29

Выходить на связь с германским пилотом Ридбергом старшему радисту «Кобры» не пришлось, обер-лейтенант опередил его.

— Я получил приказ заместителя коменданта «Базы-211» контр-адмирала фон Риттера вновь связаться с вами, господа, — молвил он, как только услышал голос старшего мастер-сержанта Хастона.

— Слышимость устойчивая, коллега.

— Контр-адмирал хотел бы переговорить с госпожой Фройнштаг.

— Сегодня госпожа Фройнштаг пользуется особым успехом у всех адмиралов Антарктиды.

— В чем я ни минуты не сомневаюсь. Именно поэтому пригласите ее к рации.

Хастон лениво взглянул на адмирала, затем на Лилию и неспешно, голосом дворецкого или отельного портье, добавил:

— Вообще-то, леди просила не тревожить, но если ваш адмирал возжелал видеть ее, сейчас позову.

Лилия улыбнулась. Ей нравился этот смышленый парень, и то, как он ведет себя. Из него мог бы получиться неплохой «диверсионный актер» в стиле штурмбаннфюрера Вилли Штубера, которого Скорцени ценил именно за его умение разыгрывать всевозможные разведывательно-диверсионные сценки, в которых Штубер, несомненно, превосходил даже первого диверсанта рейха.

— Кажется, вы хотели связать меня с контр-адмиралом фон Риттером, обер-лейтенант?

— Не знал, что с нашими адмиралами вы тоже знакомы, гауйтштурмфюрер.

— Безнадежно ревнуете, обер-лейтенант: адмиралы — моя давнишняя слабость!

Оба американских сержанта ухмыльнулись и взглянули на командующего эскадрой, который со стойкостью старого морского волка пытался сохранять невозмутимость.

— «Адмиралы — моя давнишняя слабость!». Прекрасно сказано! — пытался выглядеть ценителем юмора обер-лейтенант Ридберг. — Интересно было бы знать, сколько их в вашей коллекции.

Фройнштаг хотелось тотчас же одернуть это летающего наглеца, в другой ситуации она наверняка так и поступила бы, но сейчас она лишь воркующее молвила:

— Об этом мы поговорим где-нибудь в Цюрихе, за кружкой пива с копчеными свиными ребрышками, национальным лакомством баварцев.

Пилот с удовольствием продолжил бы это эфирное свидание с германкой, но в это время между ним и милой журналисткой возник зычный, властный голос барона фон Риттера.

— А теперь, высокое собрание, я хочу слышать голос женщины, которая осмелилась присвоить себе имя красивейшей из женщин войск СС — Лилии Фройнштаг.

Лилии известен был только один человек, который не мог и трех фраз произнести, чтобы не вставить это свое — «высокое собрание». Поэтому, даже если бы ей не представили этого человека, известного не только по кличке «Странствующий Бездельник», но и по тем мужественным шрамам на теле, которые Фройнштаг исследовала в течение нескольких любовных ночей, — она не спутала бы его ни с кем другим.

— Вы, как всегда, скупы на комплименты, мой адмирал, ибо на самом деле речь идет о красивейшей женщине Германии, — сразу же ринулась Фройнштаг в атаку, дабы у барона фон Риттера и тени сомнения не возникало, что это именно она, а не какая-то там бордельная эсэсовка из надзирательниц женских концлагерей.

— Неужели я действительно слышу ваш голос, Фройнштаг? — взволнованно спросил фон Риттер после некоторой заминки, понадобившейся ему только для того, чтобы прийти в себя от волнения.

— И не надейтесь, что он вам всего лишь послышался, господин Странствующий Бездельник, — употребила журналистка прозвище, известное только узкому кругу германских полярников и близких к фрн Риттеру людей. И этим еще больше расчувствовала адмирала.

Что ни говори, а Барон принадлежал к тем немногим мужчинам, которые не только восхищались ее телом и наслаждались изысканными ласками, но и готовы были вести ее под венец. И будь она рассудительней, уже давно представала бы перед миром в образе баронессы фон Риттер…

Впрочем, в жизни ее был и остается только один мужчина, которого она со спокойной совестью могла называть «любимым». Вот только известен он не как барон Людвиг фон Риттер, а как Отто Скорцени. Намекал ей когда-либо «Человек со шрамами» на замужество? Никогда! Возможно, обер-диверсанту рейха и в голову ничего подобного не приходило. Но если бы пришло, она чувствовала бы себя не баронессой, а королевой. И ничего, что именовалась бы эта монархиня «королевой диверсантов». Или, может, «диверсионной королевой»? — засомневалась Фройнштаг Очевидно, в зависимости от ситуации, нашла она компромиссное решение.

— Черт возьми, меня сто лет никто не называл «Странствующим Бездельником»! — возник из глубины мимолетных воспоминаний адмирал фон Риттер. — Трогательно, что есть еще человек, который помнит это мое прозвище из юности.

— Мы могли бы и еще кое-что вспомнить, — игриво молвила Лилия, убедившись, что процесс опознания и признания завершен.

— Не возражаю, могли бы, — нерешительно подтвердил барон, опасаясь того, что он может услышать после подобного признания.

— Однако оставим это для более романтических встреч.

— Благоразумное решение. А теперь столь же благоразумно объясните мне, Фройнштаг, как вы оказались в самом сердце Антарктиды, да к тому же в салоне американского разведывательного самолета.

— Все, что вам поведал обер-лейтенант Ридберг, правда. Теперь я — швейцарская журналистка, жена банкира Алекса Крафта.

— Вы — жена банкира?! Первая диверсантка рейха и гауптштурмфюрер СС — жена швейцарского банкира? Уму не постижимо! Надеюсь, он не заставляет вас готовить блюда из кошерного мяса и регулярно посещать цюрихскую синагогу? — угрюмо поинтересовался барон.

Фройнштаг знала, что к ярым и откровенным антисемитам барон никогда не принадлежал, для этого он слишком презирал представителей этой нации, причем каким-то странным омерзительным презрением.

— Он — ариец, барон! — усовестила его гауптштурмфюрер С С.

— Теперь среди швейцарских банкиров обнаруживаются и такие — арийцы?! — искренне удивился фон Риттер.

— Представьте себе.

— Кто бы мог предположить?! Как же давно, высокое собрание, не был я в сердце Европы! Как безнадежно давно.

— Ладно-ладно, барон. В конце концов, мужчин, желающих стать мужьями эсэсовок, по картотекам «Рассе унд Зидлунгсхауптамта» в Швейцарии проверять не принято. Все-таки нейтральная, богобоязненная страна, не подлежавшая оккупации германских войск.

— Не подлежавшая, Фройнштаг, — вот в чем дело! Один из серьезнейших просчетов фюрера. А ведь когда решайся вопрос: «Оккупировать ее или не оккупировать?», я был яростным приверженцем решительного ввода войск.

— Причем настаивали, чтобы первым в насквозь сухопутную Швейцарию ввели ваш доблестный военно-морской флот, адмирал, — съязвила Фройнштаг. — Кстати, не забывайте, что сама я тщательнейшим образом проверена специальной следственной комиссией Нюрнбергского международного трибунала. И если и была оправдана из-за отсутствия в моих действиях каких-либо признаков военных преступлений, то только потому, что никогда не значилась в списках юдофобов.

— Не обольщайтесь, Фройнштаг быть оправданным следственной комиссией Нюрнбергского трибунала — в глазах нашей службы безопасности и нашей общественности — не такая уж заслуга, — проворчал Странствующий Бездельник, — У нас здесь, высокое собрание, иные критерии.

— Не сомневаюсь, — постепенно ожесточалась Фройнштаг. — Но в таком случае вы должны помнить, что отсиживаться в ваших ледяных норах в то время, когда в растерзанной врагами Германии и в сопредельных ей землях мы всячески пытаемся отстоять свою родину и возродить ее, — тоже доблести не много. И что касается моего мужа, то он, бывший флотский офицер Германии, — вне подозрений.

— Теперь, высокое собрание, это уже вне сомнений, — молвил контр-адмирал, чтобы поскорее успокоить женщину, подарившую ему несколько поистине прекрасных ночей. Правда, в те времена он не замечал, чтобы Фройнштаг так нервничала по мелочам. Порой Людвигу казалось, что эта женщина вообще без нервов.

— У вас, в ледовых подземельях, свое общественное мнение, у нас — свое. Не находите, господин контр-адмирал?

— Может, и так.

— Но это ваш мир, а то — наш; как-то так уж случилось, что мы представляем разные миры. И давайте исходить из того, что теперь я — журналистка, аккредитованная при экспедиции адмирала Брэда рядом швейцарских и иностранных газетных изданий, оказалась в американском самолете под прицелом ваших асов.

— Так уж сложились обстоятельства, высокое собрание.

Брэд уловил тот момент, когда отношения германцев вновь обострились и зашли в тупик и, где шепотом, а где — жестикулируя, стал убеждать Фройнштаг, чтобы она смягчила тон и уговорила фон Риттера убрать свой эскорт. Как только Лилия дала знать, что смысл волнений адмирала ей понятен, в проеме отсека возник второй лейтенант морской пехоты Максвилл, Его появление оказалось весьма кстати: адмирал тотчас же снял наушники и, вытеснив морского пехотинца из отсека, приказал:

— Немедленно — в кабину пилота. Пусть разворачивается и берет курс на стоянку эскадры. Не обращая при этом внимания на поведение германских пилотов, их предупреждения, и угрозы.

— А если германцы откроют предупредительный огонь? — попытался уточнить второй лейтенант.

— Даже если откроют огонь на поражение. Огонь в ответ — и уходить в сторону эскадры, иначе они будут гнать нас в глубь Антарктиды до тех пор, пока у нас не кончится горючее. Могила на Южном полюсе — это, может быть, и престижно, да только не для меня. Выполняйте приказ, лейтенант. — Как только второй лейтенант ушел, Брэд вернулся в отсек. — Отвлекайте его, заговаривайте, — едва слышно попросил Фройнштаг. — Уходим на авианосец.

— Кстати, напрасно вы, адмирал фон Риттер, считаете, — мгновенно оживилась журналистка, — что Скорцени погиб. Еще в сорок четвертом году американский генерал-майор Доновэн из службы Алена Даллеса стремился, заручившись поддержкой своего шефа, заполучить Скорцени. Когда в мае-июне прошлого года Международный трибунал начал слушать «Дело о Мальмеди»…

— То есть об участии диверсантов Скорцени в операции против англичан и американцев в их тылу в Бельгии в районе Арденн, — решил проверить свою память барон фон Риттер.

— Совершенно верно, адмирал. Так вот, среди более сотни подсудимых из числа диверсантов, действовавших в тылу противника в его форме, Скорцени не оказалось. Доновэн, насколько мне известно, так и заявил членам следственной комиссии, что Скорцени «славный парень» — «This is fine fellow!».

— Он прав, Фройнштаг. Хотя в той войне Доновэн и был нашим противником, но он прав.

Фройнштаг порывалась ответить, однако в эту минуту пилот начал резко разворачивать машину и так же, как и адмиралу, ей пришлось ухватиться за краешек привинченного к полу столика.

«Только бы германцы не открыли огонь, — пронеслось в сознании адмирала Брэда — Только бы они смирились с этим разворотом и нашим уходом в сторону эскадренной стоянки!»

— Говорите, говорите, — едва шевеля губами, подзадорил он Фройнштаг, воспринимая ее переговоры с бароном фон Риттером, как единственную надежду на избежание конфликта.

— Конечно, одной похвалы генерала Доновэна оказалось бы недостаточно для спасения первого диверсанта рейха, — мгновенно отреагировала Лилия, — поэтому накануне суда американцы вовремя поместили его в госпиталь и таким образом буквально вырвали из рук палача.

— И все же наши наземные агенты сообщали, что Скорцени все же был предан суду. Правда, источник был ненадежным.

— Со временем его и в самом деле судили, но это уже был другой процесс, другие судьи и другая компания обвиняемых. Но и тогда американский генерал-майор Макклур, выступавший на этом процессе в роли обвинителя, поразил судей тем, что заявил: если бы в его войсках служили такие офицеры, как Скорцени, он гордился бы этим. К тому же американский юрист подполковник Дарст предложил судьям вынести относительно Скорцени оправдательный приговор.

— И первого диверсанта действительно оправдали?! — при всем своем уважении к Скорцени барон не мог скрыть сопровождавшей его вопрос иронии. — Такое действительно произошло?

— Можете в этом не сомневаться. При этом, конечно, сыграло свою роль и предложение американского юриста, именно американского…

— Одним словом, теперь Скорцени, очевидно, работает в США, вместе с Ракетным Бароном Вернером фон Брауном? Хотя, было бы логичнее искать его, высокое собрание, в одной из диверсионных школ, в которых готовят агентов для заброски в Совдепию.

— Наверное, так оно и случилось бы, но, увы, насколько мне известно, сейчас он все еще находится в одном из американских лагерей для военнопленных.

— И не бежал оттуда, прихватив с собой начальника лагеря и начальника охраны? На Скорцени это не похоже. Кстати, вы не пытались как-то помочь ему?

— Нет, — решительно ответила Лилия.

— Странно, высокое собрание, странно.

— Если бы пыталась, то не стала бы гражданкой Швейцарии, а значит, не выполнила бы… — Фройнштаг запнулась на полуслове и, поняв, что слишком увлеклась откровениями, мельком взглянула на адмирала Брэда. Встретиться с его взглядом не удалось, командующий эскадрой прослушивал их разговор, гладя в окно, однако лицо его показалось журналистке предельно напряженным. — Впрочем, Скорцени в моей помощи не нуждается и запретил мне официально интересоваться его судьбой.

— Это как раз вполне объяснимо, — признал фон Риттер.

Окажись гауптштурмфюрер СС чуточку искреннее или была бы уверена, что при их разговоре не присутствуют чужие уши, то призналась бы, что на самом деле все выглядело иначе. В реальности она, конечно же, заботится и о том, чтобы капиталы Скорцени надежно хранились на анонимных счетах «Альпийского банка» ее супруга, и о том, чтобы уже сейчас какая-то часть средств шла на поддержку Скорцени и оплату услуг тех лиц, которые его охраняют и от которых зависят условия содержания первого диверсанта рейха в лагере.

В частности, совсем недавно ей удалось устроить начальником отдела цензуры почтовой корреспонденции лагеря одну из своих бывших агенток — фрау Шретер, благодаря чему несколько писем удалось передать Скорцени таким образом, что они не были вскрыты и не привлекли внимания лагерной администрации.

— А вот куда исчезли вы, адмирал фон Риттер, многие ваши знакомые так и не поняли. Им и в голову не приходит, что от земных забот вы скрываетесь в глубинах Антарктиды.

— Все мы вынуждены жить в условиях строгой секретности. А забот здесь хватает. Причем вполне земных.

— Так, может, стоит подумать о том, чтобы вернуться в тот, Господом завещанный нам, наземный мир. В Швейцарии адмиралам особо развернуться негде, но ведь что-нибудь можно было бы придумать.

Адмирал тяжело вздохнул, прокашлялся, словно в горле у него запершило, но очень быстро овладел собой и все тем же уверенным, зычным голосом проговорил:

— Обсуждать подобные темы у нас не принято. И потом, время от времени я все же посещаю ваш, наземный мир, но с каждым посещением он представляется мне все менее привлекательным и защищенным. И все более — коммунистическим. Да и вам, Фройнштаг, он теперь тоже душу не очень-то ласкает.

Фройнштаг не ответила, и в эфире на какое-то время воцарилось неловкое молчание, установившееся по вине журналистки. Оно понадобилось швейцарской подданной, чтобы перейти к основной сути разговора с заместителем коменданта «Базы-211». К этому ее подталкивал и откровенно осуждающий взгляд другого контр-адмирала — Брэда, справедливо полагавшего, что Фройнштаг давно следовало бы покончить с воспоминаниями своего эсэсовского прошлого и подумать о том, что на хвосте у них все еще зависают — причем неясно с какой целью — два германских истребителя.

— Господин контр-адмирал, как журналист я хотела бы обратиться к вам с совершенно официальной просьбой.

— Слушаю вас, Фройнштаг, — как-то замедленно отреагировал фон Риттер, очевидно, догадываясь, какого рода просьба последует сейчас из уст давнишней подруги Скорцени.

— Не могли бы вы найти своим крылатым рыцарям какое-то иное занятие, кроме как преследовать наш исследовательский самолет. Я, конечно, понимаю, что вашим орлам тоже следует время от времени подышать чистым морозным воздухом, но при этом им не обязательно второй час висеть у нас на хвосте.

— Вы не точны в выражениях, гауптштурмфюрер СС, — мягко, почти вкрадчиво, заметил фон Риттер. — Не исследовательский, а разведывательный.

— Считаете, что здесь, в Антарктиде, это существенно, какой именно самолет нам выделили для полета?

— Для нас, высокое собрание, — да, существенно.

— Просто он наиболее приспособлен к длительному автономному полету, и в нем более-менее комфортно. Замечу, что на авианосце нет ни одного пассажирского самолета. А усаживать швейцарскую журналистку на колени пилоту-истребителю или помещать ее в бомболюк бомбардировщика, — согласитесь, барон, как-то невежливо. Поставьте себя на место адмирала Брэда.

— С удовольствием готов поменяться с ним ролями, но только для того, чтобы заботиться о вас, Фройнштаг.

— У меня создается впечатление, что, будь вы на месте Роберта Брэда, мне пришлось бы летать, сидя на заднем колесе шасси одного из ваших «фокке-вульфов». — Под сдержанный, но одобрительный смех сержантов-радистов Фройнштаг взглянула на адмирала Брэда, и тот охотно кивнул, давая понять, что теперь ходом разговора он доволен. — Кстати, у вас была возможность петь мне серенады посреди ледяной пустыни Антарктиды, тогда, в тридцать восьмом, когда вели сюда свой «Швабенланд».

— Вы все еще вспоминаете о тех временах? — оживился фон Риттер, и в голосе его послышались ностальгические нотки неисправимого романтика.

— Разве о них можно не вспоминать?

— Да, авианосец «Швабенланд», антарктическая экспедиция барона фон Риттера, о которой сообщают газеты чуть ли не всего мира. И, конечно же, награды, поздравления фюрера…

— Влюбленные взгляды всех жен морских офицеров в Гамбургском порту.

— Согласитесь, Фройнштаг, что и на мою долю тоже выпало немного мирской славы.

— А на мою — нет, — сухо напомнила Лилия. — И произошло это по вашей вине, барон фон Риттер. И не пытайтесь отрицать этого.

— Видите ли, высокое собрание, в то время сложилась такая ситуация, когда я просто вынужден был…

— …Когда вы делали все возможное, чтобы не допустить меня на борт авианосца «Швабенланд», а попросту — избавиться от бедной, романтичной женщины.

— Знали бы вы, Фройнштаг, сколько раз я потом жалел об этом во время долгой полярной экспедиции!

— Это единственное, что хоть как-то способно оправдать вас, мой адмирал. Если только и на сей раз не обманываете все ту же бедную и все так же романтично настроенную по отношению к вам женщину.