Накануне вечером прошел дождь, поэтому страшная жара, от которой уже начали желтеть листья на деревьях, словно осень пришла на месяц раньше срока, немного успокоилась. Вот уже несколько недель ночи превращались в кошмары из-за того, что от жары невозможно было заснуть. Генералу Рандуличу, когда он особенно долго ворочался в постели, казалось, что он оказался где-нибудь в Гоби или Каракумах. Каждую ночь приходилось по несколько раз вставать с постели, смачивать водой пересохшие, готовые потрескаться губы, и лишь под утро, когда восток, а не запад окрашивался красными всполохами, он наконец-то погружался в сон. Но эта ночь выдалась такой спокойной, что Рандулич проспал и едва не опоздал на встречу с командующим армией.

Еще день назад он думал о том, что неплохо перейти на один из вариантов колониальной формы, например на тот, который носят в Туркестане. Однако сегодня Рандулич превосходно чувствовал себя и в обычном летнем мундире. Если же адъютант разгонял «Руссо-Балт» до крейсерской скорости, позволяя стрелке спидометра отклониться вправо примерно на две трети своих возможностей, становилось даже прохладно.

Людей на улицах города можно было пересчитать по пальцам. Ночью германские бомбардировщики дважды сбрасывали на город бомбы. Их главной целью являлся вокзал, но когда пилоты аэропланов поняли, что прорваться туда они не сумеют, то начали просто избавляться от бомб, которые падали куда попало. Владельцы магазинов, опасаясь, что осколки побьют стекла витрин и попортят товары, загодя заколотили их досками. Возле одного из таких магазинов прогуливался полицмейстер. Он постоянно подкручивал великолепные загнутые вверх усы и так увлекся этим занятием, что не только не замечал прохожих, которым, чтобы не столкнуться со служителем закона, приходилось обходить его стороной, но, пожалуй, не обратил бы даже внимания, если бы в один из заброшенных магазинов полезли мародеры. Уличные торговцы выползли из укрытий, как только русские истребители отогнали волну германских бомбардировщиков. Еще не успела осесть пыль. Она кружилась над разрушенными зданиями, как над трупами исполинских животных. Завалы, оставшиеся от предыдущих бомбардировок, уже давно разобрали. На месте двух доходных домов и пекарни остались пустыри.

«Руссо-Балт» объехал зиявшую на мостовой кляксообразную проплешину. Сюда угодила одна из бомб. Она пробила асфальт. Под ним оказалась брусчатка, которую взрыв раскидал в разные стороны. Брусчатка пробивала стены домов не хуже шрапнели. Дыры залатали, а оштукатурить их еще не успели. Воронку на мостовой наскоро засыпали камнями, щебнем, песком и утрамбовали.

Встречавшиеся на пути подводы, груженные мешками с мукой, овощами и другой снедью, которую крестьяне везли на базар, заслышав позади себя рокот двигателя, жались к тротуару, пропуская автомобиль вперед.

В одежде теперь преобладали темные тона, даже барышни, которые раньше щеголяли в красных, голубых, розовых и салатовых платьях, носили все больше коричневое или черное, причем не обязательно из-за траура по погибшим родственникам. Было много военных: пехотинцев и кавалеристов. Но большинство из них редко выбирались за границы вокзала, оставаясь в эшелонах, которые транзитом двигались дальше на запад. Порой эшелоны задерживались на станции по нескольку дней. Местные предприниматели смекнули, что наибольшую прибыль можно получить от увеселительных заведений, поэтому в последнее время их появилось в округе довольно много от дорогих, предназначенных для офицеров, до дешевых солдатских. Они группировались вокруг вокзала, создав между ним и остальной частью города своеобразную буферную зону. Здесь была превосходная питательная среда для шпионов. Кроме того, в ней скапливались разного рода аферисты. Это добавляло головной боли местным властям. Иногда они проводили полицейские проверки, вылавливая нежелательные элементы.

Фанерные тумбы были обклеены агитационными листовками и плакатами. Из-под них виднелись клочки и обрывки афиш, рекламирующих гастроли уездного цирка. Их уже почти оторвал ветер, и теперь они трепетали как флаги. Прошло три месяца, как цирк покинул этот город. С той поры здесь никто не выступал, а заклеивать старые афиши кроме как листовками да плакатами было нечем. Слов на них уже не разберешь, но Рандулич узнал их по цвету. Он ходил тогда на одно из представлений. Он смутно вспоминал жонглеров, акробатов, дрессировщиков, но в память въелся лишь клоун, который в конце репризы убегает с манежа с криком, что решил застрелиться. Вскоре из-за кулис слышится выстрел, а после клоун вновь появляется на манеже с удивленным выражением на лице, дымящимся пистолетом в руках и говорит, что он приставил пистолет к виску, нажал на курок, но промахнулся. У офицеров, которые приходили на представление, этот черный юмор неизменно вызывал приступы смеха и бурю оваций. Рандулич заметил, что после этой репризы никто из офицеров не пробовал застрелиться, хотя раньше такое изредка случалось. Наверное, потенциальным самоубийцам просто становилось стыдно, что их благородный в кавычках поступок обязательно сравнят с выступлением клоуна.

Командующий не афишировал свое местонахождение. На крыше особняка, где располагался штаб армии, не развевался трехцветный флаг, зато там замаскировали два пулемета системы Максима. На столбах, удерживающих ворота, не было никакой таблички. Перед зданием был разбит парк. Его опоясывала чугунная ограда. Деревья разрослись, и из-за этого с улицы стало довольно трудно разглядеть, что же происходит в особняке. Вряд ли кто-либо мог проникнуть незамеченным не то, что в особняк, но даже в парк. Человек, который будет настойчиво заглядывать через ограду, привлечет внимание патрулей. Ворота были крепко закрыты, а если непрошеный гость попытается перемахнуть через забор, дозорные немедленно доставят в контрразведку, благо находилось она всего-то в двух кварталах. Там уже выяснят, стоит ли за этим поступком что-то большее, чем простое любопытство.

Итак, ворота были наглухо закрыты. Рандулич уже смирился с тем, что сейчас адъютант начнет жать на клаксон, как бездомный путник, который поздно ночью добрел до постоялого двора и теперь просит, чтобы хозяева смилостивились и пустили его на ночлег.

Рандулич не любил пронзительный звук клаксона, резкий, неприятный, раздражающий барабанные перепонки, и готовился зажать ладонями уши, чтобы хоть немного заглушить этот звук, но тут ворота стали открываться.

Адъютант крутанул баранку. «Руссо-Балт» дернулся в сторону и чуть было не наехал на другой автомобиль — темно-зеленый «Рено», показавшийся из-за ворот. Адъютант вовремя заметил его, ударил по тормозам, а потом дал задний ход.

Несмотря на теплую погоду «Рено» закрывала брезентовая крыша, поэтому Рандулич не мог рассмотреть, кто в нем сидит. Ему лишь показалось, что он услышал из салона автомобиля какие-то ругательства. Подобные машины были наперечет. Догадаться, кто в нем находиться, не составляло большого труда. Если, конечно, автомобилем не завладели злоумышленники.

Как только проезд освободился, адъютант тут же направил автомобиль в ворота, как будто они в любую секунду могли закрыться и тогда не оберешься трудностей, прежде чем проникнешь за ограду. Ворота захлопнулись позади них.

Двор утопал в тени. Здесь было приятно прогуливаться даже когда вовсю жарило солнце. Адъютант остался в автомобиле, предварительно развернув его. Так удобнее выезжать со двора, но чтобы не задеть стены или не заехать на газон, требовалась прямо-таки ювелирная точность. Возле особняка стоял «Мерседес» командующего — подарок одного из местных купцов, который купил его незадолго до войны, а с началом боевых действий стал считать непатриотичным разъезжать на немецком автомобиле. В нем сидел водитель, затянутый в черный кожаный костюм. На руках, вцепившихся в руль, надеты кожаные перчатки, на голове — шлем. Похоже, он получил солнечный удар, но не сильный, так как большая часть энергии светила рассеялась листьями и до водителя дошли лишь ее крохи, теперь он не замечает происходящего и медитирует. По крайней мере он не обратил никакого внимания на подъехавший автомобиль Рандулича. Очевидно, для того чтобы вывести его из состояния оцепенения, нужна была команда наподобие той, что дают во время старта автомобильных гонок. Так и хотелось подойти к нему, похлопать по плечу и спросить в чем дело. Но эту заботу Рандулич оставил для своего адъютанта.

Перед парадным входом возле каменных львов вместо швейцаров, облаченных в красно-зеленые ливреи, стояли двое караульных. Угрюмые и неразговорчивые, они тоже походили на статуи. Но стоило подойти к ним поближе, как они оживали, словно к ним прикасался волшебник. Караульные знали генерала в лицо и не стали проверять документы, хотя инструкции позволяли им требовать их у кого угодно.

Рандулич поднялся по мраморным ступеням и прошел внутрь здания. Он посещал штаб с периодичностью примерно два раза в неделю, поэтому даже если на улице стояла кромешная ночь, а электростанция по какой-либо причине отключила подачу тока, он все равно без труда прошел бы по коридору, толкнув четвертую дверь слева, за которой находилась приемная командующего.

Стены были голыми, пол устилала потертая ковровая дорожка. Рандулич предполагал, что предназначалась она для того, чтобы оберегать мозаику, выложенную из разных пород дерева. Ковровая дорожка поглощала звуки шагов, но все равно в коридоре было так же неуютно, как в необжитой комнате, в которой еще не завелись домовые. Создавалось впечатление, что прежние хозяева этого здания вывезли все, что смогли, включая утварь, мебель и прочие вещи. Новые хозяева собирали обстановку впопыхах, совершенно не заботясь о том, насколько она подходит к интерьерам и как гармонирует друг с другом. Главное, чтобы присутствовала в необходимых для работы количествах, поэтому рядом могли преспокойно стоять кожаный потертый диван и деревянный аскетического вида стул. Командующий подыскивал себе особняк поменьше, а этот собирался превратить в госпиталь.

В коридоре царила суета. Здесь было так же многолюдно, как на званом вечере. Удивительно, что с улицы дом казался тихим, как пансион благородных девиц, но всем известно, кто водится в тихом омуте…

Адъютант командующего куда-то запропастился. То ли побежал добывать воду для самовара (надо заметить, что уже неделю как водопровод не работал), то ли отлучился по какой-то другой причине. Рандуличу пришлось войти в кабинет без приглашения. Дверь, обитую толстым слоем войлока, приходилось пихать сапогом.

Собственно, это был не кабинет, а большой зал. Почти под потолком размещался балкон для оркестра — великолепное место для наблюдения, если сюда удастся пробраться шпиону. Вооружившись биноклем или подзорной трубой, он сможет узнать важные секреты, особенно если займет там место сегодня. Балконом уже несколько месяцев не пользовались, и вход в него давно заколотили. По углам зала, словно задвинутые туда в наказание, стояли развесистые, похожие на небольшие деревья золоченые канделябры, как плодами усыпанные свечками. Зажигали их крайне редко и еще реже развязывали собранные в узлы портьеры, на которых уже накопилась пыль. Там же, в углу теснились большие, как платяной шкаф, часы работы Павла Буре. В центре зала располагался т-образный массивный стол, опиравшийся на не менее массивные деревянные ножки, вырезанные в форме львиных лап. Их было не четыре, а гораздо больше, и они могли выдержать вес десятков тарелок с кабанами, утками, цыплятами, осетрами, приправленными всевозможными соусами, утопающими в разнообразных кашах и гарнирах. Но это было так давно, а сейчас стол был пуст. Его окружало несколько кресел.

Командующий армией генерал Алексей Павлович Колчин стоял спиной к двери, всматриваясь в карту западных районов империи. Она занимала всю стену позади стола. На карте обозначались даже незначительные поселения. Но никаких специальных пометок, будь то линия фронта или дислокация русских войск, на ней не было.

— Вы до безобразия пунктуальны, — сказал командующий, оборачиваясь.

Его лицо было бы заурядным и незапоминающимся, если бы не изумительные глаза. Нет, они не были похожи на огромные плошки, как у собаки из сказки Андерсена, но взгляд генерала мог пронзать насквозь, как стилет, выпотрошить человека, вывернуть его наизнанку. Некоторые из подчиненных, чувствуя за собой вину за какую-либо, когда шли к Колчину, впадали в состояние мистического ужаса. Несмотря на возраст генерал был по-прежнему поджар, как охотничья собака, которая ко всему прочему несмотря на годы не утратила нюх.

— Присаживайтесь, Николай Иванович, — сказал Колчин, указывая на одно из кресел. — До вас здесь был городской голова. Надо признаться, что словесная баталия с ним отняла у меня много сил. Я даже испугался, что не успею его выпроводить до вашего приезда. Пришлось пойти на некоторые уступки.

— Я видел его автомобиль. Похоже, он все-таки остался недоволен исходом визита.

— Слишком многого хочет. Он просил помощи в решении коммунальных вопросов. Пришлось пообещать, что мы посодействуем в ремонте водопроводной станции. Станция нужна военным не меньше, чем жителям города.

Колчин сел. Он немного прихрамывал на левую ногу. Тот, кто ничего не знал о генерале, мог бы подумать, что он подвернул ее, когда выбирался из автомобиля или поскользнулся на мокрых после дождя ступеньках. Но история была давней. Круг людей, знавших о том, как Колчину с изуродованной во время пыток ногой удалось бежать из японского плена, как он затем пробирался к своим через китайские провинции, был узок даже тогда, десять лет назад, а теперь… Многие из посвященных умерли или погибли. Вот только Колчин все не мог понять, как о тех событиях прознал беллетрист Петр Придиус. Он написал роман, тактично изменив имена главных героев. Книга пользовалась успехом. Колчин по праву мог потребовать от Придиуса часть гонорара.

Генерал не мог долго стоять, поэтому любил сидеть в кресле, вытянув левую ногу вперед. Именно в этой позе он обычно разговаривал с посетителями и проводил совещания.

Генерал не переставал вбивать в головы своим подчиненным, что ему не нужны напрасные потери и лобовые атаки, если есть возможность совершить обходной маневр. Командующего слушались. Он не мог совладать лишь с морскими пехотинцами. Похоже, те возомнили, что мир начинает проваливаться в тартарары, после того как их корабли оказались на дне, а они — на суше. Теперь моряки повсюду искали смерть, но она избегала с ними встречаться, словно боялась их…

За последний год у Колчина не выдалось ни одного свободного дня. Рандулич знал, что командующий не выдержит этого темпа. Если он не сбавит темп, то через два-три месяца его ждет кровоизлияние в мозг или инфаркт. Это знал и Колчин. Но в этом заключалась вся его жизнь. Куда деваться перекатиполю, когда затихает ветер? Наверное, остается ждать, пока не подует снова, и так без конца. Генерал совершенно не следил за состоянием родового поместья, доставшегося ему по наследству от отца. Когда дела пошли совсем плохо, а дом стал постепенно приходить в упадок, Колчин сбросил с себя эту обузу. Он распродал и дом, и прилегающие к нему земли, а вырученные деньги пожертвовал казне на военные разработки. Теперь у командующего ничего не было, за исключением внушительного послужного списка. Обзавестись семьей ему все как-то не хватало времени. Колчин обещал восполнить этот пробел в своей биографии, когда выйдет в отставку. Но спешить с этим не стоило. Некоторые прочили генералу лет этак через семь десять кресло министра обороны. Но мир менялся так быстро, что загадывать что-либо на такой длительный срок было просто бессмысленно. Колчин знал об этих разговорах, но старался не забивать ими голову и не воспринимал их всерьез. Пока ношу министра обороны неплохо нес генерал Поливанов, который, слава богу, занял это кресло, любезно освобожденное Сухомлиновым незадолго до войны. Останься Сухомлинов в нем подольше — не избежать большой беды, а так все обошлось.

— Для штурмового отряда подыскали работу, — Колчин начинал разговор издалека лишь в том случае, если видел, что собеседник не готов еще воспринять главное сообщение. С Рандуличем все было по-другому.

Рандулич знал, что в отношениях с англичанами наметилось очередное похолодание. Те обратились к русским через французов с просьбой провести как можно быстрее наступление, ссылаясь на то, что у них начались на фронте неприятности. Ставка Верховного Главнокомандующего ответила уклончиво, с одной стороны обнадежив союзников, но не давая им конкретных обещаний. Однако большинство членов Ставки склонялись к мысли, что надо избегать непродуманных и неподготовленных действий. Хватит одного Самсонова, впредь подобные ошибки повторяться не должны. Как докладывала разведка, дела у англичан были не так плохи, как они сообщали. Союзники просто хотели, чтобы германцы перебросили с Западного фронта на Восточный несколько своих дивизий. Англичане всегда старались переложить нагрузку со своих плеч на другие. Но вот метания германцев из стороны в сторону были непонятны. Если в самом начале кампании в сферу их внимания попала в основном Франция, то на следующий год они сосредоточили свои усилия против России. Не добились здесь заметных успехов и, видимо, вновь намеревались обратить взоры на Запад. В конце концов, они подтвердят истинность поговорки о том, что будет с тем, кто погонится сразу за двумя зайцами.

— Но я вынужден вас огорчить. В разведке все уже продумали (по крайней мере, они так считают), составили план действий и расписали пьесу по ролям. На вашу долю почти ничего не осталось. Все, что они предусмотрели, — это выступление в начале и в конце представления, а все остальное время вам придется находиться вне сцены. Главная роль досталась капитану Мазурову. Я знаю, что он еще в госпитале, но в разведке утверждают, что Мазурова можно выписывать когда угодно. Формально его можно продержать в госпитале еще не одну неделю, но не стоит. Подробнее можете расспросить обо всем этом хорошо вам знакомого начальника аналитического отдела внешней разведки полковника Игнатьева. Похоже, именно он заварил кашу. Игнатьев должен приехать, — Колчин бросил взгляд на часы, — через сорок минут. Он нам расскажет об операции. Чуть раньше сюда прибудут светлейший князь Павел Игоревич и генерал Гайданов. Вот, собственно, и все второстепенные персонажи этой пьесы. Статисты, я бы сказал. Вернее, мы похожи на снабженцев. От Гайданова требуют «Илью Муромца», от меня и светлейшего — только одобрения и поддержки, хотя мне кажется, светлейший князь уже в курсе этой операции. Ну, а вы должны предоставить штурмовой отряд. Вам же предстоит стать координатором всех действий. Несколько бессонных ночей гарантированы. Нет, я все-таки выразился неправильно. Мы не статисты. Скорее, нам отводиться роль кукловодов. Мы будем дергать за ниточки. Кажется, Игнатьев уже получил поддержку Ставки, от нашего решения собственно, ничего и не зависит. Нас просто поставят в известность.

Колчин распалялся. Раздражение охватило его не столько из-за того, что на начальном этапе подготовки операции с ним никто не советовался, а, скорее, потому, что он ревностно относился к своим обязанностям и терпеть не мог, когда кто-то начинал не спросясь лезть в его вотчину и навязывать свое решение.

В обществе Рандулича он мог позволить себе и более резкие выражения. Все-таки знали они друг друга с незапамятных времен, страшно сказать — аж с прошлого века, словно с ушедшей геологической эпохи, будто тогда был еще ледниковый период, а теперь началась оттепель, хотя вернее наоборот — тогда была оттепель, а теперь надвигался лед.

Впервые Колчин с Рандуличем увиделись незадолго до так называемой спецкомандировки, в которую их направило очень-очень высокое командование. Официально они находились в каком-то захолустном тмутараканском гарнизоне, который и в глаза-то никогда не видели, на самом же деле поехали в Трансвааль с фальшивыми французскими паспортами изображать добровольцев, приехавших помогать бурам в их борьбе против Британской империи. Тогда они думали, что вскоре придется столкнуться с британцами в открытую…

Раздражение клокотало в Колчине, как закипающая вода в чайнике или, скорее, как пар в котле, и для того, чтобы он не взорвался, пар нужно было немного выпустить, что Колчин и делал, намереваясь выговориться до того, как приедут светлейший князь, генерал Гайданов и полковник Игнатьев. Иначе он опасался, что эмоции перехлестнут через край.

Лицо генерала стало пунцовым, точно он долго парился в бане. «Игнатьев придет к нам, прочитает лекцию, а мы, как прилежные ученики, будем его слушать. В тех местах, которые покажутся нам непонятными, будем просить разъяснений, — думал генерал, меряя комнату шагами. — Он задаст нам уроки на дом, но если мы с ними не справимся, то иметь дело будем уже с директором гимназии. С Игнатьевым все ясно. Если дело выгорит, его наконец-то произведут в генералы, и не он будет смотреть снизу вверх на своего братца, который, кстати, по-прежнему прохлаждается в Париже. Соперничество братьев Игнатьевых всем известно. Но если ничего не получится, то карьеру это ему подпортит. Он рискует. И рискует сильно».

Когда-то этот зал видел богатые пышные гуляния. Здесь собирался цвет губернии, да и столичные знаменитости порой наезжали. Тогда пол в доме устилался ковром из свежих цветов. Независимо от того, какое время года властвовало за окнами, здесь всегда царствовали весна или лето. В особенности запомнился приезд тогда еще совсем юной, только начинающей набирать ореол славы звезды синематографа Веры Холодной, но… Как давно все это было! Целых два года назад. Еще до начала войны владелец особняка миллионер Константин Арцеулов затеял здесь капитальный ремонт, но успел только вывезти мебель, на этом все и закончилось. К особняку он охладел. Занялся другими проектами, а здание передал в безвозмездное распоряжение армии.

Сейчас в зале находилось всего четыре человека. На столе были разбросаны несколько карандашей, циркулей, линеек и пачки документов.

Игнатьев держался уверенно, хотя от обилия золота на погонах слушателей рисковал ослепнуть. Но у него имелся обширный опыт общения с сильными мира сего, и ему приходилось выступать перед куда как более представительной аудиторией. Его звездный час еще не пробил.

В полковнике умер неплохой актер. Ко всем прочим достоинствам красив, статен, умен. Женщины сходят по нему с ума, и он не упускает возможности использовать это в своих интересах. Ему не составляет никакого труда сплести паутину, в которую, как муха, поддавшись на его обаяние, попадает то сотрудница австрийского посольства в Румынии, то супруга какого-нибудь высокопоставленного германского генерала. Бедные женщины и дух перевести не успевают, как оказываются завербованными и вынуждены работать на Игнатьева, а следовательно — и на русскую разведку.

Игнатьев ходил по краю обрыва, иногда заглядывал вниз, любуясь открывшейся ему бездной. Это ему нравилось, и он не спешил отойти от пропасти, когда под его сапогами начинали осыпаться камни.

— Вот уже не одну сотню лет, а точнее с — 839 года, в Баварских Альпах стоит небольшой замок, построенный феодалом по прозвищу Гуго Безумный. Зовется он Мариенштад, — Игнатьев ткнул указкой в карту, но он ошибался, если полагал, что собравшиеся в комнате сумеют разобрать, куда именно пришелся этот удар.

Начало было интригующим. Рандулич поудобнее развалился в кресле, полагая, что рассказ, несмотря на все уверения Игнатьева, будет долгим и мягкое место он успеет отсидеть, даже если станет вертеться и периодически менять позу.

— Прозвище свое Гуго получил из-за того, что для каждого пленника выдумывал новый способ казни. Так он, бедный, развлекался, поскольку никаких иных занятий, за исключением охоты в окрестных лесах и набегов на соседей, у него не было.

У Игнатьева открылся дар рассказчика, об этом его таланте никто и не подозревал. Все думали, что полковник умеет только писать скучнейшие рапорты, переполненные всяческой канцелярской лексикой. Никто, помимо тех, кто был вынужден делать это по необходимости, читать их не стал бы даже под угрозой смертной казни, а попади они в руки конкурентов, то бишь противников, то и те умерли бы со скуки уже на первых страницах. Хороший способ бороться с агентурой врага. Надо побольше подкидывать им опусов Игнатьева. Однако оказывается, что если засадить полковника за письменный стол, дать ему в руки перо, пачку бумаги, то он чего доброго выдаст сборник сказок, который затмит все написанное Гауфом или братьями Гримм.

— Замок как замок, очень скромный, ничем не примечательный. Нет в нем ничего удивительного, как справедливо отметил историк Карл Гумбольт, которому лет сорок назад пришла в голову идея собрать в одной книге описания всех западноевропейских замков. Потратил он на осуществление этой затеи добрых пятнадцать лет, после чего появился на свет вот этот труд, Игнатьев потряс перед собой внушительным томом в кожаном, тисненном золотом переплете.

Присутствующие знали, что это был скорее путеводитель для туристов, чем историческое исследование. Книжку издали на русском языке вскоре после того, как она вышла на немецком.

— Итак, я продолжаю, Гумбольт отнес Мариенштад далеко не к самым лучшим творениям средневековых зодчих. Он оценил его оборонительные качества как вполне сносные, для того чтобы выдержать непродолжительную осаду небольшой армии, при условии, что предусмотрительные хозяева набьют подвалы замка провиантом, а на каждую или хотя бы на большую часть бойниц найдется по защитнику. Гумбольт выделил для Мариенштада всего лишь полтора столбца. Треть из этого объема занимает чертеж. Более подробного описания замка нам отыскать не удалось. Оказалось, что сведения о нем, хранившиеся в библиотеках стран Центральных государств изъяты. Нет о нем ничего заслуживающего внимания и в библиотеках России.

Четыре башни, подсобные помещения, донжон, в котором потомки Гуго Безумного пробили окна. Истлевший прах Гуго, наверное, перевернулся бы в гробу, узнай он, что сотворили с его гнездом, но никто из потомков Безумного давно не живет в этом замке. Там, право же, неуютно. Они продали его кому-то, а те перепродали, цепочка оказалась длинная, замок переходил из рук в руки. Но нам все-таки удалось выяснить, что теперь им владеет германское военное министерство, которое купило Мариенштад через подставную фирму.

Он сохранился в далеко не идеальном состоянии, пока не рассыпается в прах, но капитального ремонта требует, по крайне мере требовал во времена Гумбольта. Сейчас, мне кажется, положение немного изменилось.

На эту мысль наводит, помимо того, что замком теперь владеют военные, то, что за последний год в замок трижды наведывался канцлер Бетман-Гольвег в сопровождении офицеров германского генштаба. По официальным источникам, они приезжали в Мариенштад поразвлечься, но право же — там нечем заниматься и развлечений меньше даже, чем во времена Гуго, потому что пленников под рукой нет. Очевидно, именно по этой причине гости проводили в замке меньше суток. После первого раза это должно было отбить у них всякую охоту приезжать в замок, но они, как я уже упоминал, были там еще дважды.

Периодически в замок привозят разнообразные грузы. Их количество и примерный перечень вы найдете в документах, которые я представил.

Игнатьев действительно походил на добросовестного учителя, который разжевывает новый материал не очень одаренным детишкам. Не так давно он вернулся из поездки по Западной Европе, обогащенный новыми идеями и информацией, которую смогли добыть российские агенты в нейтральных странах, странах союзников и Центральных государствах. Это была очень опасная поездка за казенный счет. За Игнатьевым охотились как противники, так и союзники. У него в голове хранились очень ценные сведения, странно, что он эту голову сохранил.

— На башнях замка установлены прожектора, его охраняют пятнадцать солдат, а если вас заметят поблизости от него, то хлопот не оберешься. Очень любопытно. Не так ли? Места там глухие, все друг друга в округе знают. Чужака вычислят моментально.

Исторический экскурс позабавил Рандулича. Он понимал, что Игнатьев сейчас или чуть позже брякнет какую-нибудь, на его взгляд, сенсацию, за которую газетчики, а возможно, и вражеские агенты, не задумываясь, продадут душу дьяволу. Так повар третьесортного ресторана дает понюхать приготовляемые им блюда голодным посетителям, дожидаясь, когда у тех начнут течь слюнки. Потом их можно кормить. Как правило, чем-нибудь не особенно вкусным. Но Игнатьеву надо поторапливаться, иначе он может растерять слушателей. Рандулич видел, что рассказ полковника начинает раздражать Гайданова. Лицо генерала кривилось. Он порывался вставить какую-нибудь реплику, которая могла бы прокомментировать очередное высказывание Игнатьева. Пока Гайданов держался, однако очевидно, что вскоре он вступит в полемику.

— Я понимаю ваше нетерпение, но подождите еще немного. Приступаю к главному. Профессор Ганноверского университета Вольфрам Тич — известный ученый начала нашего века, о котором, я надеюсь, вы что-то слышали, занимался органической химией и биологией. Он снискал славу и почет у своих коллег. Они считали, что Тич со временем может получить Нобелевскую премию. Но три года назад весь мир облетела печальная весть о том, что Вольфрам Тич погиб в автомобильной катастрофе. Я принес вырезку из журнала «Природа» за май двенадцатого года, где помещена фотография Тича и некролог. А вот другая фотография. Место катастрофы, обгоревший автомобиль. Он ударился в дерево, очевидно, водитель не справился с управлением. Тич обгорел до неузнаваемости, опознали его только по золотому кольцу на безымянном пальце. Сомнительная примета, надо заметить. А теперь я сведу в одно целое первую и вторую часть, моего повествования. По нашим сведениям, Вольфрам Тич не погиб в той автомобильной катастрофе. Его вовсе не было в автомобиле. Смерть была инсценировкой, разыгранной германским военным ведомством. Нам пришлось изрядно потрудиться, чтобы это установить. Агентурные связи не разглашаю, но сведения заслуживают доверия.

Все три года Вольфрам Тич находился в замке Мариенштад, где проводил какие-то исследования. Подчеркиваю, что за их ходом пристально следили высокопоставленные военные. Канцлер во время своей последней поездки в замок (произошло это месяц назад) вручил Тичу орден. Из этого следует, что Тич добился каких-то результатов.

К этому стоит добавить абсолютно фантастический доклад британского военного министерства двухнедельной давности. Он мгновенно был засекречен. В докладе сообщалось, что одно из британских подразделений сражалось с германскими солдатами, которых очень трудно убить. Пули их не брали. У меня есть сведения, которые позволяют связать этот факт с деятельностью Вольфрама Тича. К сожалению, Мариенштадом заинтересовалась и Интеллидженс Сервис, но там еще не знают, что Тич жив. Британцы попытаются в ближайшее время выяснить, что происходит в замке. Что они предпримут — я не знаю, но мы должны их обогнать.

Игнатьев сделал паузу, перевел дух и продолжил с таким видом, что все поняли: он добрался до сути.

— Надо захватить этот замок, выкрасть Тича и материалы исследований, но как это сделать — вопрос. Есть предложение задействовать в этой операции штурмовой отряд.

Идея создания штурмового отряда, хотя в то время он назывался совсем иначе, полностью принадлежала внешней разведке. В начале тринадцатого года военное ведомство намеревалось организовать тайную экспедицию на Тибет, поручив столь сложную и нетрадиционную задачу разведке. Там, справедливо полагая, что экспедиции предстоит столкнуться с проблемами, о которых и подумать не могли ни Пржевальский, ни Арсеньев, отнеслись к комплектованию экспедиции очень ответственно. Во главе ее поставили некоего майора Строгалева, что само по себе вызывало недоумение. Было похоже, что в биографии майора не хватало какого-то штриха, который стерли или, скорее, тщательно замазали. Так контрабандисты просят случайного художника нарисовать на холсте известного мастера новую картину. Авось таможенники клюнут на эту хитрость и пропустят полотно через границу. Перед Географическим обществом никаких заслуг за Строгалевым не значилось. Здесь крылся какой-то подвох. Вероятно, отчеты о его экспедициях пылились в недрах других ведомств, путь куда был закрыт почти для всех. Видит бог, эти отчеты существовали, но пройдет не один десяток лет, прежде чем их придадут огласке.

Никто не знал, по какому принципу Строгалев отбирал людей для экспедиции и как это происходило. Никто, за исключением, быть может, самого майора, не знал об их прошлом. Стань оно известно, возможно, кого-то ждала каторга, а кого-то всенародная слава. Жаль, что все закончилось, так и не начавшись. Строгалева нашли мертвым у него на квартире. Скрыть факт его смерти не смогли, но в газетах сообщили, что майор умер от сердечного приступа, и ни слова не сказали о том, что этот приступ вызвали две пули. Убийц не нашли. Подозревали, что за всем этим стояла британская разведка, которая что-то заподозрила и таким образом пыталась сорвать планы русских, что ей, в конечном счете, и удалось. Подготовка экспедиции задержалась. Достойной замены Строгалеву все не находилось, а потом возникли куда как более острые проблемы. О Тибете пришлось забыть. У разведки забот стало по горло и без этой экспедиции, подобранных для нее людей хотели распустить, но вовремя одумались. Они стали своеобразным полигоном для применения новых технологий в боевых действиях, а поэтому их снабжали самыми современными и экспериментальными видами индивидуальных вооружений. Это была очень дорогая игрушка. Разведка, так и не наигравшись, не знала, что с ней делать дальше, по крайней мере в обозримом будущем. Поэтому ее решили отдать в руки тех, у кого она не будет валяться, забытая в дальнем углу чулана, чтобы испортиться к тому времени, как о ней вспомнят.

Рандулич, в подчинение которого и попал штурмовой отряд, решил выточить запасные детали, пока игрушка еще не сломалась. Все это очень напоминало работу старателя, который копошится в речке и промывает тонны песка, прежде чем отыщет несколько золотых самородков. Успехи были скромными. Генерал не носился с отрядом как с писаной торбой, пылинок с него не сдувал, но все же старался его оберегать и понапрасну не использовать. Наиболее впечатляющей стала операция по захвату стратегически важного моста в тылу германцев. Штурмовики посыпались тогда с небес на головы солдат, охранявших мост, столь же неожиданно, как град посреди жаркого летнего дня. Германцы прийти в себя не успели, организовать достойную оборону не смогли, а мост не подорвали, хотя, предвидя скорое наступление русских, заранее разложили под каждой его опорой приличное количество взрывчатки. Штурмовики преподнесли этот мост наступающим русским подразделениям на тарелочке с голубой каемочкой. Разговоры после этих событий улеглись нескоро. Но был грех. Был. Однажды Рандулич не удержался и заткнул отрядом брешь в своей обороне, куда помимо штурмовиков отправил все имеющиеся у него на ту секунду резервы, в состав которых входило еще с полсотни кашеваров, писарей, вестовых, посыльных и тому подобного контингента. Как только у него появилась возможность, он немедленно вывел из боя штурмовиков, заменив их на только что подоспевших пехотинцев Саньганского полка. Семерых штурмовиков он недосчитался. Потери среди писарей, вестовых, посыльных и кашеваров выглядели более внушительно. Гурманом Рандулич никогда не был, а готовить пищу для своих частей он поручил солдатам, которые проявили хоть какие-то кулинарные способности.

Тем временем Гайданов внимательно и даже с каким-то остервенением перелистывал документы, подготовленные аналитическим отделом внешней разведки. Он делал это так решительно, что бумажки могли порваться. У генерала с самого начала лекции вертелся на языке вопрос. Прикинув, расстояние до замка от любой из авиабаз русских, он понял, что ни один аэроплан его не преодолеет. Это окажется не под силу даже единственному имеющемуся в его распоряжении новому «Муромцу». Разведка должна была это предвидеть. «Ага, — лицо Гайданова просветлело, когда он наткнулся на ответ, — „Муромца“ хотят немного покалечить и разместить в нем дополнительные топливные баки. Ну что же, способ не нов. Нагрузить судно до верху топливом — тогда оно доплывет даже до края света, если погода будет ясной. Легкий ураган такое судно сразу же перевернет. Это мы уже проходили».

— Простите, а вы не могли бы обойтись собственными силами? — спросил Рандулич.

— Собрать всех агентов и скопом навалиться на замок? У нас не хватит профессионалов. Кроме того, они находятся в менее хорошей физической форме, чем штурмовики, и главное — они ценнее.

— Благодарю, — холодно отозвался Рандулич.

— Вы позволите мне продолжить?

— Конечно.

Игнатьев докладывал о месторасположении немецких зенитных батарей, доказывая, что их можно легко обойти, а в глубине Германии противовоздушной обороны вообще нет. Военное ведомство уже не один год собирало информацию о направлении воздушных потоков над территорией Германии. Главным образом это делалось для дирижаблей. Но теперь она очень пригодилась. Игнатьев с воодушевлением рассказывал о том, какую полезную нагрузку сможет взять «Илья Муромец», когда на нем установят дополнительные топливные баки.

Изложение плана операции заняло минут десять, после чего Игнатьев остановился, обвел взглядом присутствующих.

— Я закончил и хочу услышать ваши замечания, — сказал он.

— Авантюра, — быстро бросил Гайданов, оторвавшись от бумаг.

Голова Гайданова была начисто лишена растительности и походила на бильярдный шар, обтянутый загорелой, немного подсушенной, но еще не дошедшей до стадии ветхого пергамента кожей. Волосы не росли у него даже на щеках, над губой и на подбородке, так что он не мог похвастаться ни усами, ни бородой. В этом было виновато знойное солнце Востока, которое выжгло все его волосы. Но Гайданов нисколько этим не огорчался. Напротив, он постоянно подшучивал над своими друзьями, у которых были и роскошные усы, и не менее роскошные бороды, замечая, что время, которое они вынуждены уделять своей внешности, можно потратить с большей пользой. В Туркестане он сильно повредил желудок, питаясь непривычной пищей. Нередко она была плохого качества, а жажду приходилось утолять солоноватой водой. С недавних пор желудок генерала скручивало от боли. Справиться с ней Гайданов мог, лишь крепко стиснув зубы. Он старался говорить короткими фразами, чтобы боль не застигла его на полуслове. Любая жирная пища после Туркестана вызывала у него аллергию. Спазмы начинались, стоило только кому-то произнести слова «плов» или «жареный баран».

— Но очень привлекательная авантюра, — сказал Рандулич.

Примерно такие же чувства должны были владеть Кортесом, когда он в сопровождении четырехсот конкистадоров решился покорить Перу, или горсткой пиратов, которые уничтожили гарнизон Картахены и разграбили этот богатый город. Стоял в этом же ряду и покоритель Сибири Ермак.

— Согласен, — сказал Гайданов, — но в этом плане есть по меньшей мере один слабый момент. Что вы будете делать, если «Муромец» по каким-то причинам не сможет забрать штурмовиков обратно?

— Снабдим их соответствующими инструкциями. Мои агенты постараются переправить их в нейтральные страны. Но в любом случае, я уверен, что они уничтожат замок. Напомню, что им заинтересовались британцы, — ответил Игнатьев.

«Подложить свинью британцам — что может быть приятнее?» — подумал Рандулич. Британская империя пока еще оставалась в числе союзников, но было очевидно, что она вновь станет главным врагом России, после того как Центральные государства будут разбиты, а в Антанте начнется раскол. В глубине души Рандулич никак не мог смириться с мыслью, что ему приходиться воевать на одной с англичанами стороне. Он относился к этой стране и ее имперским амбициям более чем прохладно. На левом предплечье Рандулич носил рваный безобразный шрам, оставшийся от английской разрывной пули «дум-дум». Этот шрам — личная обида. О ней можно не вспоминать, хотя в сырую и промозглую погоду это довольно трудно. Но многое Рандулич простить англичанам не мог. Крым — забытая история. Гораздо свежее была память о Балканской кампании. Если бы не англичане, то Константинополь еще тридцать пять лет назад стал бы русским. Османская империя уже тогда стояла на краю пропасти, а у России было достаточно сил, чтобы подтолкнуть ее. Теперь же придется положить не одну сотню тысяч русских мужиков, чтобы получить то, за что однажды уже было заплачено. Китай, Индия, Тибет, Средняя Азия повсюду интересы России сталкивались с интересами Британии, и во всех случаях они смотрели друг на друга, как боевые псы, готовые сорваться с привязи и броситься перегрызать глотку врагу. Их связала Франция. Она стала прослойкой. Но и союзнические обязательства перед Францией так же дорого стоили России, которая, спасая Париж и отвлекая на себя немцев, бросила в наступление неподготовленную армию генерала Самсонова. Черт с ним, с Парижем. Французы палец о палец не ударят, если подобная ситуация, не дай бог, сложится под Санкт-Петербургом или Москвой. Россия находится слишком близко от театра военных действий. Любой конфликт в Европе обязательно коснется и ее. Вот только хорошо бы, чтобы она вступила в войну как можно позже, когда Антанта и Тройственный союз уже ослабнут. Тогда, меньшими потерями можно добиться больших результатов. Рандулич не сомневался, что именно так поступят САСШ, хотя пока эта страна на словах придерживалась нейтралитета. Но это означало лишь, что она продавала оружие обеим воюющим сторонам. САСШ вряд ли упустят возможность получить кусок пирога, когда дело пойдет к дележу.

— Мне кажется, что операция оправданна. Господа, затягивая ее начало, мы только упустим время и тогда осуществить ее будет крайне сложно или даже вовсе невозможно. А может, и слишком поздно, — это заговорил до той поры молчавший светлейший князь.

Он стоял возле окна, смотрел на улицу, по которой маршировала пехотная рота, распевая какую-то песню. Солдаты бесшумно хлопали ртами, потому что окна не пропускали с улицы ни звука. Светлейший князь, наблюдая за губами солдат, хотел догадаться, какую песню они поют. Его лицо было в глубоких порезах, как будто он брился тупой бритвой и при этом у него так дрожали руки, что он задел лезвием нос и брови. Больше всего, как это ни странно, досталось лбу, и чтобы остановить там кровь, пришлось даже наложить повязку. Такое бывает с очень тягостного похмелья. Оставалось радоваться только тому, что он не повредил глаза. На самом деле накануне вечером автомобиль светлейшего князя обстрелял «Фоккер». Он заходил на цель сзади и пропахал пулеметной очередью дорогу. Водитель, услышав звуки выстрелов, успел вывернуть руль в сторону. Когда пули забарабанили по автомобилю, они вспороли лишь заднее сиденье. Биплан заложил левый вираж. Развернулся. У него ушло на это не более минуты. На этот раз он бросил бомбу. Она взорвалась немного впереди автомобиля. Взрывная волна разбила лобовое стекло на тысячу осколков и плеснула ими в лица водителя и князя. Осколки бомбы пролетели стороной. Великолепный автомобиль, сделанный по индивидуальному заказу фирмой «Дукс», предмет гордости светлейшего князя, был испорчен. Это огорчало светлейшего. Но техники обещали автомобиль исправить.

На подоконнике, уже соскучившемся по мягким поглаживаниям тряпки, накопилась пыль, а в правом верхнем углу оконной рамы расставил сети паук, выжидая в укрытии, когда же в них попадется муха.

Наконец светлейший князь узнал песню, тихо повторив несколько слов. Его улыбка стала еще шире, когда он понял, что не ошибся и движения его губ в точности совпали с артикуляцией солдат. И тогда он потерял интерес к происходящему на улице.

— Рискнуть стоит. Иначе мы будем топтаться на месте и ждать, когда с неба грянет гром. Меня беспокоит только, что в случае неудачи новейший «Илья Муромец» или его остатки, а так же рация последней конструкции, которая будет у штурмового отряда, могут попасть к немцам. Это секретные разработки. Дарить их германцам никак нельзя.

— Да, да, — затараторил Игнатьев, — Ваша светлость правильно подметили. Если возникнет вероятность, что они могут попасть в руки немцев, то и рацию, и аэроплан надо уничтожить.

— Легко сказать, — скептически проворчал Гайданов, а потом махнул рукой.

Для осуществления его давней мечты — челночной бомбардировки заводов Круппа в Эссене — одного нового «Ильи Муромца» было недостаточно. Генералу была нужна эскадра таких бомбардировщиков. Он знал, что получит ее только через месяц, а до того времени — будет ли у него новый бомбардировщик, или его не будет — безразлично.

Генералы могли сколько угодно отстаивать друг перед другом свою точку зрения, при примерно равном соотношении сил последнее слово оставалось за светлейшим князем. Более того, его мнение могло перевесить и точку зрения абсолютного большинства, хотя он редко пользовался эти правом, обычно поддерживая сторону, получавшую преимущество.

— Я рад, что вы одобрили план операции, — лицо Игнатьева сияло, как у кота, который забрался в кладовку и вылизал до дна крынку сметаны.

Теперь им осталось разучить роли.