— Вы, Дмитрий, задали этот свой вопрос как офицер НКВД?

— Нет, — отрубил майор.

— Всегда ценила вашу способность расчленять в себе эти две сущности: энкавэдистскую и общечеловеческую.

— И все же?

— Вряд ли мне удалось бы мирно ужиться с германскими властями. Во-первых, германская культура мне, истинной франкоманке, чужда, а, во-вторых, нацистов я ненавижу точно так же, как и, пардон, коммунистов, — Анна демонстративно прошлась взглядом по портупее энкавэдиста.

Гайдук уловил смысл и покачал головой:

— Успокойтесь, хвататься за кобуру я не собираюсь.

— Если бы можно было обосноваться во Франции, я бы, конечно, рискнула. Мысль об этой стране взращена в моем сознании давно, покойным мужем. Тем более что в раннем детстве мне посчастливилось какое-то время пожить в Париже. Но теперь по Елисейским Полям тоже разгуливают оккупанты, там тоже война. Словом, по крови своей я — славянка, и предпочитаю оставаться в родном и понятном мне славянском мире. Меня вполне устроило бы вот такое, — обвела она руками комнату, — тихое дворянское гнездо, которое чудом удалось свить даже во времена кровавого пролетарского бедлама. И вот теперь, из-за нашествия германцев, меня этого гнезда лишают.

— Это правда, что архитектор Трояновский ваш родственник?

— Как ни странно это звучит, он приходится мне двоюродным дедом по материнской линии. Прелюбопытнейшим оказался субъектом. Получив архитектурное образование в Петербурге и в Париже, буквально помешанный на Венецианской и Флорентийской школах барокко, Глеб Трояновский прибыл сюда по приглашению городского казачьего атамана-романтика, для строительства казачьего собора. Да только, увы, не сложилось у них. Атамана этого вскоре разжаловали и вынудили бежать от суда в Бессарабию. А новоизбранный атаман, со своим окружением, прокутил те немногие деньги, какие удалось собрать предшественником. Однако архитектор Трояновский так и остался здесь, погрязнув в созидании своего имения, в нехитрых заказах скупых окрестных помещиков, и в мечтах о превращении захолустного Степногорска — в величественную столицу не только Бугского, но и вообще всего степного казачества.

Объясняя этот поступок, из-за которого он, по существу, похоронил свой талант, архитектор Трояновский записал в своем дневнике: «Степной Париж в виденьях Степногорска явился мне с оживших чертежей». Согласна, поэтично. Глеб принадлежал к небольшой плеяде петербургских архитекторов, считающих себя «поэтами в архитектуре». Приблизительно из тех же романтических видений-чертежей явился Степногорск и мне, блудной внучатой племяннице архитектора, прибывшей сюда в поисках дворянских корней и гнездовьих руин. Естественно, мой ныне здравствующий родственник «товарищ» Трояновский, которого вы зовете «Нэпманом», принялся всячески помогать мне. Ему очень хотелось спасти родовую усадьбу, чтобы если уж не сам он, то хотя бы внуки… Словом, вы поняли.

— Вот теперь многое в твоей судьбе, Анна, проясняется, — произнес Гайдук, тоже приближаясь у окну.

Ему захотелось обнять женщину, но она деликатно отстранилась.

Второй попытки не последовало, потому что майор заметил, как по тропинке, ведущей от калитки, к дому направляются Смолевский и отец Иннокентий. Причем на сей раз у штабс-капитана хватило благоразумия отказаться от белогвардейского мундира и облачиться в гражданский костюм, выглядывавший из-под старого, явно великоватого Гурьке ватника; на голову он напялил кепку, основательно маскируясь при этом под пролетария.

Майор взглянул на часы: самое время выбираться из «гнезда» мадам Жерми.

— Вам давно стало известно, что Смолевский является бывшим белым офицером и что «юродивость» его — всего лишь маска?

— С того дня, когда в чине прапорщика он, тогда еще совсем юный, окончил школу контрразведки, созданную деникинцами в Одессе при военном училище.

Услышав об этом, майор-особист лишь удрученно осклабился. Знали бы в местном отделении НКВД, каких «зубров белогвардейщины» они все последние годы терпели у себя под боком!

— Да-а, — вздохнул он, — грустная вырисовывается картина.

— Понимаю: все меня «проморгали». Ну, меня — как меня. А вот «юродивого» штабс-капитана…

— Не скажите, не так уж и все, — исподлобья взглянул на нее Гайдук. — Однако никогда больше не возвращайтесь к этой теме.

— Естественно. И вообще разве я когда-нибудь с кем-нибудь была столь откровенной?

По всем канонам энкавэдистской практики, в эти минуты он должен был бы чувствовать себя предателем дела революции, покрывающим затаившихся врагов. Причем покрывающим неизвестно по каким мотивам. Исходя из условий военного времени, ему попросту следовало бы пристрелить сейчас и Бонапартшу, и штабс-капитана. Однако Дмитрий вдруг поймал себя на мысли о том, что никакого особого чувства вражды, или хотя бы неприязни, по отношению к этим людям не ощущает. Мало того, он вспомнил о сговоре старшего лейтенанта Вегерова с председателем горисполкома Степногорска и о той реальной угрозе, которая подстерегает его самого.

— Но, упреждая ваш следующий вопрос, — не уловила истинной сути его душевных терзаний Анна, — скажу, что во времена своей офицерской юности, этот мужчина был страстно влюблен в меня, и даже мечтал о женитьбе.

— Подобных вопросов я задавать не стал бы.

— И все же очень хотелось бы услышать его. Ясно, что детали нашей размолвки вас и в самом деле интересовать не должны. Кстати, штабс-капитан до сих пор считает меня своей гражданской супругой, хотя поводов для этого у него не много.

— Даже так, супругой?! — невольно вырвалось у Дмитрия.

Ведь он помнил, что в городе все считали: о Гурьке, живущем в скромной саманной хате буквально в пятидесяти метрах от «замка Бонапартши», по ту сторону заброшенного парка, Анна заботилась исключительно из христианского сострадания, которое проявлялось к холостяку-конюху не только у нее одной. А еще Гайдук неожиданно открыл для себя, что заброшенную кем-то хату городской юродивый избрал очень удачно: по вечерам ходить в гости к мадам Жерми он мог, не привлекая чьего бы то ни было внимания. Словом, та еще парочка!

— Пусть моя откровенность не послужит вам поводом для ревности, мой майор.

— Не беспокойтесь, — жестко заверил ее Дмитрий. — Никакой ревности ваша близость с гражданином Гурькой у меня не вызывает.

— Не забудьте, что нам еще следует заехать за Серафимой Акимовной, — тут же с ухмылкой соперницы напомнила ему Жерми.