Глава 11

   24 октября 1942 года, Налибокская пуща, 5 километров к югу от озера Кромань, базовый лагерь отряда «Дядя Вова»

   — В принципе результат хорош, — сообщил Федорцов. — По маршруту к объекту прошли три отдельные группы. Подготовлены промежуточные базы и агентурные точки на маршруте. Все проверено, на контрольных точках наши люди, все под контролем: по основному и резервному маршрутам можно пройти аж до границы с рейхом, как по тоннелю московского метро! Однако наибольшую сложность представляет непосредственно район объекта. Примерно тридцать квадратных километров лесного района без населенных пунктов: сплошной лесной массив, нарезанный на километровые куски прямыми просеками. Очень просто организовать ловушки, засады и все такое… И локализовать нас до подхода основных сил.

   — Ерунда! — возразил Коровин. — Ударные группы пройдут массив до самого объекта раньше, чем немцы начнут локализацию. А что дальше?

   — А дальше самое неприятное… Территория объекта представляет собой квадрат полтора на полтора километра. А по периметру: расчищенная от леса и кустарника полоса глубиной метров сто пятьдесят. Она вся заминирована. Схемой минирования мы не располагаем, но Сибирцев видел отчет саперов по минированию, так из него следует, что каждая пятая мина стоит с прибором неизвлекаемости, с которым наши саперы работать не умеют. Короче, незаметно проделать проходы в минном заграждении абсолютно нереально.

   — Но ты ведь, пока шел по лесам, наверняка что–нибудь придумал? — задал риторический вопрос Коровин.

   — Это точно, придумал, — скупо улыбнулся Федорцов. — Атака должна быть внезапной и наглой. Внезапной — это чтобы до самого последнего момента немцы не могли понять, что это атака. А наглой — это таким образом, чтобы они опомниться не успели до того, как мы выполним задачу.

   — Все правильно, — согласился Коровин. — Только давай конкретнее.

   — Для внезапного нападения есть два пути: по железнодорожной ветке и лесной дороге. Первый вариант: через нашего человека на железнодорожной станции в Волковыске определяем окно в движении на отрезке Свислочь—Волковыск, захватываем локомотив с платформой, грузим на него штурмовую команду и полным ходом гоним к объекту. Отдельная группа без шума ликвидирует охрану на посту возле стрелки «объект — железная дорога». Локомотивом проламываем ворота и атакуем объект. Вот примерная схема объекта, которая составлена путем наземной разведки. Здание, где находится интересующая нас техника, на схеме не обозначено, но можно предположить, что оно находится за административным комплексом. Туда и будет направлено острие атаки. Теперь об основных силах и прикрытии…

   — Отставить! — резко бросил Коровин. — Не годится!

   — Что именно? — недовольно спросил Федорцов.

   — Все не годится! — с раздражением отозвался Коровин. — Во–первых: что, если стрелка переводится не с контрольного пункта, а непосредственно дистанционно из штаба базы? Сколько времени уйдет на ее перевод вручную? Во–вторых: если кто–то из контрольного пункта успеет передать на базу сигнал опасности, то шансов никаких — локомотив дойдет от контрольного пункта до объекта даже на максимальной скорости не раньше, чем через десять минут. За это время немцы либо взорвут полотно заранее заложенным зарядом, — такой вариант нельзя исключать, — либо просто вышлют навстречу вагон и застопорят на нем тормоза, а то и взрывчатку в него заложат. Вот и накрылась вся внезапность! И еще, судя по схеме, железнодорожные ворота выходят на склады топлива и снаряжения, к зданию автономной электростанции, а от них до административного комплекса не меньше километра. Сколько вооруженные люди с полным боекомплектом будут бежать этот километр? Никак не менее пяти минут. А ты думаешь, что у нас будут эти пять минут? Обороной объекта командует наш старый знакомый Петерсон, в жизни — СС-штандартенфюрер Герлиак, кавалер Железных крестов 1–й и 2–й степеней. И мы на своей шкуре убедились, что ему эти кресты не зря навесили. Положит он всех наших людей за эти пять минут из пулеметов и получит Рыцарский крест — вот и все дела! Нет, не пойдет. Давай второй вариант.

   — Второй вариант: по дороге. Тараним ворота, прорываемся. Часть людей остается у ворот, ведет огонь прикрытия. На дороге оставим минометчиков. Они ударят по площадям для верности. Пригодятся и огнеметы, что мы обнаружили на старом складе: выжжем ближайшие доты и огневые точки в зданиях. За вечер составлю расписание сил, средств и всей операции поминутно. Нужно одно: комплекты немецкого обмундирования человек на десять–пятнадцать, пара грузовиков и обязательно броневик. Я понимаю, что достать это быстро — малореально, но если удастся, то шансы на успех высоки.

Коровин насупился, водя ногтем по карте. Затем оживился и сказал:

   — Похоже, что это самый реальный вариант! Грузовики и броневик? Посоветуемся с Сибирцевым, он подскажет, как их достать. Сибирцев парень толковый, рисковый, но изворотливый. Прорабатывай этот вариант, свяжись с Сибирцевым, посоветуйся с ним. Результат доложишь… ну, самое позднее, послезавтра.

   — Да я на ногах не держусь! — не удержался от горького возгласа Федорцов.

   — Так что время теряешь? — удивился Коровин. — Иди, отдыхай! Шесть часов тебе даю, — и не минутой больше! Идешь на встречу с Сибирцевым. За это время мы тебе все необходимое подготовим, в первую очередь одежду чистую, чтобы костром не пахло, — и вперед! Давай, Федор, отдыхай! У нас теперь на тебя да на Сибирцева вся надежда. И еще вот что…

Коровин несколько мгновений молчал, подбирая слова, затем сказал:

   — Нельзя нам это дело провалить, понимаешь? И вовсе не потому, что нам за Цанаву надо оправдаться… и не потому, что в Москве нас в случае неудачи к стенке поставят… Мы люди военные, готовы с жизнью расстаться в любой момент… хотя и очень не хочется, конечно. Но главное — теперь это для нас дело чести. Один раз нас этот Герлиак- Петерсон перехитрил, так теперь ему второй раз сделать это мы никак не позволим. Понимаешь?

   — Понимаю, не дурак, — несколько обиженно откликнулся Федорцов. — Думаешь, что я так спущу Петерсону его делишки? Нет уж! В тот раз чудом ему удалось выжить, даже не знаю, как он умудрился выжить, я же ему прямо в окуляр пулю вогнал! Но теперь он не уйдет. Точно тебе говорю!

   — Иначе и не будет! — убежденно подтвердил Коровин и хлопнул по плечу Федорцова.

   — Иди, отдыхай. Да, и позови мне этого летчика сбитого…

   — Волкова? — удивился Федорцов. — А зачем он тебе? С ним все ясно, проверку прошел, при первой возможности отправим за линию фронта.

   — Есть у меня одна задумка, — ответил Коровин. — Что- то вроде генеральной репетиции хочу устроить. Когда все в голове сложится, тогда с тобой посоветуюсь. А сейчас пока рано. Ну, иди отдыхай!

   — Разрешите, товарищ командир?

   — Заходите, Волков.

Волков вошел в землянку и встал напротив Коровина, слегка сутулясь.

   — Да вы садитесь, Волков, садитесь!

Волков присел на колченогий табурет.

   — Мы вас проверили, Волков. Вы действительно капитан ВВС РККА, командир экипажа бомбардировщика Ер-2 747–го авиаполка дальнего действия. Расскажите еще раз, как и при каких обстоятельствах вы потеряли свой самолет и экипаж.

Волков вздохнул и в который раз принялся рассказывать.

   — 10 октября 1942 года вылетели на бомбежку минского железнодорожного узла. На подходе к цели попали под сильный зенитный огонь, но все–таки нашли цель и отбомбились. Зенитным огнем самолет был поврежден и очень плохо управлялся. Я дотянул до лесного масссива как можно дальше от населенных пунктов и сел на лес, точнее, на заросшую подлеском старую вырубку.

   — А что же поляну не поискали?

   — А времени не было, еле самолет удерживал. И потом, у Ер-2 мотогондолы расположены очень низко и удивительно прочный центроплан из стальных труб. Так что мы по подлеску, как по ковру. Штурман еще жив был, когда я его из кабины вытаскивал. А стрелок был уже мертв: видно, убило близким разрывом зенитного снаряда.

Волков сделал паузу, дернув кадыком.

   — Штурман мой через час умер. Я похоронил товарищей возле самолета и двинулся на восток. Через два дня наткнулся на ваших разведчиков. Вот и все.

   — Видите в углу мешок? Взгляните.

Волков развернул мешковину и удивленно воскликнул:

   — Авиационный пулемет! Турельный ШКАС.

   — Скажите, из него можно стрелять?

   — Ну, если исправен, то можно закрепить на станке и… только проблема вот в чем: он скорострельный. Если сравнивать с армейским Максимом, то темп стрельбы в три раза выше.

   — Ого! — оценил Коровин. — Полагаете, что ствол перегреется?

   — Разумеется! Ведь в полете его ствол охлаждает высокоскоростной поток воздуха. Так что плотность огня высокая, но очень ненадолго.

   — А все–таки давайте попробуем, — предложил Коровин. — Вон там, в ящике, наборная лента, а в вещмешке — патроны. Попробуйте снарядить пулемет.

Волков открыл вещмешок, взял несколько патронов, поднес их к неровному свету коптилки и некоторое время внимательно изучал. Затем решительно заявил:

   — Эти патроны не годятся, товарищ командир!

   — Что значит «не годятся»?! — поразился Коровин. — Это стандартный патрон калибра 7,62!

   — Старая партия, еще 1935 года, — пояснил Волков. — А у патронов до 1936 года выпуска есть странная особенность. Посмотрите на капсюль, товарищ командир! Видите, черный лаковый ободок вокруг капсюля? Такие патроны используются только в сухопутных войсках, потому что в авиационных пулеметах они дают осечки. В авиации для пулеметов ШКАС разрешено использовать патроны выпуска до 1936 года только с красным ободком. Уж не знаю, почему, но это правда.

   — Вот как… Ладно, учтем! — пообещал Коровин. — У меня вот еще какой вопрос: а авиационный крупнокалиберный пулемет можно использовать таким же манером, скажем, против бронетехники?

Волков немного помедлил, затем ответил:

   — Вопрос в толщине брони и угле наклона.

   — Конкретизирую вопрос: стандартные немецкие и австрийские бронеавтомобили, а также французский бронеавтомобиль «Панар», который немцы используют в качестве мотодрезины, — уточнил Коровин.

   — К сожалению, я не знаю их бронехарактеристик, — виновато улыбнулся Волков.

   — Тогда еще конкретнее: броня до 20 миллиметров с углом наклона до 15 градусов.

   — Обычный крупнокалиберный патрон БС-32 с расстояния 500 метров способен пробить броню до 16 миллиметров, бронебойный БС-41 пробивает броню до 20 миллиметров с расстояния 750 метров, — уверенно ответил Волков. — Разумеется, под углом, близким к прямому.

   — Тогда при стрельбе в бок, да еще с растояния не более 150–200 метров поражение гарантировано, — заключил Коровин. — Не так ли?

   — При указанных вами параметрах — безусловно, — согласился Волков. — Против танка — вряд ли, у него ведь только верхняя броня достаточно тонкая, а вот бронеавтомобиль точно не устоит.

   — Хорошо… Ваш самолет до сих пор лежит в лесу, километрах в десяти отсюда. Что, если с него пулеметы снять?

   — Крыльевой УБК можно не снимать: у него перезаря- жание пневматикой делается, а вот турельный УБТ вполне подойдет. Если его снять вместе с турелью, то вполне можно огневую точку оборудовать. Вместе с турелью пулемет килограмм тридцать пять потянет, — здоровый парень без труда до базы донесет.

   — Тогда я подберу людей и вы вместе с ними отправитесь к самолету и снимете с него турельный пулемет и боеприпасы к нему. Если, разумеется, никто нас не опередил.

Утром, еще до завтрака, на взлетно–посадочной полосе базы приземлился «шторх». На нем прилетел Штадле. За завтраком я с плохо скрываемым раздражением поинтересовался:

   — Что за дела вас привели к нам в такую рань, Штадле? И вообще, насколько я знаю, Бах приказал мне прекратить всякие сношения с внешним миром.

   — Прекрасный омлет! — отозвался Штадле, с аппетитом уминая завтрак. — Я не успел позавтракать, и сейчас любая даже самая простая пища кажется мне райским нектаром!

   — Вообще, это яичница с грудинкой, — заметил я. — Типичный английский завтрак. Я обожаю английскую кухню: поскольку официально ее не существует, в отличие от того претенциозного дерьма, которое называют французской кухней, англичанам не надо держать марку. Они просто готовят то, что вкусно и полезно, без оглядки на банду извращенцев, именующих себя «гурманами».

   — Браво, Герлиак! — улыбнулся Штадле, промокая губы салфеткой. — Я тоже считаю, что для гурманов надо открыть отдельный концлагерь.

   — Я рад, что вам понравился завтрак, Штадле, — решил я взять быка за рога. — Но давайте приступим к делу. И как это вы рискнули прилететь сюда на самолете, когда сам Бах счел это весьма опасным?

   — Ох, Герлиак! — вздохнул Штадле. — А что мог сделать обергруппенфюрер, если Штраух объявил аэродром гнездом русских диверсантов? Допросам подвергли не только хиви и весь наземный персонал, но даже летный состаав! Представляю, сколько жалоб на ретивого начальника СД Минска ушло в ведомство рейхсмаршала Геринга! И что остается делать Баху в такой обстановке? Решись он лететь на самолете, как тут же в Берлин ушло бы донесение: обергруппенфюрер Бах утратил представление об элементарной осторожности. Увы! Чем выше должность, тем в большей степени человек является заложником своего положения!

   — Это верно, — согласился я. — Но ведь вы сюда прилетели не для того, чтобы обсудить методы работы Штрауха и Баха, не так ли?

   — Да, если кратко, то я должен проинспектировать базу на предмет ее готовности к обороне, — сообщил Штадле, отхлебывая кофе. — О-о! Великолепно! Да вас снабжают лучше, чем штаб полицайфюрера «Руссланд—Митте»!

   — Ну что вы, Штадле! — снисходительно усмехнулся я. — Это все личные связи. Впрочем, не буду раскрывать свои личные секреты… Итак, вас интересует, насколько мы готовы отразить внезапное нападение? Отвечаю: ровно настолько, насколько нападающих сможет сдержать минное заграждение. Наши бронеколпаки неплохо оборудованы, а вышки над ними под опорными бревнами укреплены металлическими фермами и защищены скрытыми досками бронелистами, но все это не объединено в единую систему обороны. Мы прорыли ходы сообщения, но если нападающие используют минометы и огнеметы, то всему этому — грош цена! Теперь о корпусах. Первые этажи отлиты из бетона, а снаружи облицованы досками. Но если облицовку удастся поджечь, то в сочетании в пожаром на вторых, полностью деревянных этажах, это создаст такую обстановку, в которой обороняющаяся сторона либо умрет от недостатка кислорода, либо задохнется в дыму. Система вентиляции крайне неудачна, а подземные сооружения, которые можно было бы использовать в качестве бункеров, отсутствуют вообще! Вывод: против серьезной атаки нам не устоять. Не сочтите меня за паникера, но это так!

   — Не стоит так драматизировать ситуацию, Герлиак! — возразил Штадле. — Сами подумайте: откуда у партизан могут оказаться минометы и огнеметы? Разве что случайно, и то — пара штук…

   — У группы окруженцев — да, а вот у майора госбезопасности Коровина может оказаться и побольше, — ответил я. — Штадле! Неужели вы не осознали, что люди вроде Коровина сражаются до тех пор, пока в состоянии пошевелить пальцем, нажимающим спусковой крючок! Я сумел перехитрить его, и теперь он жаждет мести. И если его задание в отношении базы-500 Москва не отменила, то со стопроцентной вероятностью в ближайшее время его диверсионную группу можно ожидать в этих местах.

   — Бах не сомневается, что вы с честью выйдете из любой сложной ситуации, — заметил Штадле.

   — Я ценю доверие обергруппенфюрера, но хорошо бы наконец сделать так, чтобы мой батальон был развернут в бригаду не на бумаге, а в реальности, — решительно заявил я.

   — Все в свое время, — уклончиво ответил Штадле.

   — Я так понимаю, что пополнения в ближайшее время не будет? — в лоб спросил я.

   — Вы правильно понимаете: бам следует, в первую очередь, рассчитывать на свои силы, — уклончиво ответил Штадле.

   — Разумеется, — ухмыльнулся я. — В первую очередь! И во вторую, и в третью… Штадле! Раз я должен буду обороняться наличными силами, то необходимо убрать с территории базы тех людей, которые абсолютно не нужны для обороны!

   — Вы имеете в виду фройляйн Марту Редлих? — не стал играть в прятки Штадле.

   — И ее — в первую очередь! — ответил я тем же.

   — Приказ обергруппенфюрера Баха ясен: никто без его персонального разрешения не может как проникнуть на базу, так и покинуть ее, — напомнил Штадле. — И хочу вам по–дружески заметить, Герлиак… Видит Бог: я настроен к вам исключительно положительно! У вас великолепно развивающаяся карьера: награды, звание штандартенфюрера и должность командира бригады, обеспечивающая вам карьерный рост до бригадефюрера. Так вот… Я очень вам рекомендую: не предпринимайте шагов, которые перечеркнут все ваши достижения. Не стоит! Надеюсь, что вы меня правильно поняли?

   — Правильнее некуда, Штадле, — с горечью отозвался я. — Похоже, что мой батальон и база стали мишенью. Нет?

Штадле не стал отвечать на мой вопрос и переменил тему разговора.

   — Очень важный момент относительно секретного оборудования и технических специалистов. Важно, что они сами знают, что им делать. Ваша задача: передавать им кодированные сообщения, поступающие на узел связи объекта, а уж дальше они сами знают, что им делать. Разумеется, вы должны оказывать им полное содействие.

   — Штадле, мне очень не нравится то, что за моей спиной на моем объекте разыгрывается партия, в которой я играю роль непроходной пешки, — выразил я свое неудовольствие.

   — Извините, Герлиак, что мне приходится напоминать вам прописные истины, — холодно заметил Штадле. — Но вы знаете правило: никто не должен знать больше, чем ему необходимо для успешного выполнения возложенных на него функций. Вам не о чем беспокоиться: вы на отличном счету у Баха, он вас ценит и за ним вы — словно за каменной стеной. Вам лишь надо скрупулезно выполнять его приказы, и все!

Н-да! Когда–то я то же самое слышал от покойного Гейдриха. И верил в это! Верил до тех пор, пока не узнал, что солдат моего подразделения пытался всадить мне автоматную очередь в спину.

Штадле осуществил доскональную проверку объекта и его готовность к обороне. Среди ночи я устроил учебную тревогу и Штадле остался доволен действиями личного состава.

Штадле не остался на завтрак и улетел обратно в Минск на рассвете.

За завтраком я спросил профессора Фрайтага:

   — Как ваши дела, профессор? Есть ли пожелания?

   — Я благодарен вам за то, что вы сделали для нас, штандартенфюрер, — отозвался Фрайтаг. — Но эта жуткая секретность… Я и мои техники вынуждены сами убирать помещения, перестилать постели! Слава богу, это очень скоро закончится. Программа исследований завершена!

   — Как? Уже? — удивился я.

   — Да, я написал отчет и отправил его в Берлин, — радостно сообщил Фрайтаг. — Наконец наше пребывание здесь подошло к концу и очень скоро я вернусь в Германию, чтобы заняться делом!

   — А я полагал, если принять во внимание строгий режим секретности, что вы здесь занимались очень важным делом, — заметил я.

   — Да… то есть, разумеется, — замялся Фрайтаг. — Но… понимаете, есть вещи, которые делать вынужден, а есть… Вы понимаете?

   — Да, понимаю, — искренне подтвердил я. — Обычно никто не спрашивает, нравится ли нам делать то, что мы должны делать.

   — Да, именно это я имел в виду, — с видимым облегчением выдохнул Фрайтаг.

Мы закончили завтрак в полном молчании. Но Фрайтаг уже дал мне ключ. Я анализировал положение вещей, представившееся в совершенно новом свете после разговора с Фрай- тагом. Итак, секретное оборудование и специалисты очень скоро должны покинуть объект. Но Бах хочет сохранить это в секрете. Именно поэтому я узнаю об эвакуации в последнюю очередь, именно поэтому Бах запретил под каким–либо видом кому–либо покидать объект. Но с какой целью?

Как ни печально, но цель очевидна. Бах хочет, чтобы русские считали: секретное оборудование и специалисты все еще на объекте. Он хочет, чтобы русские попытались захватить объект и решил базу-500 превратить в ловушку для русских диверсантов. Он знает, что в его штабе работает русский разведчик, поэтому тщательно скрывает свои планы. Все детали известны только ему и Штадле.

Логично. Коровин сумел сохранить основные силы своей группы. Ему необходимо оправдаться за гибель московского генерала и единственный шанс для него: разгромить базу. Любой ценой!

Пока люди Коровина будут отчаянно штурмовать обнесенный колючей проволокой кусок лесной вырубки, Бах замкнет кольцо окружения и сделает все, чтобы никто не вырвался отсюда живым. Мне и моим людям отведена роль приманки.

«Люблин-500» готов к таким испытаниям. И в других условиях я бы не размышлял об этом: приказ есть приказ, и бой с людьми Коровина будет не страшнее того, что мы пережили под Демянском. Но было две вещи, которые в корне изменили мое отношение к «героической обороне» ловушки для русских диверсантов. Во–первых, Марта. Для нее это будет тяжелым испытанием. Но гораздо более тяжелым оно будет не для нее и не для меня, а для другого человека, которого еще вроде как не было, но о котором я не мог не думать.

Марта была беременна.

   * * *

Как только Марта призналась мне, что ждет ребенка, я только и думал о том, как отправить ее в Германию: туда, где ее смогут окружить заботой и вниманием, — в Мюнхен к Софи или в Дрезден, в семью моего брата. Но приказ Баха перечеркнул все мои планы.

И еще было «во–вторых».

Во–вторых, осада базы будет идеальным способом покончить со мной. То, что не удалось сделать под Демянском, легко удастся сделать тогда, когда русские диверсанты будут штурмовать базу.

Если я погибну, то кто тогда позаботится о Марте и нашем еще не родившемся ребенке?

   — Еще кофе, штандартенфюрер?

Голос шарфюрера, дежурного по столовой, вывел меня из состояния глубокой задумчивости.

   — Да! То есть… нет! Я выпью кофе у себя в кабинете. Пусть Махер принесет.

   — Слушаюсь!

Махер принес мне кофейник и мою любимую чашку мейсенского фарфора.

   — Махер! Скажите Лангену, что я занят. Меня беспокоить только в двух случаях: звонок из штаба обергруппенфюрера Баха и Второе Пришествие. Впрочем, нет. Только в случае звонка из штаба!

Махер ушел. Я достал бутылку коньяка, налил в чашку кофе, закурил сигару и снова погрузился в размышления. Было о чем подумать. Но чем больше я думал, тем меньше я видел реальных выходов из ситуации. По мере углубления в размышления бутылка коньяка пустела, что также не способствовало успеху размышлений. Наконец я достиг такого состояния, что самым правильным мне показалось ждать подходящего случая. Вдруг случится то, что даст толчок событиям в правильном направлении, я увижу лазейку, разработаю план и начну претворять его в жизнь.

Безумие, полное безумие! Я определенно утрачиваю способность вынюхивать скрытые лазейки и выкручиваться из практически безвыходных ситуаций.

Размышления наедине с бутылкой коньяка привели к тому, что к полудню я уже прилично набрался и задремал прямо в кресле. Меня разбудил Ланген.

   — Что, уже обед? — проворчал я, с трудом разлепляя веки.

   — Нет, штандартенфюрер, — ответил Ланген, подвигая ко мне телефонный аппарат. — Обергруппенфюрер фон дем Бах. Вас, срочно.

Только этого не хватало! Я откашлялся и взял трубку.

   — Здесь Герлиак. Хайль Гитлер, обергруппенфюрер!

   — Хайль, Герлиак, — недовольным голосом Баха отозвалась мембрана. — Почему так долго?

   — Как только адъютант меня разыскал, я…

   — Ладно, не имеет значения, — не стал выслушивать мои оправдания Бах. — Немедленно вылетайте самолетом в Любчу. Вы знаете, где это? Около двадцати километров к северо–востоку от Новогрудка. Там вас ждет Штадле. Я хочу, чтобы вы высказали свое мнение.

   — По какому поводу, обергруппенфюрер? — решился я задать вопрос.

   — Там узнаете, — буркнул Бах. — Отправляйтесь немедленно, через час вы должны уже быть там.

Я положил трубку и взглянул на часы. Да, обед сорвался!

   — Ланген! — крикнул я адъютанту. — Срочно подготовьте мне самолет, вылет через пятнадцать минут. И пусть Махер соберет мне обед в дорогу.

Через десять минут я уже был на взлетной полосе. Командир летного отделения унтерштурмфюрер Штеглиц уже ждал меня.

   — Штеглиц, задача следующая: через сорок минут я должен быть в Любче. Вы знаете, где это?

   — Недалеко от Новогрудка, — кивнул Штеглиц. — На «шторхе» мы не успеем, на маршруте встречный ветер. Я приказал подготовить к вылету «Хеншель-126». Обычно мы используем его как самолет–разведчик. Старенькая, но надежная машина. И скорость вдвое выше, чем у «шторха».

   — Хорошо, только давайте быстрее, — поторопил я пилота.

   — Через десять минут мы уже будем в воздухе, — заверил Штеглиц. Подбежал Махер и передал мне небольшой чемоданчик, в который он всегда клал дорожный паек.

   — В термосе кофе, во фляге коньяк, в бумаге курица и копченая колбаса, — сообщил Махер, тяжело дыша после пробежки от кухни до взлетной полосы.

   — Зачем так много? — поморщился я. — Лишняя тяжесть.

   — Штандартенфюрер! Уверяю вас: лишней еды не бывает, — убежденно заявил Махер.

   — Идемте к самолету, штандартенфюрер, — сказал мне Штеглиц, и мы направились к биплану, казавшемуся рядом с изящным «шторхом» большим и неуклюжим. Я с трудом влез в кабину стрелка, больно ударившись о пулемет. Через пять минут мы уже были в воздухе. Спустя сорок минут мы уже подлетали к Любче, невзирая на встречный ветер.

На шоссе из Новогрудка в Любчу, возле небольшой рощи, я увидел небольшую колонну грузовиков и бронетехники. Три грузовика и бронтеранспортер были сожжены, и я отчетливо увидел распростертые возле машин трупы. Много трупов, около сотни. Похоже, что меня вызвали сюда ради этого побоища.

   — Штеглиц! — сказал я пилоту по внутренней связи. — Садитесь как можно ближе к дороге.

   — Хорошо, что вы так быстро прилетели, Герлиак, — озабоченно проговорил Штадле. — Что скажете по поводу этой бойни?

Я прошел вдоль дороги. Бронеавтомобиль был буквально превращен в решето крупнокалиберным пулеметом: легкая броня не смогла выдержать прямое попадание пуль калибра 12,7 миллиметра. На грузовиках тоже были отверстия от тех же пуль, но гораздо меньше, в основном следы от пуль обычного ружейного калибра. Но тоже очень много.

Положение тел лежавших на обочине и дороге солдат показывало, что они погибли в первую же минуту боя.

   — Огонь в основном велся из рощи и зарослей кустарника на противоположной стороне дороги, — сказал я. — Обратите внимание: до рощи не менее полукилометра, а до кустарника метров триста. Да тут, похоже, работала целая рота пулеметчиков!

   — Да, вы абсолютно правы, Герлиак! — согласился Штадле. — Их расстреляли из пулеметов с большого расстояния, а тех, кто успел выскочить и залечь, закидали гранатами укрывшиеся в мелких окопчиках рассредоточенные вдоль дороги партизаны. Всех раненых добивали: из 144 человек мы подобрали только девять раненых, из них всего двое оказались в состоянии разговаривать. Один ефрейтор сказал любопытную вещь: он посмотрел на часы, и буквально через несколько секунд началась стрельба. Когда русские добивали его, очередь из автомата попала ему в руку и в голову. По голове пули прошлись вскользь, он лишь потерял сознание. Но вот что интересно: одна из пуль повредила часы, и они остановились. Так вот, судя по показаниям ефрейтора, весь бой от начала стрельбы и до методичного расстрела выживших, занял не более пяти минут.

   — Очень грамотно организованное нападение: максимальная плотность огня в возможно более короткий промежуток времени, — заметил я. — И похоже, что первым начал работать крупнокалиберный пулемет: с противоположной стороны от рощи гораздо больше трупов. Вначале расстреляли бронебойно–зажигательными бронеавтомобиль, а затем дали пару очередей по грузовикам. Люди начали выпрыгивать на противоположную сторону, и тут по ним из кустов ударили обычные пулеметы. Тех, кто сумел выжить, пулеметы прижали к земле, а находившиеся в укрытиях партизаны забросали их гранатами, а затем добили в упор. Это не обычные партизаны, Штадле! Это грамотно подготовленные диверсанты с умным и опытным командиром. Вы установили хотя бы, в какую сторону они ушли?

   — Мы полагали, что они ушли в Налибокскую пущу, — с досадой ответил Штадле, — и выдвинули в сторону Налибок, Клетищ и Бора усиленные полицейские подразделения. Но, судя по всему, нападавшие решили остаться на этом берегу Немана. Боюсь, что мы их потеряли.

Штадле замолчал, затем предложил:

   — Идемте к тем кустам, я покажу вам кое–что интересное.

Мы прошли к кустам, и Штадле указал мне на позицию, оборудованную для стрельбы из пулемета: небольшой окопчик со странной деревянной конструкцией на бруствере — нечто вроде врытой в землю треноги с металлическим навершием.

   — Мы тоже вначале не поняли, что это такое, пока не нашли чуть подальше в кустах вот это.

И Штадле указал на лежавший прямо на земле пулемет без станка.

   — Авиационный ШКАС, — с удивлением отметил я. — Калибр винтовочный. Темп стрельбы свыше полутора тысяч выстрелов в минуту. Теперь понятно, откуда такая плотность огня! Похоже, что и крупнокалиберный пулемет диверсанты тоже сняли с какого–нибудь сбитого самолета и очень удачно использовали для уничтожения бронеавтомобиля.

   — Именно так, Герлиак, — подтвердил Штадле. — Там, в роще, мы нашли самодельный станок для крупнокалиберного пулемета.

Я осмотрел пулемет.

   — Судя по всему, его заклинило от перегрева ствола и потому пулемет бросили. В полете ствол пулемета охлаждается потоком воздуха, поэтому темп стрельбы авиационного пулемета вдвое выше, чем обычного станкового.

   — С крупнокалиберным они обращались более осторожно: стреляли короткими очередями, сумели уберечь ствол от перегрева и унесли с собой, — отметил Штадле.

   — Да… интересно знать, где объявится этот пулемет, — поделился я мыслями вслух. — И почему они выбрали именно это место для засады? Не сидели же они сутками возле проезжей дороги, подобно средневековым разбойникам?

   — Как, вы разве не знаете? — удивился Штадле.

   — А что я должен знать? — ответил я вопросом на вопрос.

   — Так, значит, Бах вам не сказал… началось все с того, что эти самые диверсанты атаковали гарнизон в Любче. Атаковали очень грамотно: снайперы сняли пулеметчиков с вышек, затем обстреляли казармы из ручных пулеметов и минометов, а под прикрытием огня диверсанты подобрались поближе и забросали обороняющихся гранатами. Весь штурм занял не более двадцати минут.

   — Откуда такое знание подробностей? — поинтересовался я.

   — Местные полицейские при первых же выстрелах попрятались, а когда мы вошли в город и нашли лишь дымящиеся развалины казарм гарнизона, проклятые трусы повыползли из щелей и охотно все рассказали, — поведал мне Штадле. — Разумеется, я приказал расстрелять этих предателей!

   — И расстреляли? — спросил я. Для моего недоверия были основания, поскольку Штадле неохотно ответил:

   — Разумеется, нет. Должны же остаться свидетели, которые всегда могут рассказать о том, что же там в действительности произошло.

   — Рассказать? — изумленно поднял я брови. — Но вы и так уже все знаете!

   — А если по этому факту приедет разбираться специальная комиссия? — кисло осведомился Штадле. — Вы же знаете: нам приходится остерегаться не только партизан, но и комиссий из Берлина. Эти тупые чинуши понятия не имеют об условиях, в которых нам приходится действовать, и даже не желают их понять! И не только это! Вот недавно произошел совершенно возмутительный случай…

   — Скажите, Штадле, — перебил я поток жалоб. — А у вас нет ощущения, что отряд майора госбезопасности Коровина возродился из небытия, наплевав на наши победные рапорты о его разгроме?

   — С чего вы это взяли? — нервно осведомился Штадле. Ему явно не понравилась моя мысль.

   — Да уж больно штурм гарнизона в Любче похож на генеральную репетицию штурма базы-500, — поделился я наблюдением.

Штадле не ответил, но я видел: мои слова дали толчок тяжелым мыслям в его голове.