1
Жалкое они представляли из себя зрелище, восстановиться еще не успели, да некоторых и не восстановишь уже, покалеченные руки и ноги не станут такими, как прежде, никакие светила науки не возьмутся за их излечение. Так что Брусилов, увидев штурмовиков, чуть не прослезился, обнимал всех и целовал, вешая на грудь Георгиевские кресты, которых он привез с собой, наверное, целый ящик, явно рассчитывая, что штурмовиков останется побольше и выйдет конфуз, если кому-то из них награды не хватит. Мог на сей счет не беспокоиться. Когда он раздал всем кресты, то осталось еще и на танкистов, и на пехотинцев.
— Не вставайте, не вставайте, — причитал он над теми, кто встать не мог, но силился это сделать.
Он был в эту секунду похож на доброго старичка. Всего лишь старичка, а не на командующего победоносной армией, которая практически окружила Будапешт, которая практически выбила Австро-Венгрию из войны и которая сделала для победы над Центральными государствами больше, чем все армии союзников. На доброго волшебника, который пришел раздавать детишкам подарки.
— Спасибо, орлы, — не унимался Брусилов.
— Служим Родине, — отвечали штурмовики.
— Австро-Венгрия на ладан дышит. Через месяцок мира запросит.
Доклада он не слушал. Все ему уже сообщили, да и так все было яснее ясного.
Только Мазурову он не дал награды, ведь Георгиевский крест первой степени уже был у него, полученный еще летом за тот мост, который стал первым испытанием для штурмовиков.
Мазуров, смотря на генерала, улыбался тому, что тот так резко изменил свое мнение о штурмовиках.
— Государь император извещен о том, как вы выполнили задание, и изъявил желание самолично вручить вам награду, — слишком помпезно сказал Мазурову Брусилов, — вас вызовут в Санкт-Петербург, и церемония эта пройдет в Зимнем дворце.
Окажись кто другой на месте Мазурова, от такого известия места бы себе не находил. Много ли найдется людей, кому в течение месяца император дважды сам орден вручает? Некоторые всю жизнь ждут хоть одной такой удачи, да так и не дожидаются, а тут…
— Санкт-Петербург? Когда?
— Да хоть сейчас.
— Я думал, мне дадут отпуск.
Брусилов такой реакции изумился.
— До отпусков ли сейчас? Я понимаю, устали вы. О, да вы с невестой своей повидаться хотели? — осенило Брусилова.
Теперь пришел черед удивляться Мазурову, но не спрашивать же у командующего — откуда он про все знает.
— Вижу, вижу, что угадал, — заулыбался Брусилов. — На свадьбу свою пригласите?
— Да рано еще как-то об этом думать, — смутился Мазуров.
— Об этом никогда не поздно думать, — сказал Брусилов (интересно, на что он намекал, вроде женат был и в жене своей души не чаял), — война-то закончится скоро, уверен, что до Нового года. Вам все равно в Санкт-Петербург надо, отзывают вас у меня, а с невестой своей повстречаетесь, не так это и трудно.
— Как же? Будет отпуск мне?
— Потом, потом. Еще устанете от отдыха, как германцев да австро-венгров разобьем, но до невесты на аэроплане долетите, выделю я вам один из своих, так и быть. Он-то вас и в Санкт-Петербург доставит, подполковник.
«Он и вправду волшебник!»
— Я майор. Был произведен менее месяца назад.
— Ну и что же с того? Теперь вы подполковник. Поздравляю.
— Благодарю. Служу Отечеству.
— Меня благодарить не надо. Не я вас повышал в звании. Так как насчет приглашения?
— Почту за честь…
Брусилов ликовал. Ему уже доставили газеты, в которых его называли героем Отечества, в очередной раз сравнивали с Александром Невским, Суворовым и Кутузовым, превозносили до небес, точно это он один взломал оборону австро-венгров. Он был уверен, что эрцгерцог Фердинанд сейчас вылетел в Берлин просить у кайзера помочь любыми средствами, но и у того сейчас дел невпроворот — Маннергейм осадил Кенигсберг, эсминцы и дредноуты Эссена заперли морскую базу в Пиллау, Восточная Пруссия почти полностью оказалась во власти русских и сил отбить ее обратно нет никаких. Данциг вот-вот падет. У германцев морских баз на Балтийском море, за исключением Киля да острова Рюгхольд, и не останется.
До австро-венгров ли кайзеру, когда Германия в смертельной опасности? Корнилов на Берлин идет. Ничего эрцгерцог не получит и начнет просить у посредников заключения мирного договора, чтобы хоть Вену спасти от разрушений, если уж Будапешт спасти не удалось. Еще чуть, и на Австро-Венгрии можно ставить крест, а вскоре придет черед и Германии.
На Мазурова навалилась усталость и, несмотря на то, что здесь, на небесах, было очень холодно, он уснул, закутавшись в теплый шерстяной плед.
Как они взлетали и набирали высоту — он еще помнил, но сам полет стерся из памяти, точно его и вовсе не было, и волшебник, которым был Брусилов, одним взмахом своей руки перенес его за сотни километров. От сна он очнулся, только почувствовав, что аэроплан тряхнуло, когда колеса его коснулись взлетно-посадочной полосы. Ему хотелось опять вернуться в сон, потому что там он был с Катей, опять гладил ее длинные и мягкие волосы. Он так любил их гладить и смотреть в ее глаза. Их встреча была мимолетной, не дали ему больше, а если бы не на аэроплане он летел, то и вовсе эта встреча не состоялась.
— Я хотела волосы подстричь, неудобно с ними в лазарете, все время путаются и из-под косынки выбиваются, — зачем-то говорила она.
Он уткнулся в волосы и вдыхал их нежный запах. В маленькой темной комнатке горели в печке дрова, изредка выстреливая снопами искр. И без огня было тепло, но с ним гораздо уютнее.
— Не подстригай, ты же знаешь, как они нравятся мне.
— Ты далеко. Когда ты меня в следующий раз увидишь? До конца войны отрастут.
— Не успеют. Скоро все закончится.
— Я уже решила, что не буду. Примета плохая. Возвращайся побыстрее и пиши мне чаще. Я все твои письма с собой ношу, перечитываю, уже наизусть знаю.
— Я и так стараюсь каждый день тебе писать. Иногда не получается.
— Ты мою фотографию куда дел?
— С собой ношу. Всегда.
Она заулыбалась своим мыслям, глаза у нее стали совсем детские. Мазуров поцеловал ее в щеку.
— Я не буду спрашивать, где ты был, — сказала Катя, — догадалась. Форт «Мария Магдалена» — это ты?
— Умница ты у меня. Догадливая.
— А мне ничего не рассказал, — обиделась она.
— Зачем зря беспокоиться.
— Сейчас опять куда-нибудь?
— Да. Ты-то как?
Она всматривалась в его глаза, точно надеялась что-то прочитать в них, потом отвела взгляд.
— Работы много. С ног все здесь валимся. По несколько десятков операций в день. Ты стал важной фигурой, когда мы с тобой познакомились, к тебе генерал приезжал как к другу старому, а теперь и вовсе персональный аэроплан у тебя.
— Ну, это временно.
Ни об очередном повышении, ни о предстоящей церемонии в Зимнем дворце он ей не рассказывал, ни тем более о том, что его готовят к новой операции, которая может оказаться опаснее всех предыдущих.
— Поосторожней будь. Ты мне очень нужен.
— Ты мне тоже очень нужна. Я постараюсь…
Мазуров не стал спрашивать у пилота — прилетели они или нет, потому что в прошлый раз уже получил отрицательный ответ. Тогда они сели на дозаправку. Сейчас он приземлялся в очень трудных условиях — взлетно-посадочная полоса не освещалась.
«Мастер», — подумал Мазуров о пилоте.
— Все, господин подполковник! — закричал ему пилот, оборачиваясь, когда шум двигателей стал потише.
Аэроплан, замедляя ход, катился по взлетно-посадочной полосе. Сколько ни вглядывайся в эту темноту, обступившую их, все равно ничего не разглядеть, будто ослеп. И звезды скрыты облаками. Что за аэродром? Где они? Только угадываются силуэты нескольких транспортов, замаскированных сеткой, — таких огромных, что вряд ли это были «Ильи Муромцы». Никогда прежде Мазуров таких не видел.
— Что это? — спросил он у пилота, указывая на замаскированные аэропланы.
— «Русские витязи», — сказал пилот, точно Мазурову эти слова должны были все объяснить, — доставлены два дня назад. Здесь их шесть. Для остальных просто места не нашлось.
— Громадины какие, — не удержал восторга Мазуров.
Он и вправду слышал об этих аэропланах, но не думал, что они появятся на фронте так быстро, ведь еще пару месяцев назад они были в стадии разработки, и конструктор Слесарев бился над тем, чтобы поднять экспериментальную модель в воздух. Похоже, их готовили специально для Рюгхольда, подгоняли конструктора и заводчиков, а это значит, что на мелкие дефекты могли не обращать внимания, а может, и на крупные тоже…
— О, да, — с неменьшим восторгом сказал пилот.
После боя в форте прошло чуть более четырех дней, а казалось, целая вечность миновала, так много вместили в себя эти дни, но переход между событиями был таким быстрым и таким контрастным, что трудно было различить реальность и сон, они переплетались, сливались в одно целое, накладываясь на усталость.
Он слишком много сил отдал в «Марии Магдалене» и пока не смог их восстановить.
В залитых светом, сверкающих залах Зимнего дворца было слишком много репортеров, камер киносъемки, а документальный фильм о награждении отличившихся должен разойтись по стране сотнями копий, так, чтобы в каждом захолустном синематографе пришедшие на сеанс могли посмотреть его перед развлекательным фильмом, а может, и вместо него.
«Не рано ли все это?» — думал Мазуров, переминаясь с ноги на ногу в одном строю с офицерами и рядовыми, приехавшими с разных фронтов, и дожидаясь, когда дойдет и его очередь и император повесит ему на шею орден Андрея Первозванного.
«Все так, будто война уже закончилась, будто празднуем победу. Слишком рано все это».
Нарушался один из принципов, который русское командование позаимствовало у японцев — вести войну надо анонимно, чтобы противник не прознал то, о чем знать ему не стоило, будь то номера частей, участвовавших в боевых действиях или имена их командиров.
Мазуров знал, что войска Брусилова ведут в Будапеште очень сложные и кровопролитные бои, а австро-венгры, не выдержав уличных стычек, ушли под землю, спрятались в разветвленной системе коллекторов водоснабжения и отведения нечистот, карты которых не смогло раздобыть даже ведомство Игнатьева. Да и не существовало их, наверное, вообще в природе, все утеряно, и сами австро-венгры не знали, что там за сотни лет понастроили под городом. Сейчас люди убивали там друг друга, по уши в дерьме и захлебываясь в нечистотах.
— Я помню вас, подполковник, хотя тогда вы были только капитаном, — тихо сказал Николай Второй. — Вот и опять свиделись. Поздравляю с высокой наградой.
— Служу Отечеству, — козырнул Мазуров.
Император перешел уже к следующему награждаемому — пилоту, сбившему три аэроплана лучшей германской эскадры «Кондор».
«Не рано», — решил он, когда попал в Генштаб, благо от Зимнего дворца до него добираться было всего несколько минут пешком. Нужно лишь перейти Дворцовую площадь.
Разговор был недолгим. За него опять все решили. Главнокомандующий ткнул в разложенную на огромном дубовом столе карту и объяснил, что он должен сделать — взять этот кусок скалы под названием остров Рюгхольд. Германцы четверть века назад выменяли его вместе с Гельголандом на Занзибар у датчан. Возле Гельголанда, по одной из последних версий, находилась когда-то мифическая Атлантида, а возле Рюгхольда, который и предстояло взять Мазурову, лежало лишь два русских крейсера, потопленных германцами в самом начале войны.
— У меня же нет для этого людей, — удивился Мазуров.
— Сколько вам надо? — Голос командующего был жестким.
Он знал, какие береговые орудия стоят на Рюгхольде, каков там гарнизон и что в бухте острова укрываются несколько германских кораблей, а на них еще несколько тысяч моряков.
— Чтобы захватить аэродром и орудия — не меньше тысячи… Штурмовиков, — после паузы добавил он, посмотрев на собравшихся. — Тогда, может, мы их удержим какое-то время.
— Они у вас будут. Не тысяча, но почти. Будете взаимодействовать с кораблями Балтийского флота. Они доставят подкрепление. Что касается Рюгхольда, то бомбардировщики Гайданова должны уничтожить огневое прикрытие аэродрома и нанести удар по стоящим в бухте кораблям.
Мазурова посвятили в подробности предстоящей операции, выслушали его мнение, с чем-то соглашались, что-то отвергали, потом была взлетно-посадочная полоса Гатчины, где он так лихо производил высадку со своими штурмовиками месяц назад, и долгий ночной перелет к месту сбора.
«Не рано», — вновь думал он, вспоминая церемонию.
Вряд ли такое повторится, ну если только после победы, когда командование задумает провести на Дворцовой площади парад сводных частей всех фронтов, но у Мазурова появился слишком хороший шанс не дожить до этих событий.
Аэроплан остановился, но когда Мазуров, отстегнув ремни безопасности и парашют, выбрался из кресла и спрыгнул на землю, пропеллеры еще не затихли, разгоняя воздух. Ноги его едва не подломились, оттого что мышцы затекли, по ним прошла легкая боль от покалывания невидимых иголок. Но она была приятной, и еще приятнее — почувствовать под ногами мягкую землю, хотя и лететь там, высоко в небесах, рассекая ветер, тоже приятно, если бы только не война…
— Удачи вам, господин подполковник, — бросил ему пилот, — я дозаправлюсь и возвращаюсь.
— Спасибо, — крикнул ему Мазуров, — вы уже улетаете?
— Да. — Пилот остановил двигатель и тоже выбрался из аэроплана.
— Тогда вам тоже удачи.
Мазуров отдал пилоту очки и шлем.
Сперва они пожали друг другу руки, а потом обнялись.
К аэроплану ехал грузовик с цистерной вместо кузова и бежали техники, по дороге протирая слипавшиеся глаза.
«Не могли, что ли, полосу осветить? — подумал Мазуров. — Знали ведь, что аэроплан на посадку идет, а то, будь пилот менее опытным, башку бы здесь свернули в такой темноте».
Что касается дозаправки, то техники хорошо знали свое дело, быстро раскатали шланги и стали наполнять бензином опустевшие баки аэроплана.
— Господин подполковник, вас ждет автомобиль, — сказал один из техников.
Водитель трофейного «Майбаха» застоялся, устал в ожидании и не дал Мазурову даже к авто его подойти, выкатил сам на взлетное поле, тем самым нарушая инструкции.
— Куда ты прешь? — закричал было на него кто-то из техников, но тут же умолк, рукой махнул, потому что новых аэропланов на посадку не ждали, да и что случится, если полосу на минуту-другую займет автомобиль?
— Здравствуйте, господин подполковник, садитесь, пожалуйста! — приветствовал Мазурова водитель.
Не заглушая приятно урчащего двигателя, он соскочил со своего места, подбежал к пассажирской двери, открыл ее и терпеливо ждал, совсем как швейцар в гостинице, надеявшийся на щедрые чаевые от богатого постояльца, когда Мазуров усядется в кресло. Хлопнув дверью, он прыгнул за руль, движением, схожим с тем, как седлают своих коней ковбои в североамериканских фильмах, переключил скорости, утопил педали в пол, но слишком сильно, так что машина рванула с места с сумасшедшей скоростью и могла в эту секунду посоперничать с аэропланом, идущим на взлет.
Они вырулили на дорогу, ровную, отлично укатанную, так что ехать по ней было одно удовольствие, а авто вообще не трясло. По бокам проносились, сливаясь в монолитную стену, силуэты деревьев, ветер бился в лобовое стекло, играл с поднятым брезентовым верхом. Превосходный двигатель фирмы «Майбах», которая оснащала еще и бомбардировщики «Цеппелин», работал так бесшумно, что совсем не заглушал свист ветра. Не иначе, этот автомобиль еще совсем недавно возил в себе крупного военачальника. То ли он бросил авто, то ли сдался, не оказывая сопротивления, но достался он русским совсем без повреждений. Мазуров не заметил на корпусе не то что следов от пуль, но и ни единой царапины, впрочем, он не очень-то и присматривался к авто.
Брошенные казармы, в которых размещались штурмовики, находились километрах в тридцати от аэродрома. Мазуров прикинул, что на дорогу уйдет максимум полчаса, но он научил себя тому, что если у него выдастся даже несколько минут свободного времени, то лучше их потратить на сон, чем на обозревание окрестностей. Да и ничего интересного вокруг, кроме деревьев, не было — оставалось надеяться, что за ними не притаился какой-нибудь отставший от своей части германец, все еще не выловленный русскими, который лежит себе в траве, дожевывая последний сухарь, и поджидает с ружьем в руках, когда же покажется достойная цель. Пустое.
«Сплю и сплю, прямо как медведь в спячке».
Его разбудил скрежет отворяемых металлических дверей. Казармы опоясывала бетонная стена, поверх которой были прикреплены на железных штырях мотки с колючей проволокой. Штурмовик, прикрывая глаза ладонью от яркого света, подошел к авто, заглянул внутрь салона.
— Командира вашего привез, — доложил водитель.
Как только штурмовик посмотрел на Мазурова, лицо его преобразилось, мгновение назад он выглядел немного сонным, теперь сон исчез.
— Рад приветствовать вас, господин подполковник, — гаркнул он.
«Разбудит всех еще», — подумал Мазуров, кивнув ему.
Это был кто-то из новеньких. Его лица Мазуров не помнил.
— Двери-то отворяй, — тихо сказал водитель, высунувшись из салона.
Штурмовик бросился исполнять эту просьбу.
Автомобиль въехал во двор, освещая фарами одноэтажные приземистые бетонные строения, выглядевшие отчего-то неуютно. Может, оттого, что выкрасили их в серое, но построили совсем недавно и они еще не успели обветшать, а со стен не осыпалась штукатурка. До войны здесь располагался пехотный полк, так что места с лихвой хватало для всех штурмовиков.
Глядя на неосвещенные окна, Мазуров думал, что все спят, за исключением постовых, но он ошибся и понял свою ошибку еще до того, как авто затормозило. Еще не видя лица человека, который шел быстрым шагом к авто, Мазуров узнал, кто это, по фигуре и движениям.
«Вейц!»
— Здравствуй, командир, — он улыбался во все лицо.
— Здравствуй, как ты тут? Что не спишь-то? Ночь на дворе.
Он, как ребенок, радовался этой встрече, не чаяв уж увидеть старого друга, да и тот, похоже, тоже только верил в это, но не надеялся.
— Тебя ждал. Пойдем — в твою комнату провожу. Ты ведь устал с дороги.
— Есть немного.
Они поднялись по ступенькам, прошли по неосвещенному коридору. Вейц попробовал нащупать выключатель, пошарил по стене, но так его и не нашел.
— А, брось, — сказал Мазуров, — не заблудимся.
Он шел за силуэтом Вейца, как за поводырем.
— Здесь. — Вейц протянул что-то Мазурову.
— Ключи? А сам чего открыть не мог?
— Ну, это твоя комната. Я туда и не заходил. Открывай.
Мазуров взял ключи, ощупью нашел замочную скважину, вставил ключ, повернул, отворяя дверь, потом, переступив порог, отыскал выключатель. К счастью, свет зажегся тусклый и не сильно резанул уже привыкшие к темноте глаза.
— Вполне, — сказал он, осмотрев комнату.
Комната была метров тридцать, обклеена зелеными, чуть выцветшими обоями, возле одной из стен стоял застекленный шкаф с фарфоровым сервизом и книгами, черный кожаный раскладной диван со сложенным постельным бельем, одеялом и подушкой, по другую — в тон с диваном два кожаных кресла, а посредине — невысокий деревянный столик, на котором стоял телефон. На стене висели часы и репродукция картины Васнецова «Порт-Артурские маневры». Очень эта комната напоминала номер служебной гостиницы.
— Присаживайся, — Мазуров указал на одно из кресел.
Сам сел в другое.
— Кто тут еще есть из наших? — Он намекал на штурмовиков, которые были в отряде еще до войны.
— Пока никого. Ты да я. Но кто-то будет, — сказал Вейц, — у меня сотня, из них только шестнадцать в деле были, остальные — новички. Обучал их, но ведь за такое маленькое время всех-то не обучишь.
— Да, — кивнул Мазуров.
— Чаю с дороги хочешь? Или спать сразу ляжешь?
— От чая не откажусь.
— Хе, — улыбнулся Вейц, — я это предвидел. Сейчас принесут.
Он знал, что Мазуров к спиртному был равнодушен. Надо, чтобы голова всегда свежей оставалась. Мутную можно иметь на плечах, только когда в атаку идешь, из которой почти нет надежды выбраться живым, но и к практике, когда перед наступлением солдатам давали лишнюю порцию спирта, он относился очень скверно. На приеме, правда, позволил себе выпить бокал шампанского. Как откажешься, если император тоже с бокалом таким же стоит и со всеми награжденными чокается?
— Поздравляю тебя с очередным повышением, такими темпами ты к новому году генералом станешь.
— Перестань, надеюсь, что она раньше закончится. Да и ты, смотрю, уже капитан, и под твоим началом сотня человек. У меня, как ты помнишь, еще пару месяцев назад вас поменьше было.
— О, сам же знаешь, что в нашем деле повышения очень быстрые. Количество штурмовиков как снежный ком растет.
— Ага, только они все одноразового использования. У меня после последнего дела две трети состава — безвозвратные потери. Как у тебя?
— То же самое, правда, диверсионная операция была не такого масштаба, как у тебя. В остальных отрядах, кто в деле был, меньше половины из боя выходят.
— Главное, эти статистические данные до сведения новых штурмовиков не доводить. Пусть в неведении остаются.
— Все равно прознают. Но уверяю тебя, желающих стать штурмовиком от этого не убавится. Элитные войска все же.
— Аксельбантов и позументов на форме еще не хватает, и других побрякушек. Устал я чего-то. В машину превратился. Ты же помнишь, что не для этого нас готовили, а для Тибета. Я не солдат, а астроном. На Тибете небо должно быть очень чистым и звезд — тьма.
— «Открылась бездна — звезд полна?» — процитировал Вейц.
— Что-то вроде этого, — кивнул Мазуров, который тоже любил эти строчки, но продолжать их не стал.
— Знаешь, как нас называют?
— Как?
— «Клуб самоубийц».
— Это я уже слышал. Могли бы что-нибудь пооригинальнее выдумать.
В дверь постучали.
— Да! — крикнул Мазуров.
— Позвольте, господа?
Вошел штурмовик, неся в руках медный, начищенный до блеска самовар с множеством оттисков на поверхности, в ознаменование одержанных на различных ярмарках побед, совсем как панцирь легионера, побывавшего во множестве сражений. Штурмовик встал на пороге, не зная, куда ему поставить свою ношу.
— На стол ставь, — распорядился Мазуров.
— Какие будут дальнейшие указания? — спросил штурмовик.
— Пока никаких. Иди.
— Слушаюсь.
Вейц достал из шкафа чашки, чайник, сахарницу, две серебряные ложечки и жестяную коробочку с листовым чаем.
— Попадешь ты еще на Тибет, — сказал он, заваривая чай. По комнате растекся ароматный запах.
— Не думаю я так. Он же под британцами. А надолго ли они у нас в союзниках?
— До окончания войны дотянут, дальше вряд ли.
— И я так же думаю. Они и сейчас уже готовы палки в колеса вставлять. Чего в Дарданеллах-то высадились, вместо того чтобы с германцами дело во Франции быстрее решить? Сил, что ли, много? Нет, зарылись в землю и носа оттуда не высовывают. Не о том думали, чтобы Юденичу Эрзерум легче брать было. Разгроми они Турцию — козыри на руках будут, чтобы нам обещанные черноморские проливы не отдавать. Плохо так о союзниках говорить, но я радовался, когда им турки вмазали по первое число. Жалко только, что британцы не сами в пекло полезли, а, как обычно, чужими молитвами в рай захотели въехать — австралийцев и новозеландцев послали, а они ребята хорошие. Много их в Галлиполи полегло зазря. Жалко их. Чего лезли? Послали бы эту метрополию к чертям. Без нее бы прожили, как и мы без британцев. Только лучше бы было всем. Всем, кроме них, конечно.
— Вообще, союз с британцами — бред какой-то, — кивнул Вейц, — и в войну на одной стороне с ними ввязываться не хотелось.
— Только начальству об этом не говори, не патриотично. Что-то не помню, чтоб у тебя такие мысли были.
— У начальства такие же мысли. Я уверен. — Вейц стал разливать чай по чашкам. — Ты, кстати, тоже совсем другим был.
— Время делает нас умнее. — Мазуров положил в чашку два кусочка сахара, размешал.
— Ага, но до Тибета руки после войны-то дойдут. Вот и побываешь.
— Слишком известным стал, в газетах напечатали — благо только на плакатах еще не изображают да на улицах не развешивают, так чтобы каждая собака узнавала.
— Слышал, тебя эрцгерцог Франц-Иосиф после «Марии Магдалены» своим личным врагом объявил.
— Лично при этом событии не присутствовал, но мне такое говорили, там, на приеме у императора. — Подождав, пока чай чуть остынет, Мазуров пригубил чашку и остался этим очень доволен.
— Поздравляю. Как же он месть осуществить собирается? Подошлет шпионов?
— Не знаю, не знаю, об этом я как-то не думал, но в Тибет мне дорога теперь заказана. Думаешь, британцы обо мне не знают? Да их в Зимнем дворце было прилично: и представитель при Генштабе, и атташе, и корреспонденты «Лондон дейли». В общем, их военное ведомство в курсе, чем я занимаюсь, на Тибет меня не пустят, как ни маскируйся, да и в Лондон тоже, — добавил он после раздумья.
— А в Лондон-то чего не пустят?
— Не пустят. Не сомневайся.
— Хотелось?
— Нет. Промозгло там, а я тепло люблю. В Крыму лучше.
— Ладно, пойду я. Вижу, что уже утомил, — сказал Вейц, допив чай, — распоряжусь, чтобы самовар унесли и чашки помыли.
— Не беспокойся. Завтра, вернее сегодня утром — уберут.
— Спокойной ночи тебе, командир.
Он собрал свой отряд утром, осмотрел его, был очень доволен увиденным. У Мазурова рождались странные мысли, потому что все происходящее походило на то, как в древности готовились к битве и вассалы приводили к своему королю свои немногочисленные отряды, чтобы всем вместе встретить врага.
Из старых знакомых, тех, кого он брал с собой в Баварию, были только Вейц и Рогоколь. За прошедшее время они попробовали передать свое умение добрым восьми сотням солдат.
«Вместе мы кулак. Вместе мы охапка веток, которую поодиночке сломает кто угодно, но когда мы вместе…»
Он твердил это, как присказку какую-то, как заклинание.
Услышал бы его кто-то там, на Рюгхольде.
