За горизонтом лежала болотная топь. Если увязнуть в ней, то обратно не выбраться, а ночь уже загнала в нее солнце. На поверхности еще оставалось больше половины красного диска, но он неотвратимо погружался, как корабль, набравший слишком много воды в трюмы. Он уже не мог оставаться на плаву. Солнце продырявило брюхо об острые шпили деревьев. Из раны фонтаном била кровь, которая затопила весь горизонт. Теперь там плескались красные волны. До них было далеко, иначе оглохнешь от звуков, которые издает остывающее солнце. Оно, наверное, шипит, точно огромный кусок масла на раскалившейся сковородке. Бедные, бедные солдаты. Солнце тонуло примерно там, где друг напротив друга закопались в землю русские и немцы.

— Ты становишься здесь постоянным клиентом, — проворчал Рандулич. Можно заранее бронировать палату и койку.

На Мазурове опять болталась полосатая вылинявшая пижама. Она немного потеряла форму, пошла пузырями на коленях и локтях, отчего еще больше напоминала тюремную одежду, осталось только добавить нашивку с номером, шапочку и сменить тапочки-шлепанцы на ботинки. Мазурову уже давно полагалось находиться в койке, но Рандулич поговорил с главным врачом госпиталя, и тот позволил им немного прогуляться по саду. Главврач еще не стал таким закостенелым бюрократом, чтобы ради соблюдения распорядка дня запретить повидаться родственникам (он почему-то думал, что Рандулич приходится Мазурову дядей). Обычно такие встречи способствовали выздоровлению гораздо больше, чем всевозможные лекарства и лечебные процедуры.

— М-да… — протянул Мазуров.

Похожим печальным опытом мог поделиться Ремизов. Когда он возвращался из джунглей, обязательно валялся пару недель в кровати, сваленный лихорадкой. Отправляясь в очередное путешествие, он заранее знал, что если вернется, то какое-то время ему придется провести в больничной койке. Лихорадка была довеском, от которого не избавиться.

Они медленно прогуливались по тропинке, проложенной в саду. По ее краям росли кусты сирени, возле госпиталя разбили цветочные клумбы, а чуть в глубине сада возвышались яблони и груши. Их ветви обвисли под тяжестью плодов. Странно, что они еще не сломались. Смотреть на них было очень приятно. Это успокаивало. Днем рядом с ними всегда сидели на лавках несколько выздоравливающих.

На небе проступил тонкий серп луны. Но небеса еще недостаточно потемнели, чтобы на них стали различимы звезды. Воздух медленно остывал. В нем еще сохранилась дневная жара, но ее отфильтровывали листья. В саду было тихо и уютно, птицы устали петь и прислушивались к разговору людей.

На неширокой тропинке с трудом могли разойтись двое, но в этот поздний час сад пустовал. Других раненых загнали в корпус госпиталя. Они поужинали и готовились теперь ко сну. В освещенных окнах мелькали какие-то силуэты, но Рандулич и Мазуров уже достаточно далеко углубились в сад, а тропинка сделала несколько изгибов, так что если бы они и оглянулись, то госпиталь увидеть уже не смогли.

Замок Мариенштад, Тич, они ни словом не коснулись тех событий, будто ничего и не было. Об этом нужно забыть, потому что теперь они не входили в число посвященных. Рандулич рассказывал совсем о другом. Мазуров, как прилежный ученик, шел чуть позади.

Его уже воротило от больничного распорядка, хотя он и находился здесь всего десять дней. Известие о приезде Рандулича он воспринял с нескрываемой радостью, а если бы тот привез с собой еще и немного нормальной еды, то визит генерала превратился бы в настоящий праздник. От одного вида каши, которую в госпитале обычно давали на завтрак, обед и ужин (различие было только в количестве), у Мазурова начинались спазмы. Даже закрыв глаза и зажав нос пальцами, чтобы не чувствовать запаха этого угощения, он не мог загнать в рот ни одной ложки осточертевшей размазни. Знакомые чувства. Значит, он шел на поправку.

— Приятная для тебя новость. Император намеревается приехать к нам с инспекционной поездкой. Заглянет и сюда. Когда, не скажу, но на днях. Вручит медали и ордена. Тебе тоже причитается. Прокалывай дырку в гимнастерке.

Но это известие оставило Мазурова равнодушным. Он сам удивился, что ни один мускул не дрогнул на его лице, сердце учащенно не забилось, а в коленях не появилась дрожь. Он должен был занервничать, броситься в палату, чтобы возле зеркала отрепетировать, как он будет принимать награду от императора, какие слова и каким голосом скажет ему в ответ. Наверное, он просто потерял вкус к жизни. Бросить бы все к чертовой матери, забраться в глухой лес, где людей ищи-свищи — все равно не найдешь, даже если пройдешь не один десяток километров.

Свободного времени появилось у него слишком много. Он почитывал официальные хроники боевых действий, но газеты приходили в госпиталь с опозданием, а «Губернские ведомости» больше внимания уделяли другим темам. Однажды он прочитал статью о Семирадском. Тот сбил двадцатый аэроплан немцев.

В госпитале ходили слухи о каких-то железных чудовищах, которые появились на фронте. От одного их вида разбегались не только немцы, но и русские. Мазуров в это не верил, потому что передовые части и тех, и других вряд ли побегут, даже если треснет земля и из нее, вместе с потоками магмы, повалят полчища чертей, потрясая кочергами и ухватами. Солдаты ощетинятся штыками и попробуют загнать чертей обратно в преисподнюю. А вот железные чудовища, скорее всего, были правдой. Но в газетах они не упоминались.

Мазуров хотел разузнать все у Рандулича, но тот начал издалека:

— Бедный Уэллс… Он то полагал, что эта война будет войной велосипедистов, вооруженных винтовками. Теперь никто не назовет его провидцем. Он дискредитировал себя. Кто теперь поверит его предсказаниям? Наверное, сейчас у него жуткая депрессия.

Мазуров молча кивнул в ответ. Что тут скажешь? А Рандуличу, похоже, захотелось поговорить.

— Менделееву все-таки удалось сделать самоходное орудие на гусеничном ходу. Неделю назад пять таких механизмов поступили к нам. Каждый обшит броней. Пуля ее не пробьет. Этакий миниатюрный сухопутный дредноут. Высоты в нем два с половиной метра, а длины — пять. Внутри очень тесно, не повернешься, чувствуешь себя, как рыба в консервной банке. Но впечатление производит неизгладимое. Когда я их увидел, то рот раскрыл и ничего сказать не мог. Представляю, каково было германцам, когда они увидели, что на них надвигаются эти монстры. Наверное, подумали, что мы нашли в тайге какой-то новый вид животных и смогли их приручить, — он усмехнулся.

Генерал умолчал о том, что одна из этих машин из-за какой-то незначительной поломки двигателя встала прямо напротив немецких орудий и они расстреляли ее, как на учениях. После боя механики так и не смогли установить, что же в танке сломалось, потому что от машины остался только почерневший остов, а экипаж сгорел.

— Мы прошли километров пятьдесят и встали. Сейчас много работы только у авиаторов. Когда тебя выпишут из госпиталя, еще недели две сможешь поправлять здоровье в Крыму, — продолжал Рандулич.

Генерал заложил руки за спину и шел размеренной походкой, немного покачиваясь вперед-назад.

У Мазурова теплилась надежда, что Рандулич приехал забрать его, как и в прошлый раз, но после этих слов она испарилась, а говорить о том, что ему здесь опостылело, не хотелось.

Сумерки сгущались. Темнело. Сестра милосердия, которую приставили к Мазурову, наверное, уже начала беспокоиться, размышляя, а не отправиться ли ей в сад на поиски своего подопечного. Не ровен час сбежит — тогда придется отчитываться перед главврачом.

— Но только две недели, — хитро подмигнул Рандулич. — Больше я тебе позволить не смогу.

Значит, вскоре предстоит еще одно наступление. Очевидно, русское командование намеревалось накопить для него достаточно сил еще до осенней распутицы, когда дороги размокнут настолько, что сделаются такими же непроходимыми, как болота. В них застрянет вся техника, а пройти по топи смогут, пожалуй, только кавалерия да пехота. На горизонте опять, как и год назад, возникли границы Восточной Пруссии, но теперь русские лучше подготовились к наступлению.

Мазурову стало грустно. Он оказался у разбитого корыта, почти как небезызвестные старик со старухой, которые вначале получили царство, а потом его потеряли. Они не сумели распорядиться свалившимся на голову богатством. Мазуров тоже распоряжался им не самым лучшим образом. От его роты осталось только одно отделение. Потребуется много времени, чтобы этот скелет вновь оброс мышцами, жилами и кожей. Сколько?

Он боялся встречи с поручиком Селивановым, но как только выберется из госпиталя, то прежде всего отправится к нему. Тот, пожалуй, проваляется на койке подольше Мазурова. Все-таки раны у него были посерьезнее, чем у штурмовика. Эта встреча не доставит ему радости, потому что он так и не выполнил свое обещание — один из драгун, которые прилетели вместе со штурмовиками, умер во время операции, а другой — через несколько часов после нее. Врачи разводили руками. Не требовалось доказывать, что они сделали все возможное, но им тоже было тяжело. Это читалось в их глазах, хотя они давно научились скрывать свои чувства.

Рингартен поправлялся на редкость быстро. Раны заживали на нем, как на собаке. Он и утверждал, что в прошлой жизни был собакой, так что теперь его не так уж просто убить. Но после удара по голове его телепатические способности резко уменьшились. Все свободное время Рингартен тратил на их восстановление. Почему-то он использовал для этого только один способ. Нельзя сказать, что он выигрывал у всех напропалую, но внакладе Игорь никогда не оставался, а если и проигрывал, то Мазуров подозревал, что он делает это специально, чтобы притупить бдительность своих соперников.

Они дошли до каменных ворот с кованой металлической решеткой. Ее немного тронула ржавчина. Замок висел в одной петле ворот, но его давно никто не использовал, и, наверное, он уже испортился и стал теперь бесполезен.

За оградой виднелся «Руссо-Балт» Рандулича. Увидев его, Мазуров понял, что пришло время прощаться. В высшей мере нетактично было бы, если бы генерал стал провожать его до палаты.

За их спинами послышался шорох. Наверное, кошка пробиралась в кустах. Мазуров обернулся чуть раньше, чем Рандулич, который, как только услышал, этот шум, замолчал на полуслове.

На тропинке появилась сестра милосердия. В сгустившейся темноте различались лишь ее белый фартук да головной убор, все остальное было только тенью.

— Извините, — сказала она. Ее голос немного дрожал. Она просто стеснялась, но должна была выполнить приказание главврача и поэтому продолжила: — Главврач требует, чтобы господин капитан вернулся в палату. Нам не хотелось бы задерживать вечерние процедуры, — в темноте не было видно к кому она обращается, куда направлены ее глаза, но очевидно, что все сказанное предназначалось генералу.

— Хорошо, — сказал Рандулич, — я скоро отпущу его. Мне нужно еще несколько минут.

Медсестра согласно наклонила голову, повернулась и ушла. Ее платье, задевая за ветки кустов, нежно шуршало. Это был такой ласкающий уши звук, что Мазурову захотелось пойти следом за сестрой, как мышке, которая двинулась следом за дудочником из Гаммельна и утонула. Когда звуки шагов сестры милосердия затихли, первым заговорил Мазуров. И так он слишком долго молчал.

— Уже известно, что будет дальше? — в первую очередь он имел в виду своих подчиненных.

— Посмотрим. Командование заинтересовалось развитием штурмовых отрядов. Предстоит организовывать более многочисленное подразделение. Я постараюсь сделать так, чтобы у тебя было на это время.

— Спасибо, генерал. Я благодарен вам за то, что вы приехали сюда.

— Полно. Не стоит благодарности, хотя, конечно, ты прибавил несколько седых волос на моей голове.

Если бы Мазуров стал отдавать честь в больничной пижаме, то это смотрелось бы смешно. Как щелкнешь каблуками, если на ногах не сапоги и даже не ботинки, а тапочки-шлепанцы? Однако на ум ему не пришло ничего лучше, чем все-таки постараться это сделать, но генерал, улыбнувшись, остановил его и похлопал на прощание по плечу.

— Счастливо, капитан. Выздоравливай. Меня дальше не провожай, ведь ты не имеешь права выходить за территорию госпиталя, а то еще сочтут тебя дезертиром. Вот конфуз-то случится, если императору будет некому вручать награду. Он мне этого не простит, а у меня и без того забот предостаточно.

Мазуров оставался на месте все время, пока Рандулич садился в «Руссо-Балт». Он смотрел на то, как водитель завел двигатель, тронулся с места, и лишь, когда автомобиль генерала окончательно скрылся из вида, Мазуров наконец-то побрел обратно.

Идти в тапочках было неудобно. Они все время норовили потеряться, поэтому Мазуров поднимал ноги осторожно, чтобы резкое движение не отправило тапочку в ближайшие кусты сирени. Ему совсем не нравилась перспектива провести какое-то время в поисках. Искать тапочку придется на ощупь. Заросли были колючими, а темнота уже настолько затопила мир, что в радиусе одного метра перед глазами все сливалось в непроглядную пелену, и лишь где-то впереди, сквозь листву, маячили огоньки в окнах госпиталя. Интересно ощущать себя мотыльком, который летит на свет.

Заросли обступали его темной стеной. У капитана появилось ощущение, что он переместился на много лет в прошлое. Он возвращается с речки. Ему уже давно нужно быть дома — там ждут родители. Но он задержался, и теперь ему попадет. Родители скажут, что так делать нельзя, а потом дадут горячего чая и еще теплых пирогов с вишней и яблоками.

На пороге госпиталя с ноги на ногу переминалась сестра милосердия. Она, немного нервничая, всматривалась в заросли. Мазуров мог бы подобраться к ней тихо, так что она не увидела бы даже, как он, оказавшись за ее спиной, прошел в корпус. Но капитан сделал так, чтобы медсестра как можно раньше услышала его шаги. Он зашаркал подошвами тапок по тропинке, стал задевать руками кусты, в общем — превратился в медведя, который только что выбрался из берлоги, но еще не проснулся окончательно и натыкается на все, что ему попадается на пути.

Мазуров вдруг захотел подарить сестре милосердия цветы, но она уже увидела его, и если бы он стал сейчас обрывать клумбу, то это выглядело бы обычным хулиганством. Ему сделалось грустно, и он стал корить себя за то, что не додумался нарвать цветов раньше. Захотелось что-то придумать, чтобы задержаться с ней на этих ступеньках хоть на несколько минут, не входить в госпиталь и поговорить о чем-нибудь: книгах, театральных постановках, погоде наконец, но только не о предстоящих процедурах. Увы, воображение на этот раз его подвело.

Прохладный ветер приятно обдувал лицо. Вот только появились откуда-то полчища комаров. Мазуров решил не вступать с ними в войну. Он знал, что проиграет ее.

— Простите, что задержался, — сказал он.

— Врач ждет вас, господин капитан.

Сестра милосердия уже успокоилась. Выражение на ее лице изменилось, стало немного капризным, словно она не может простить своему поклоннику, что тот опоздал на свидание да еще купил ей совсем не то пирожное, которое она любила, и не те цветы. Но она еще отыграется и устроит ему испытание.

Мазуров чуть не рассмеялся, увидев ее лицо. Он даже отвернулся, чтобы скрыть от девушки свою улыбку.