СЕРГЕЙ ОДИНЦОВ
Он очнулся в затхлой темноте какого-то неизвестного подъезда, обнаружив себя стоящим на неосвещенной лестничной площадке.
Одичало повел глазами вокруг, соображая: «Дом старый, послевоенный…»
Пол устилала выщербленная мелкая плитка, широкий подоконник из прессованной мраморной крошки являл собой непозволительную по нынешним временам роскошь в строительстве типовых зданий, а потолок над головой, усеянный сморщенными сталактитами сгоревших спичек в темных ореолах подпалин, отличала завидная высота.
Потом его лихорадочным жаром пробрал ужас.
«Папка! Где папка с документами?! Нет папки…»
Обшарил карманы.
«Так, бумажник на месте, ключи, служебное удостоверение в потайном, на молнии кармашке, тоже здесь… Но где папка и пистолет?»
Он присел на подоконник, принявшись перебирать смутно возникающие в памяти события ближайшего прошлого.
Сейчас половина пятого утра. Тэк-с. Вчера в семь часов вечера он приехал в МУР, где с хорошо знакомым ему начальником отдела обсудил детали совместной операции; после, часам к девяти, в кабинете собрались приятели-оперы, был открыт несгораемый шкаф, хранивший в своем чреве множество бутылок с качественными алкогольными напитками, недостатка в которых сыскари не ведали даже в суровые времена «сухого» закона, а вот с другой муровской традицией - скудостью закуски - дело также обстояло по-прежнему, что в результате, видимо, и сказалось…
Последняя вспышка памяти донесла до Одинцова событийный фрагмент, не отличающийся информативной ценностью: кто-то протягивал ему полный до краев стакан и дольку подгнившего яблока. А вот что происходило после этого стакана…
«Пили мы до двенадцати… кажется, - размышлял он. - Ага! Вот оно! Я же хотел еще на Лубянку заехать, идиот! Может, действительно туда поперся? На автопилоте? И папка сейчас в сейфе? Или она где-то тут, в подъезде?»
Ощущая медную сухость во рту, свинцовую боль в затылке и чугунную тяжесть в членах, он осторожно присел, слепо водя рукой по полу.
«Нет, ничего…»
Вновь пошарил по карманам, обнаружив в одном из них зажигалку.
Одинцов не курил и потому присутствию зажигалки в своей одежде несколько удивился, тем более была она явно дамской: изящной, узенькой, зыбко сверкнувшей во тьме сусальным золотом…
– Твою мать! - в сердцах ругнулся он, нажимая на клавишу и всматриваясь в темные углы площадки, озаренные слабым огоньком.
Папка отсутствовала.
Марш за маршем, сантиметр за сантиметром полковник Одинцов исследовал недра незнакомого подъезда, не достигая никаких положительных результатов в поиске совершенно секретных документов.
Отчаянно пыхтя, он просовывал голову в узкие пространства за мусоропроводными трубами, на ощупь, обдирая запястья, исследовал пазухи за батареями, с омерзением ощущая на пальцах сбитую в войлочные клочья пыль…
Напрасно!
Взопрев от отчаяния, растерянный, как потерявшая хозяина собака, он, выбежав из подъезда, замер с открытым ртом, не понимая, в каком районе находится, и тут узрел одинокие «Жигули», двигающиеся по темной улице.
Поднял вверх словно отлитую из металла руку, отдаленно ассоциируя себя с памятником.
– Площадь Дзержи… На Лубянку, в общем.
– Сколько?
– Договоримся!
Машина, поплутав по неизвестным улочкам, выехала на магистральную трассу, и, пережив мгновение безрадостного узнавания местности, Одинцов сообразил, что неведомым образом нелегкая занесла его на окраину Лефортово.
На Лубянке, пройдя мимо клюющих носом прапоров, с видимой неохотой повиновения уставу исследовавших его служебное удостоверение, он вошел в кабинет, открыл сейф и, затравленно перебрав лежавшие в нем бумаги, кинулся к письменному столу, шумно выдвигая из него ящики.
Папки в кабинете не было.
Фотографией на белой стене взирал на полковника с озорной иронией застекленный железный Феликс в куцей фуражечке.
Достав из кармана две банки пива, купленных по дороге, Одинцов совершил глубокий глоток ледяного напитка, произнеся в сумрачную кабинетную тишь:
– Картина Репина «Приплыли»!
Затем схватился за телефон, намереваясь позвонить домой муровскому начальнику, но передумал, решив обождать хотя бы до семи часов утра.
Табельный пистолет был на месте в сейфе, трофейный, изъятый у бандитов «вальтер», столь бездарно утраченный, было хотя и жаль, ну да плевать, все равно он носил его как расходное оружие на случай непредвиденных ситуаций, когда можно было хлопнуть противника и бестрепетно зашвырнуть пистолетик в канаву, не обременяя себя объяснениями начальству и походами в прокуратуру. Тем более, благодаря регулярным командировкам в Чечню, трофейных пушек у него хватало в избытке.
Но папка! Папка - это в лучшем случае вылет из органов, а в худшем - вполне, кстати, реальном - трибунал!
Он допил целебное пиво, спрятал пустые жестянки в карман пальто и, положив несчастную больную голову на сложенные на столешнице руки, погрузился в полуобморочный, неспокойный сон.
Через пару часов, очнувшись от дремы, достал из ящика стола сотовый телефон, набрал заветный номер.
После долгой череды гудков в трубке раздался нутряной стон, следом за которым собеседник трудно и злобно выхрипел вопросительное:
– Да?..
– Миша? - спросил Одинцов, сглотнув холодную слюну вновь охватившей его паники. - Миша, это я, Сергей. Слушай, первый вопрос: где папка?
– Что?!
– Я говорю: где папка? Ну та, с которой я вчера к тебе… На том конце провода утомленно вздохнули.
Одинцов, сжимая трубку дрожавшей рукой, почувствовал щекотно скользящую по лбу змейку нездорового пота.
– Да замотал ты меня со своей папкой! - донеслось возмущенно.
– То есть? - вопросил Одинцов, предчувствуя благополучную развязку страшного приключения.
– Вчера же ее в мой сейф положили! Вместе с железом твоим криминальным! Ты откуда звонишь? - поправились настороженно.
– Да я по сотовой, все в порядке…
– Ну, вчера, значит, выходим с тобой из кабинета, ты - хвать себя под мышку!.. Где, говоришь, документы? Я тебе: в сейф же положили! А ты: покажи! Вернулись, я сейф открыл, показал… Потом в лифте - снова-здорово: где папка? В сейфе! Покажи! Потом та же бодяга на улице… Замотал же, говорю!
Одинцов с облегчением прикрыл глаза.
– Понял, - выдохнул через трепыхнувшийся ком застрявшего в горле сердца. Затем, отдышавшись, спросил: - А чего потом было?
– Чего-чего… Потом вы с Ваней из кадров к каким-то его девчонкам упилили, дальше у него спрашивай.
– Понял, - уже окрепшим голосом повторил Одинцов. Добавил нейтральное: - Сам-то как?
– С капельницей лежу, вот как! У меня же язва! Доктор только что ушел!
– Ну, отдыхай-отдыхай!
Встав со стула, Одинцов механически перекрестился.
Нет, пить надо меньше, в последнее время участились возлияния, да и тяга известная к ним появилась, чего уж греха таить…
Оправдываться, конечно, можно разно: и одиночеством, длящимся уже год после развода с женой, и тупиками, то и дело возникающими на службе, когда месяцы работы улетают псу под хвост, ибо значительная часть последних разработок, касающихся коррупции, - напрасно потраченное время, бои с тенями, что, обрастая плотью, превращаются в монстров, защищаемых государственным статусом неприкасаемости и личным оружием безграничной власти. Кроме того - возня и грызня внутри Лубянки, ежедневная готовность получить нож в спину - как абстрактный, так и вполне натуральный.
Нет, не его это время, не его. Он - продукт тоталитарного государства, где все было ясно - кому служить и ради чего. А находясь в нынешнем болоте, недолго и в самом деле спиться. Взяток он не берет, ибо просто органически не в состоянии брать и, более того, отчего-то уверен, что если возьмет, так сразу же и погорит! Толстосумам не прислуживает - презирая их как руководящую и направляющую силу свершившейся криминальной революции, повторно утвердившей правомерность лозунга «Кто был никем, тот станет всем».
Он не был против частных предприятий и собственности, но ведь основное достояние страны - труд умелых рук и талантливейших умов, достался кучке никчемных, грязных гадин, неспособных гвоздя забить, но зато изощренных в паразитизме и хитроумной продажной подлости.
Жена - директорша АОЗТ, в девичестве инструкторша ВЛКСМ - рассталась с ним, не сумевшим проникнуться коммерческими веяниями новой эпохи, как с вышедшим из моды пальто.
Возглавляемое бывшей пламенной комсомолкой купеческое новообразование закрытого типа помог ей открыть новый супруг-банкир - давний воздыхатель из прежней партийной номенклатуры среднего звена.
Анализируя подобные трансформации, связанные с неслыханным идеологическим приспособленчеством, Одинцов, дурея, уже глубоко начинал сомневаться в правильности собственной позиции и в целесообразности вредной и нервной службы за нерегулярно выплачиваемые гроши.
Но куда податься? На пенсию? Выслуга, положим, позволяет, однако чем заниматься? Что он умеет? Не пропадет, конечно, вывернется, но стоит ли менять привычное в своих формальных аспектах бытие офицера госбезопасности?
«Поскрипим еще, старая галоша, потопчем коридоры Конторы…»
Сегодня надо отовраться перед начальством, сославшись на текущие оперативные делишки, и отправиться домой, выспаться как следует. Вечером он идет в гости, на день рождения к одному известному журналисту, кого время от времени консультирует по связанным с деятельностью Конторы вопросам. А порой и информацию подбрасывает. Принципиально, не за мзду. Чтобы сориентировать парня в некоторых нюансах внутренней и внешней политики. Может, оно и бесполезно по большому счету, как генерал утверждает, но есть пока издания, где все-таки можно правду-матушку прочитать, очистив мозги от пудры, щедро осыпаемой в массы популярными демократическими - ха-ха! - изданиями.
С генералом он столкнулся в коридоре управления в восемь часов утра.
– Ты чего какой-то… как из-под танка вылез? - спросил Одинцова выспавшийся, одетый в идеально отглаженный костюм начальник.
Сдерживая дыхание, густо отдающее перегаром, Одинцов поведал, что всю ночь просидел в МУРе, куда снова сейчас собирается.
– Тут из СВР нам подарок преподнесли, - сказал генерал. - «Контрабас» готовится. С территории нашего Большого Друга. Ну… зайди, что ли, ознакомься… Нет, давай, пожалуй, завтра с утра, а то глаза у тебя как у ведьмака… Езжай в свой МУР… - Вздохнул понятливо. - Выпей коньячку и отоспись.
И генерал проследовал дальше.
Сокрушенно выдохнув через нос теснивший грудь воздух, отравленный алкогольной поганой перекисью, последовал Одинцов на выход, ощупывая в кармане пивные жестянки, с которыми надлежало расстаться у урн метрополитена.
Вечером, тщательно выбритый, пахнущий дорогим одеколоном и весьма посвежевший, полковник сидел в квартире журналиста, попивая «Абсолют» с апельсиновым соком и закусывая его севрюгой холодного копчения.
Журналист, парень с острым, дотошным умом, пытался, естественно, выжать из полковника какую-нибудь остренькую информашку, но многоопытный Одинцов, видевший в каждом без исключения агента врагов - возможных и нечаянных, умело уходил от вопросов, выверяя каждое свое слово.
Впрочем, не столько благодаря выпитому, сколько исходя из глубокой личной неудовлетворенности неиспользованной информацией, решил все же полковник хозяину потрафить, поведав про газопровод, утрату страной стратегических сырьевых инициатив и о финансовом механизме вознаграждения за такие злодеяния ответственных негодяев.
Журналист заинтересованно напрягся.
Пикантную фактуру секретнейших банковских таинств Одинцов в разговоре опустил, но общую их канву изложил, дав заодно координаты специалистов, способных проконсультировать борзописца относительно специфики темы.
Возвращаясь домой, Одинцов еще раз взвесил все им произнесенное. Вроде бы в своей откровенности он не переборщил. Так, дал толчок творчеству. Что бумагомаратель раскопает своими личными усилиями, пускай будет также его личным достижением. Хотя - что он там способен раскопать? Номера швейцарских счетов? Данные на финансовых агентов власть имущих? Ха-ха! Так что, будет прецедентик, очередной пинок хилой пяткой оппозиции в толстую задницу монстра властной коррупции, но большим и не утешишься. Он, Одинцов, выполнил, исходя из сегодняшних возможностей, свой гражданский долг патриота из подполья, и на том тема для него закрыта.
Вспомнились слова генерала о готовящейся контрабанде из Штатов.
Это представилось интересным, тем более сигнал пришел из СВР. Данный факт вселял некоторую надежду на стандартный исход оперативных мероприятий: преступники арестованы, население о подвигах чекистов извещено, а значит, пошла раздача медалей и звезд.
«Если только сверху не потребуют вернуть контрабанду получателю, - уныло подумал Одинцов. - И такое ведь было год назад… И вернули ведь! И как тут не спиться, блин!»
Он вдруг почувствовал себя в этой сегодняшней - хитрой, подлой и жестокой жизни подобно доживающему свой век черно-белому телевизору, не способному отразить все радостные краски такого пестрого и феерического бытия, захлестывающего страну и мир.
