Формирование третьего батальона 6-й бригады морской пехоты проходило на территории какой-то автомобильной части, люди и техника там уже полегли где-то на подступах к Днепру. Отделение охраны ее тут же было зачислено в моряки, вместе с сотней добровольцев из плавсостава погибших днепровских судов и портовых рабочих. К ним же присоединились и десятки бойцов, набранных по госпиталям и райвоенкоматам.

Евдокии интересно было наблюдать за тем, как быстро обмундированный на флотский манер этот разношерстный люд перенимал выражения и традиции военных моряков. Как тридцатилетние мужчины, в большинстве своем никогда не видевшие моря и не ступавшие на палубы боевых кораблей, по-мальчишески озорно учились заламывать бескозырки и копировать походку бывалых мореманов. А с каким превосходством, щеголяя скрипучими ботинками и клешем черных брюк, посматривали они на бойцов маршевых стрелковых рот!

Кстати, маршевые подразделения эти спешно формировались неподалеку, на территории разбомбленного немцами консервного завода и уходили в сторону фронта раньше, чем солдаты успевали научиться правильно закреплять на своих икрах проклятые портянки. Под хохот и подковырки моряков, тряпье на ногах разматывалось и тащилось по земле, на него наступали идущие позади, создавая тем самым комичные ситуации — хоть какое-то да развлечение.

Понятно, что в самом батальоне десантников в центре всеобщего внимания оставалась небольшая группа настоящих военных моряков, стихийно группировавшихся вокруг главстаршины Климентия. Самим своим видом безудержного громилы этот, в общем-то, добродушный, уравновешенный человек способен был навести страх на всякого, кому захотелось бы обидеть Евдокимку.

Гайдук, которая и сама могла постоять за себя, умело пользовалась его дружбой. Особенно после того, как Климентия назначили старшиной роты, то есть тем командиром, с каким ни один здравомыслящий боец портить отношения обычно не решается. Достаточно было кому-либо подкатиться к ней с самой безобидной подковыркой, как тут же рядом появлялся старшина и рыком «Оставь парня в покое, пока рынду не надраил!» извещал о праве ефрейтора Гайдук на его, старшины, высокое покровительство. Так что у шутника надолго пропадало желание подтрунивать. Причем не только над ней, но и вообще над кем бы то ни было.

Евдокия старалась перенимать манеры не только морских пехотинцев — ходить, говорить, мыслить, и все вразвалочку — но и мужские манеры. Она училась не краснеть, слушая скабрезные байки о любовных похождениях, плотоядно смотреть на женщин… В батальоне уже знали, что Евдокимке еще нет восемнадцати и что он еще, по существу, мальчишка. Поэтому на возраст его, на «малолетнее шалопайство», списывалось многое — и неокрепший, нередко срывающийся голосок, и мозоли от саперной лопаты или весел на неокрепших руках…

Используя баркас и четыре шлюпки, их рота днем и ночью училась «ходить на веслах», «держать волну» и, «ведя огонь с плавсредств», высаживаться в тылу противника, «закрепляясь на плацдармах». Поначалу работать веслами у девушки получалось так же плохо, как и у многих других бойцов, никогда этих весел в руках не державших. Однако Евдокимка чисто по-женски «подкатилась» к бывшему матросу минного тральщика Таргасову, которого так и называли в роте Тральщиком (тот оказался отменным гребцом), и Тральщик сдался. В свободное время он инспектировал ее, обучая не только работе веслами, но и технике разворота шлюпки, умению вязать швартовые узлы…

Тем не менее ей, от природы рослой и физически крепкой, привыкшей к крестьянскому труду, тягаться с мужчинами оказалось трудно. «Ничего, — утешала она себя, — скоро на фронт. Там все будет проще и легче. Даже если со временем и отроется моя неправда, так то со временем».

Мыслить о себе в мужском роде оказалось значительно проще, чем, пребывая в этом же роде, вместе с целым табуном мужиков банально сходить в отхожее место, уложившись при этом по времени в несколько минут, отведенных командой «оправиться — заправиться!». Оставалась еще проблема месячных; каким-то образом, впадая в примитивное вранье, прибегая ко всевозможным уловкам, следовало избегать общего похода в баню, как и общего переодевания. Добро еще, что грудь ее была далека от изысканных форм, которыми блистала незабвенная Вера Корнева, к тому же телогрейки и матросские бушлаты скрывали и ту, что досталась Евдокимке от природы.

Превращенные в казармы корпуса приморской базы разделили на комнатки, и старшина роты Климентий постарался «забронировать» за собой комнатку на двоих… с ефрейтором Гайдуком. Мало того, постепенно этот самый ефрейтор стал его первым помощником во всех хозяйственных делах. Разве что от назначения на должность заведующего ротным складом-каптеркой решительно отказался. Однако особого протеста у старшины такое упрямство не вызвало: в конце концов паренек хочет стать настоящим десантником. Что тут непонятного?

— Как служба, пехотинец? — комбат Корягин на стрельбище возник неожиданно.

Формирование батальона уже завершалось; экипировка и вооружение — тоже, и теперь он мог немного передохнуть от организационно-хозяйственной суеты, побывать в подразделениях, присмотреться к бойцам и их подготовке. Впрочем, сегодня он прибыл с особой миссией.

— Все по уставу, товарищ капитан-лейтенант, — бойко заверила его Гайдук. — Замечаний по службе нет, просьб — тоже.

— Не трави якорь, ефрейтор: «Замечаний нет». Замечания всегда должны быть, уж поверь старому комбату Кор-рягину. Ходят слухи, очень метко стреляешь?

— Да так себе, как все.

— Почему неточно информируете комбата, товарищ старший краснофлотец? — насупился командир взвода Демешин. Бывший секретарь парткома совхоза, он теперь пытался наладить во взводе истинно партийную дисциплину. Причем начал с того, что принципиально отринул матросский юмор и вообще «флотское миропонимание», по словам Климентия. — Вот его результаты. — Демешин взял с полевого стола мишень, центр ее был густо изрешечен пулями. — Кстати, стреляет не из винтовки, как все остальные, а из своего карабина.

Комбат внимательно присмотрелся к каждой пробоине в мишени, словно подозревал комвзвода в подлоге, и, потрясая мишенью, сурово пробасил:

— Еще раз вот так вот якорь травить станешь — на рее подвешу, вместо сигнального вымпела! Ну-ка, выдать этому стрелку две обоймы и установить новую мишень! Членораздельно выражаюсь, Гайдук?

— Так точно, членораздельно.

— Стрелять будешь по всякому — на ходу, в полный рост, пригнувшись, с колена, лежа. Но все — в движении, как бы во время атаки. Представь, что наша разведгруппа попала в засаду. Отойди шагов на тридцать и начинай.

Сменяя позицию, то перемещаясь из стороны в сторону, то бросаясь на землю и перекатываясь с боку на бок, Евдокимка всякий раз успевала досылать в патронник новый патрон и производить выстрел — почти не целясь, даже не поднося карабин к плечу. «Маневрирование туловищем», как называл это старшина Разлётов, у нее получались неуклюже, но когда офицеры посмотрели мишень, то развели руками.

— Тебя конечно же следовало бы отдать на курсы снайперов, но только черта им в зубы, — заявил комбат. — Никогда и ни за что! Членораздельно выражаюсь?.. Ты, я помню, неплохо «шпрехаешь»?

— У нас это наследственное, семейное. В свое время мать угораздило стать учительницей немецкого…

— Благодари судьбу, что не скрипачкой, а то бы душу тебе смычком извела.

— Только и радости в жизни…

— Вот и я о том же. Ситуация, словом, такова, — придерживая Евдокимку за предплечье, Корягин отвел ее чуть в сторону. — Вчера меня вызвали в штаб бригады и назначили командиром нового, отдельного, особого батальона. Учитывая, что службу свою в морской пехоте я когда-то начинал в разведке, мне поручено срочно создать «разведывательно-штурмовой», как мы его условно назвали, батальон, в задачу которого будут входить разведка, диверсии, захват плацдармов на вражеской территории.

— Вы начинали со службы в разведке? — искренне удивилась Евдокимка. — Я даже не догадывала… не догадывался, — едва успела она проглотить женское окончание. И тут же укорила себя: «Это ж нужно! Чуть было таким вот глупым образом не рассекретилась». — Наверное, вас специально готовили для этого?

— Не спорю, кое-чему обучили, — иронично передернул щекой комбат. — Тем не менее я попросил направить к нам из разведотдела штаба армии инструктора, а еще лучше — двух. Но вернемся к нашему отдельному батальону. Решено также, что одна из трех его рот будет разведывательно-диверсионной. А значит, отборной; в армейском понимании этого слова, естественно.

— Если нужно мое согласие…

— В «диверсант-роту» набор ведется только на добровольной основе. Что, ефрейтор, возникли сомнения?

— Никак нет. Уже согласен.

— Вот это комбат Кор-рягин понимает! Первый взвод ее сформируем сегодня, прямо сейчас. Можешь кого-то рекомендовать?

— Прежде всего — старшину Климентия.

— И пусть только попробует отказаться! — воодушевленно поддержал ее комбат.

— Клим Климентий — отказаться? Да никогда! Кстати, он и командиром взвода мог бы стать.

— Или же остаться старшиной роты. Но ты прав, ефрейтор, на первых порах ему следует поручить командование этим взводом. А там, глядишь, и младшего лейтенанта присвоят; война — время чинов и орденов.

— Обязательно нужно присвоить.

Евдокимка назвала также Таргасова и еще десятка два бойцов, показавшихся ей наиболее крепкими, кого успела приметить в первые же дни службы, особенно во время учебных десантов, когда «бои на плацдармах» велись рота на роту.

Георгия Аркашина же в их числе Гайдук назвала лишь из уважения к его честно заслуженной тельняшке. В показном балагурстве этого «хлопца из Голой Пристани» просматривалось нечто фальшивое; к тому же он то и дело придирался к Евдокимке, всячески стараясь ее «подначить», не зря старшина Климентий называл его не иначе, как «тля бердичевская».

Правда, поначалу девушка не могла понять, почему именно «бердичевская», но потом выяснилось, что самого его, Клима, как беспризорника, отловили где-то в районе этого самого Бердичева. Настоящее имя свое старшина тщательно скрывал, поэтому беззастенчиво врал, что приходится внебрачным сыном самому Климентию Ворошилову. И хотя за байку эту его в детстве били беспощадно, и не единожды, кличка «Ворошило» к нему приклеилась как-то сама собой. «Нарисовать» же фамилию «Климентий» мальчишка попросил сам, чтобы была похожей на его настоящую — Климентьев, в чем он так и не признался. Впрочем, все это — дела минувших дней. Теперь же в роте все звали старшину просто Климентием, не утруждаясь уточнением — имя ли это старшины или же его фамилия?