твоего визита в родной Стокгольм от меня – то расстреляют за то, что не донес. А если донесешь, то расстреляют за то, что ЗНАЛ… За сопричастность… Так что сиди спокойно, и давай-ка обсудим детали.
Штейн встал, одернул гимнастерку, поправил портупею и четко выговорил:
– Товарищ генерал! Подполковник Штейн готов выполнить любой ваш приказ.
– Ну и молодец, что готов, – отеческим жестом Головин усадил Штейна обратно на стул. – Удачно этот Синяев возник на горизонте. Чрезвычайно удобное прикрытие для твоего внедрения в Швецию. А теперь слушай…
Головин снова подошел к сейфу, достал из него еще одну тонкую папку.
– Около трех недель назад, как сообщает наш резидент в Стокгольме, в немецкое посольство прибыл новый военный атташе – некий оберст-лейтенант фон Гетц. Паренек непростой. Десять лет в люфтваффе, стажировку проходил у нас под Горьким, отличный летчик-истребитель, дрался в Испании, Польше, Франции, у нас – само собой. Полгода назад ему был вручен Рыцарский Железный крест. Кому попало такую награду не вручают. Уловил? В «Фелькишер беобахтер» его рожу напечатали… Представляешь, если бы ты появился на первой полосе «Правды»? – Головин усмехнулся своей фантазии. – Его тут неподалеку, в Подмосковье, подожгли в бою, так он в госпиталь лататься поехал. И тут вот какая забавная история получается. Рана у этого фон Гетца была совсем не смертельная, как говорится, летать бы еще и летать. А его посылают на дипломатическую работу в спокойную нейтральную страну. Как ты думаешь, почему?
– У меня есть два предположения, Филипп Ильич. Либо у Геринга асов девать некуда, либо этот фон Гетц – второй Талейран.
– Да нет, Олег Николаевич. Не совсем так… Вернее, совсем не так. У Геринга каждый опытный летчик на счету, а наш новый друг в дипломатии, мягко говоря, понимает, как свинья в апельсинах. А вот теперь ответь мне, товарищ подполковник, зачем в самый разгар войны в нейтральной стране появляется опытный вояка, которому самое место в кабине самолета, а не на дипломатических раутах, и который в тонкостях мировой политики ни уха ни рыла не смыслит?
– Не знаю, Филипп Ильич, – растерялся Штейн.
– А я вот очень хочу это знать, – с нажимом сказал Головин. – И очень хочу, чтобы ты мне ответил на этот вопрос в самое ближайшее время. Для этого я тебе эту командировку и нарисовал. А чтобы ты понял, почему этот самый оберст-лейтенант меня интересует, я добавлю, что очень уж странные знакомства заводит наш друг в славном городе Стокгольме – пацифисты, клерикалы… Необычный интерес для офицера самой агрессивной армии мира. Уловил?
– Улавливаю.
– И последний штрих к портрету. Есть основания полагать, что оберст-лейтенант действует от имени и в интересах адмирала Канариса. Во всяком случае, должность военного атташе в немецком посольстве в Швеции традиционно использовалась как крыша для абвера. Вопрос, – Головин сделал паузу. – Не с аналогичными ли целями прибыл этот фон Гетц в Швецию? Не нас ли с тобой он там ищет и ждет?
– Филипп Ильич, это было бы невероятно. Такое совпадение…
– Совпадение? Может быть. Тогда ответь мне, для чего ему нужно было устанавливать самые тесные отношения с Международным Красным Крестом? А с волонтером этого Красного Креста Валленштейном фон Гетц вообще подружился. Они чуть ли не в обнимку по Стокгольму разгуливают.
– С Раулем? – не удержался Штейн.
– Вы знакомы?!! – изумился Головин.
– Конечно. По работе в Стокгольме. Рауль Валленштейн – прекрасный журналист и образованнейший человек. Через этот канал я получил немало ценной и достоверной информации. Мы с ним в хороших отношениях.
– Тогда тебе и карты в руки. Завтра жду тебя с планом действий, а первого марта ты уже должен разгуливать по Стокгольму в компании твоего друга Валленштейна.
– Ясно. Разрешите идти?
– Разрешаю.
Когда Штейн был уже у дверей, Головин окликнул его:
– Олег Николаевич.
Штейн обернулся.
– Поздравляю тебя с нашим праздником – Днем Красной армии.
– Спасибо, товарищ генерал.
– И в честь праздника разрешаю тебе двести сорок минут сна. Ложись в моей комнате отдыха. Там тебя никто беспокоить не будет. А то выглядишь ты как-то… устало.
– Спасибо, Филипп Ильич.
– И последнее. Если ребята из СМЕРШа узнают об этом нашем с тобой разговоре, то нас возьмут в такой оборот, что о смерти мы будем только мечтать как об избавлении от невыносимых мук и страданий. Нам даже повеситься до приведения приговора в исполнение не дадут. Уловил?

 

Дневник: 25 марта 1942 года.

 

О потерях – один командир говорил мне, что в его дивизии осталось всего 5 человек из старого состава. Слухи о мире упорны. Когда-то я логически вычислил войну. Теперь я вычисляю мир. Оправдаются ли мои вычисления? Но в дальнейшей борьбе нашей с Германией нет смысла. Ни для нас, ни для нее. Победа любой стороны будет куплена ценой ее истощения, выгодного лишь Англии. Выйдя из войны, мы стравим немцев с Англией и лишим" ее преимуществ того, кто приходит последним. А немцы, в сущности, сделали то, что им было надо: вывели нас из игры, предельно ослабив. А мир, судя по приказу Сталина, прост: очищение наших земель. Украина же будет совсем свободной. Это будет мудрым актом, довершающим сталинскую национальную политику.
Говорят, что наши генералы заявили Сталину, что надо кончать: армия дальше не выдержит. Сомневаюсь в этом: армия выдержит еще. Дело в тыле, который явно ослаб: разруха идет crescendo.

 

30 марта

 

Заходил Изместьев. Он был в Таллине. Уезжал на пароходе рядом с «Кировым» под бомбами. У него на глазах взорвался наш миноносец, перехвативший торпеду, предназначенную для «Кирова». Тогда же утонул В.П.Бочкарев. Очень интересный человек. Я помню его по поездке в Киев в 1937 году. Он далеко пошел бы, жаль его. Все говорят о речи Майского в Лондоне. Для меня она симптом грядущего поворота к миру, вероятнее всего «похабному», как говорили в 1918 году. Впрочем, есть слух, что переговоры уже были, но «сам» их отклонил, так как немцы требовали Украину, Крым и нефть на каких-то особых началах.
Назад: XXXIV
Дальше: XXXVI