Глава 6. «По долинам и по взгорьям…»
Забайкальский фронт, середина августа 1939 г.
Первую армейскую группу переименовали в третью отдельную Краснознаменную армию еще седьмого августа. За оставшиеся до наступления дни ее соединения пополнили, добавили еще несколько артполков, танковых бригад и стрелковых дивизий.
Комфронта Жуков сидел в своей палатке над картой Маньчжурии и в сотый раз прокручивал в голове план операции.
Командующим третьей Краснознаменной армией по его просьбе назначили полковника Терехина, присвоив ему при этом внеочередное воинское звание комдива.
Потому что Жукову в предстоящей операции варяги были не нужны! Ему были нужны люди свои, проверенные!
Терехин был именно таким! Это он командовал подвижными частями южной группы – восьмой мотоброневой и шестой танковой бригадами. Ударил и развил успех! И именно благодаря его решительному руководству самурайская группировка была окружена в кратчайшие сроки, а потом отбиты все попытки деблокировать ее извне.
Макар Фомич Терехин был одногодком Георгия Жукова. И биографии у них во многом совпадали. Участвовал он и в Германской, и в Гражданской войнах. В Красной армии с восемнадцатого. Тоже красный курсант. И учился там же, где и Жуков, в Рязани. Только на пехотных курсах, а не на кавалерийских.
Но Георгий Жуков был краснознаменцем и после войны почти сразу получил полк, а Макар Терехин краснознаменцем не был и очень долго командовал ротой. И только в тридцать первом попал на курсы «Выстрел». Те самые, которые орденоносец Жуков окончил на шесть лет раньше. А в тридцать втором его направили на бронетанковые курсы усовершенствования командного состава.
Поэтому в тридцать шестом, когда комдив Жуков уже командовал кавкорпусом, майор Терехин все еще командовал батальоном.
А потом началась гражданская война в Испании. Оттуда он вернулся полковником. С орденом Ленина на груди, который заслужил потом и кровью в танке на поле боя.
Много времени на сдачу дел им не потребовалось, потому что Терехин был свой. Крепкий рязанский мужик с суровым, но справедливым характером. Именно то, что Жукову и было нужно.
Командование ВВС Жуков тоже поменял. Вместо Гусева, который возглавил фронтовую авиацию, потому что не уехал со Смушкевичем на следующий день после окончания боев, как другие, командовать ВВС третьей отдельной Краснознаменной армии Жуков назначил своего старого боевого товарища полковника Куцепалова. Который отлично проявил себя в июньских боях, оставшись без должности и летая в бой простым летчиком. Лично сбил несколько самураев! И потом тоже не сплоховал, когда командовал пятьдесят шестым истребительным авиаполком. За что и был представлен Жуковым к высокой правительственной награде и очередному воинскому званию комбриг. А то, что их еще пока не получил, это ничего! Куда они там, в Москве, денутся, дадут, как миленькие!
Жуков потер виски… С третьей отдельной Краснознаменной все ясно. А вот семнадцатая армия его беспокоила. Обстрелянных частей в ней не было. Может, перетасовать бригады и дивизии и поделить их между обеими армиями поровну? Или держать семнадцатую во втором эшелоне на подхвате, а самураев громить Терехинской Краснознаменной? Наверное, так он и поступит. Так будет надежнее!.. Решено!
Восьмого августа по личному указанию товарища Сталина вместе со Смушкевичем вылетели в Москву почти все «испанцы» и «китайцы». Золотым фондом советской авиации следовало распорядиться с умом. Теперь их задачей становилась передача боевого опыта другим авиачастям необъятной Родины. А в Маньчжурии и без них обойдутся. Хребет самурайской авиации они надломили крепко, доломают уже без них…
Такие указания не обсуждаются! Поэтому, как бы ни было горько Григорию Кравченко оставлять свой полк накануне больших событий, он подчинился беспрекословно. Как и положено военному человеку. С другой стороны, ребята у него боевые! Только в одном его полку Героев сейчас не меньше, чем тогда в начале июня привез с собой Смушкевич! Из одного зерна вырос целый колос! Да какой!
Проводив командира, полк, конечно, загрустил…
Новый комполка, Герой Советского Союза капитан Виктор Чистяков, само собой, тоже был в доску свой. Эскадрильей командовал. Еще до Халхин-Гола имел медаль «За боевые заслуги». Сто шестнадцать боевых вылетов. Ранен был в ногу, но сумел пригнать самурая очередями и посадить на своем аэродроме… Каждый посидел потом в японском истребителе, поизучал обзор, слабые места. Пока его не забрали в НИИ. И вообще три сбитых лично и четыре в группе! А одного в лобовой завалил! Одним словом, мужик, что надо!
И все же было всем до слез тяжело расставаться с Григорием Пантелеичем. Но потом успокоились… Потому что командир из Чистякова получился настоящий! Не зря он помкомполка у Кравченко ходил. Школа хорошая! Строгий, но заботливый.
– Если ты сыт и тебе нечего делать, – говорил он, – не теряй времени даром. Ложись, спи. Неясна обстановка – ложись! Не волнуйся, без работы тебя не оставят! Командир поднимет тебя, поставит тебе боевую задачу, и ты полетишь здоровый, бодрый, уверенный в себе!
А отоспаться после таких боев личному составу было нужно… Понимал это комполка, понимал и военком. С Чистяковым у Калачева взаимопонимание было налажено еще с докомиссарских времен, когда он у него замкомэска был. Понимали они друг друга с полуслова, как и положено ведущему и ведомому, летающим на истребителях без радио. Так что оба делали все, чтобы помочь парням как можно быстрее восстановиться после тяжелейших, до семи вылетов в день, полуторамесячных боев…
Владимир Пономарев за неделю тишины отоспался и отъелся. До этого, какие бы деликатесы на стол перед ним не ставили, после боя аппетита не было вовсе. Зато сейчас он уметал за милую душу все, что приносила Катерина, ихняя боевая официантка! А она нарадоваться не могла, глядя, как ее ребята лопают, аж за ушами трещит! А то вообще ничего не ели! Она даже плакала потихоньку, убирая со стола нетронутые тарелки… Но теперь, слава богу, снова стали кушать.
В составе ВВС третьей отдельной Краснознаменной армии Забайкальского фронта были три скоростных бомбардировочных авиаполка (тридцать восьмой, пятьдесят шестой и сто пятидесятый) и три истребительных (двадцать второй Краснознаменный, пятьдесят шестой и семидесятый), а также группа ТБ-3. Триста двадцать истребителей и почти двести бомбардировщиков!
Когда полковник Куцепалов был назначен начальником ВВС армии, он, ясное дело, перетащил за собой и своих ведомых – Иванищева с Ледневичем. К этому времени с его подачи оба получили очередные звания и ордена Красного Знамени. За августовские бои.
На новом поприще Куцепалову требовались верные люди. Но если на Григория он мог положиться не глядя, то Ледневичу на все сто пока еще не доверял. Как, впрочем, не доверял и никому другому (кроме Гришки, разве что).
Однако полковник не мог не отметить, что Ледневич в воздушном бою держаться за хвост ведущего умел. И самураев отгонял вовремя. Поэтому с чистой совестью расписал на него три собственные июньские групповые победы (само собой, и на Гришку тоже). А в июле, уже будучи комполка, засчитал Ледневичу два сбитых лично и еще пять в группе. Иванищев из-за своих штабных заморочек летал мало, и поэтому получил только три групповых.
Но Куцепалов взял с собой Ледневича, помимо прочего, еще и потому, что тот был услужлив, предупредителен и не чурался бумажной работы. Одним словом, если Гришка был настоящий друг, то этот вполне годился в адъютанты.
В итоге майор Иванищев был назначен заместителем начальника штаба ВВС армии, а капитан Ледневич – заместителем начальника оперативного отделения штаба, хотя по большей части находился при Куцепалове для поручений.
Тринадцатого августа Забайкальский фронт начал наступление. И отдохнувший двадцать второй истребительный с первых же часов включился в боевую работу. Они прикрывали рвущиеся в обход Халун-Аршанского УРа мотострелковые дивизии, танковые и мотоброневые бригады своей армии. Но до самого Хингана работы у них было немного. Японская авиация бездействовала. Здорово они, видать, потрепали ее на Халхин-Голе! Ведь тогда в отличие от пехоты в боях участвовала в с я авиация Квантунской армии!
В армейской многотиражке «Героическая Краснознаменная», переименованной недавно в таковую из «Героической Красноармейской», какой-то резвый корреспондент, Ставский, кажется, высказал интересную идею. Он писал, что из достоверных источников ему стало известно, что генерал Гига взял, да и застрелился от злости, потому что побоялся распороть себе живот и сделать харакири! А без него командовать самурайской авиацией некому стало… Весь полк смеялся… Но, может быть, корреспондент и не врал! Так или иначе, но до самого Хингана встретиться в воздухе с самураями им не пришлось… Ничего. Зато потом наверстали…
Герой Советского Союза капитан Лапутин, командир батальона шестой Краснознаменной танковой бригады, вздохнул с облегчением, когда впереди во весь свой рост поднялся Большой Хинган. Невыносимая жара измотала его экипажи не хуже самураев, которых они, кстати, пока еще ни разу не встретили. Хотя за эти два дня одолели почти триста кэмэ.
Даже в Испании он такой жары не видел. А, впрочем, прибыл он туда в начале осени, в сентябре тридцать седьмого. И воевал до весны, до апреля тридцать восьмого. Так что настоящей жары и не застал.
На Сергея накатили воспоминания. Однообразный пустынный пейзаж не давал никакой пищи ни для глаз, ни для ума. И он окунулся в прошлое…
Три года назад, в тридцать шестом, отличник боевой, политической и технической подготовки и лучший командир танка в полку, Сергей Лапутин окончил экстерном Орловскую бронетанковую школу, получил звание лейтенанта и поступил в Военную академию механизации и моторизации РККА. Но проучился в ней всего год.
В конце лета тридцать седьмого он уже плыл в Испанию на транспорте «Кабо Сан-Аугустин» в составе группы советских танкистов-добровольцев. Они выгрузили в Картахене свои «бэтэшки» (не семерки, на которой он сейчас мчится по солончаку, а пятерки) и перегнали их в Арченовский учебный центр, республиканскую танковую школу. Там и был сформирован их интернациональный танковый полк.
Интернациональный, потому что экипажи были смешанные. Командиры танков – добровольцы из разных стран. Поляки, немцы, французы, умудренные жизнью, подчас уже седые, коммунисты. Заряжающие – молодые испанские парни. А механики-водители – советские лейтенанты. Сергей был назначен командиром взвода.
А потом их перебросили на Арагонский фронт под Фуэнтес-де-Эбро, что в двадцати шести километрах от Сарагосы.
В этом бою из-за предательства командира корпуса подполковника Касадо, того самого, который полгода назад поднял мятеж и сдал Мадрид Франко, они потеряли половину танков и экипажей.
В атаке их должны были поддерживать две интербригады. Только бригады эти после изнурительных боев насчитывали едва ли половину состава. Притом, что одна из них была анархистской и предательски осталась в окопах, когда они прорвали оборону мятежников и ворвались в этот городок. В бой с ними пошли канадский, английский и американский батальоны. Эти дрались честно. И полегли почти все…
Оставшись без пехоты, «бэтэшки» вспыхивали одна за другой… Они потеряли девятнадцать машин из сорока пяти, не считая вышедших из строя, но вытянутых на буксире товарищами. Погибло семнадцать советских добровольцев.
Его танк, раздавив пулеметное гнездо, завалился и застрял во вражеском окопе. Всего в сотне метров от своих. Да так там и остался.
Они задраились изнутри, а марокканцы всю ночь пытались вскрыть люки ломами. То уговаривали сдаться, то угрожали пытками и мучительной смертью. А потом облили бензином и подожгли! Это было страшнее всего. Себе-то врать незачем! Приходили мысли, что пора стреляться! Приходили… Но они все-таки продержались до утра.
А поутру по ним начала долбить своя же республиканская артиллерия. Все правильно, конечно! Не отдавать же мятежникам исправную машину! Но умирать от своих же снарядов! Это было уже выше всяких сил! И они решили прорываться!
Сначала выскочил Володька Кручинин, механик-водитель. А потом они с Хосе… И побежали во весь рост, пока не засвистели пули… Ничего, доползли.
Хинган заметно приблизился. На сухие обветренные губы Сергея упало несколько капель. Он поднял голову. Словно в ответ на их молитвы начался дождь.
Но стало только хуже. От раскаленной брони поднимался пар. А внутри вообще было не продохнуть! Тогда Сергей приказал заряжающим вылезти на броню. А механикам-водителям стиснуть зубы…
Когда они подошли к горам вплотную, командир бригады полковник Павелкин наконец объявил долгожданный привал. И люди хоть немного отдохнули… Но привал объявлялся не только для этого. А еще и для того, чтобы надеть на танки гусеницы.
Потому что утром они полезли в горы… Проклиная на чем свет стоит тихо моросящий дождь.
Странное существо человек! Сначала выпрашивает, умоляет о чем-то. А потом клянет дающего за то, что это получает! Но какая уж тут благодарность! Гусеницы танков соскальзывали с мокрых скал. В жидкой грязи застревали бронеавтомобили и автомашины. Все чаще встречались крутые повороты, подъемы и спуски с уклоном до тридцати градусов, предельным для техники. Люди быстро вымотались, вытаскивая на руках орудия и машины. Несколько полуторок сорвалось в пропасть, едва не утащив за собой удерживавших их веревками красноармейцев.
Долго ли, коротко ли, бригада вышла к перевалу Корохан. Но, увидев его крутизну, в затылках стали чесать даже опытные механики-водители…
Лапутин попробовал взять перевал с разгона. Это удалось ему только с третьей попытки. Притом, что у него был лучший механик-водитель в батальоне! Тогда, посовещавшись с ротными, они решили штурмовать склон тремя танками в связке, сцепив их тросами. Первый, поднявшись, тащит второго, который потом удерживает его на спуске и заволакивает на перевал третьего. И так далее.
Путь к следующему перевалу, Даган-Цабо, проходил по узкому ущелью. И здесь танкистов крепко выручили саперы, которые, двигаясь в голове колонны, подрывали скалы и выстилали щебнем дорогу. Последние километры одолели уже в темноте. И встали на отдых…
Спуск с хребта начали на рассвете следующего дня. Из-за непрекращающихся дождей он был не менее сложным, чем подъем. Большой Хинган является тем самым препятствием на пути облачных фронтов, которое делает пустыню Гоби таким неприветливым, сухим и жарким местом. Зато восточная его сторона, особенно в августе, просто залита водой. Может, именно поэтому самураи не ждали наступления советских войск, зная, что Маньчжурия в это время года совершенно непроходима.
Машины все чаще выходили из строя. Но служба технического замыкания делала все возможное и невозможное. И отставшие быстро догоняли ушедшую вперед колонну.
Силу идти вперед танкистам и мотострелкам придавало сознание того, что всего за трое суток, преодолев степи и горы, они опередили Квантунскую армию, не позволив ей закрепиться на этом важнейшем естественном оборонительном рубеже.
Под Лубэем танки разведотряда столкнулись с отчаянным сопротивлением самурайского гарнизона. Первого на их пути. И разделались с ним еще до подхода основных сил бригады.
Когда Лапутин проезжал по окраине города, он увидел несколько десятков трупов японских солдат и офицеров. Повсюду валялись длинные бамбуковые шесты с минами.
«Смертники!» – подумал комбат и от души выматерился в их адрес.
Со смертниками он еще не встречался, прибыв с пополнением на Халхин-Гол, когда бои уже заканчивались. И повоевать не успел. Но зато он много о них слышал…
В это время комбриг поинтересовался по радио, как в батальоне дела с «молоком», то бишь с топливом.
– Километров на тридцать – сорок осталось! – ответил Лапутин.
– Понятно… – Павелкин помолчал, а потом приказал: – За городом встаешь и ждешь!
– Есть, товарищ комбриг! – комбат по-солдатски обрадовался, решив, что их ждет скорая заправка и обед.
Но заправлять их не стали. А, наоборот, приказали, оставив самую малость, остальное слить и отдать первому батальону, который в составе передового отряда пойдет вперед. А они будут ждать. Потому что бензин уже везут, но темпов наступления бригады снижать нельзя. А он потом догонит…
Лапутин чертыхнулся. Но приказ есть приказ, и его надо выполнять! Жаль, конечно, что не они пойдут вперед. Но, как говорится, нет худа без добра. И его люди смогут хоть немного отдохнуть.
А к ночи на поле рядом с бивуаком стали садиться ТБ-3 третьей отдельной авиационной армии РГК, которые привезли бензин. К утру заправку закончили и после короткой передышки, с рассветом, тронулись в путь.
Который к этому времени просто перестал иметь место быть. Потому что коварные самураи взорвали плотины, и к обычной августовской распутице добавилась пущенная ими вода вышедшей из берегов реки Лаохахэ и ее более мелких притоков. Она залила все на сто километров вокруг…
Оставалось, или возвращаться, или ждать до осени пока все высохнет, или продолжать наступление по единственному сухому месту – высокой железнодорожной насыпи от Тунляу до Чжаньу. Возвращаться никто не собирался, стоять и ждать у этого искусственного «моря» погоды – тоже.
Медленное движение по насыпи и само по себе было чревато неприятностями, потому что не удержавшийся на рельсах и скатившийся вниз танк достать было невозможно, и его попросту бросали. Но дело было не в этом, а в том, что бригада, вытянувшись в тонкую ниточку на насыпи, становилась просто идеальной целью. И стала.
Уже под самым Чжаньу самураи подловили передовой отряд и сожгли его весь.
Сожгли бы и остальных, но комбриг вызвал авиацию. Пока «чатос» и «москас» штурмовали насыпь и прилегающую местность, Сергею удалось столкнуть сгоревшие БТ с насыпи и вырваться из коварной западни искусственного моря. Потеряв при этом несколько машин. Хорошо хоть экипажи уцелели!
Уже потом, заняв оборону, чтобы прикрыть прорыв бригады и остальных соединений, и осмотрев место боя, Сергей понял, что произошло.
Отряд сожгли не пушки. Их подкараулили те самые смертники с минами на шестах, залегшие вдоль насыпи по уши в грязи и дождавшиеся-таки советских танков… Не помогли и стрелки на броне. Все произошло слишком быстро… А раненых потом дорезали самураи, лежавшие на плотиках в грязи чуть дальше. Замаскированные под верхушки кустов и деревьев.
А вот и самурайская авиация! Сергей нырнул в люк. Серебристые монопланы с широкими лаптями неубирающихся шасси сбросили бомбы, подняв столбы воды и грязи, и по очереди стали заходить и обстреливать танки из пулеметов.
«Немного опоздали, сволочи!» – подумал комбат.
Третья отдельная Краснознаменная армия в Маньчжурию прорвалась! Потому что этот конец насыпи он отстоит любой ценой! Но бед наделать эти твари могут!
Двадцать второй Краснознаменный истребительный полк по приказу полковника Куцепалова перелетел на аэродром подскока, спешно подготовленный армейскими саперами в районе Лубэя. Все равно это было далековато от ушедших далеко вперед частей и соединений. Но все-таки уже по эту сторону Хингана.
Лейтенант Пономарев вместе со своим звеном несколько раз вылетал на штурмовку под Чжаньу. Самураи здорово там повеселились, гады! Владимир насчитал несколько десятков сожженных советских танков, сброшенных с насыпи посреди бескрайнего моря разлившихся рек. Столько сгоревших «бэтэшек» одновременно он видел только под Баян-Цаганом! Злые, как собаки, Владимир и его ведомые летали на бреющем и обстреливали все кочки подряд вдоль насыпи…
А в следующем вылете им просто повезло! Потому что удалось застукать за работой с десяток самурайских легких одномоторных бомбардировщиков.
«Ага. Старые знакомые!» – подумал Владимир, покачал крыльями и пошел в атаку.
У самураев шансов не было… Владимир сбил двоих. Его ребята по одному. Остальных добила пришедшая им на смену эскадрилья Витта Скобарихина.
Сергей, не отрываясь, смотрел в небо, позабыв про опасность. Над ними шел воздушный бой. Точнее, воздушное избиение.
Сначала на бомбардировщики, как соколы, упали сверху три ястребка. И два дымных столба прочертили небо. А один самурай заковылял прочь.
«Москас» взмыли вверх и упали снова на врагов, разлетевшихся в панике, как куры по курятнику, внезапно завидевшие лису. И еще два черных крученых столба повисли над головой у танкистов.
Его экипажи кричали «Ура!» Он и сам тоже кричал! А потом прилетел целый десяток ястребков, которые дожгли оставшихся самураев, а затем, пройдя на бреющем над Лапутинским батальоном и покачав крыльями, ушли на высоту…
Комдив Терехин был очень зол. Таких потерь, скорее всего, можно было бы избежать. Но разбираться он будет потом… А сейчас! Так-растак, вашу мать-перемать! Вперед! До Мукдена уже всего ничего осталось!.. И они его возьмут!
Часть своих сил Терехину, по приказу Жукова, пришлось перенацелить на Чанчунь и Гирин, потому что Приморский фронт все еще возился с укрепрайонами. Но его основной удар по-прежнему был направлен на Мукден.
В районе Фусинь – Факу наступающие части третьей отдельной Краснознаменной армии уперлись в заранее подготовленную вражескую оборонительную линию. Командующий ВВС армии Куцепалов бросил на окопавшихся самураев три армейских полка СБ. Жуков добавил столько же фронтовых. А точку поставила третья отдельная авиационная армия Резерва Главного командования. Под прикрытием всех истребительных полков. И армейского, и фронтового подчинения.
К этому времени двадцать второй Краснознаменный опять перебазировался. Уже второй раз за неделю… На этот раз под Тунляо. Саперы осушили и подготовили для них посадочную полосу и стоянки всего за сутки! Фактически совершив подвиг… При помощи освобожденного советскими войсками местного населения, конечно.
Тысячи китайцев не покладая рук под заунывный речитатив «и! э! и! э!» (раз – два! раз – два!), слой за слоем засыпали аэродромное поле… Сначала слой гравия. Потом трамбовка. Потом слой песка. Опять трамбовка. И снова гравий и трамбовка. И так несколько слоев… Такой «слоеный пирог» не размывало дождями, он не оседал и мог выдержать даже тяжелый бомбардировщик! А еще несколько тысяч китайцев под тот же речитатив занимались ирригацией и к исходу вторых суток отвели большую часть воды вокруг аэродрома. Как говорится, упорство и труд, и море отведут…
С этой площадки двадцать второй Краснознаменный, семидесятый и пятьдесят шестой истребительные полки и летали потом на сопровождение бомбардировщиков, бомбивших самурайские укрепления под Мукденом и Чанчунем. Сотни СБ и ТБ весь день без перерыва по графику волнами накатывались на укрепрайоны врага и методично перемешивали их с грязью. И это в конце концов сработало!
Двадцать второго августа третья отдельная Краснознаменная армия вошла в Мукден, а днем раньше пала столица Маньчжоу-Го, Чанчунь! Под красные флаги и транспаранты ликующего населения… А император Пу И бежал в Корею, прихватив с собой пару саквояжей с золотом и бриллиантами.
Но расслабляться было рано. Особую опасность для армии представляли две свежие танковые дивизии самураев. Каждая дивизия имела в своем составе одну механизированную бригаду и одну танковую, двухполкового состава (свыше ста средних танков тип девяносто пять и девяносто семь).
Терехин видел эти танки на Халхин-Голе и недооценивать их не собирался. У девяносто седьмого была пушка пятьдесят семь миллиметров, два пулемета, броня – двадцать пять миллиметров, скорость – сорок километров в час. Девяносто пятый был послабее. Пушка – тридцать семь, два пулемета, броня – противопульная, скорость – пятьдесят. Но оба танка были вполне серьезными противниками для БТ.
Хуже всего было то, что дивизии эти нависли у него над флангами. Одна слева, а другая справа. И это было чревато большими неприятностями! Поэтому командарм бросил в бой всю броню, какая у него была… Той, что слева, досталась одна танковая и две мотоброневых бригады. А той, что справа, – две танковых и одна мотоброневая. Потому что там, вдали, уже маячил Порт-Артур, и его надо было брать как можно скорее!
А поэтому… Так-растак! Мать-перемать! Вперед!
Двадцать третьего августа состоялся крупнейший встречный танковый бой за всю войну. А может быть, за все войны! Три советских бригады столкнулись лоб в лоб с самурайской дивизией, перекрывшей им путь на Ляодунский полуостров…
Шестая Краснознаменная и пятнадцатая танковые бригады даже после тысячекилометрового марша и жестоких боев по числу танков превосходили самурайскую дивизию более, чем в три раза. Плюс полсотни артиллерийских бронеавтомобилей девятой Краснознаменной мотоброневой бригады… И количественное превосходство несомненно сыграло свою роль в победе… Но далась она очень дорогой ценой!
Потому что воевать самураи умели, а сдаваться нет…
Двадцать пятого августа уцелевшие броневики девятой мотоброневой бригады и сводные батальоны шестой Краснознаменной и пятнадцатой танковых бригад, разметав тыловые части противника, вошли сначала в Дальний, а затем в Порт-Артур!
Наверное, капитан Лапутин был человек везучий. Он сумел привести в Порт-Артур почти треть своего батальона. Наверное, таких же везучих, как и он сам, ребят!.. Перед ними до горизонта простиралось Желтое море… И лежал город славы и позора русских моряков… Краткого и, наконец-то, смытого позора… И вечной славы!..
Впрочем, война еще не кончилась. Пока они просто отрезали Маньчжурию от остального Китая – и все… Враг был очень силен. И его надо было добивать!
Как-то в перерыве между полетами лейтенанту Пономареву передали письмо, пришедшее с оказией…
Письмо было от Кольки Дьяконова:
«Привет, Володька! Как жизнь? Слыхал, тебя в конце мая зацепило. Оклемался, поди, уже?
У нас тут, наконец, тоже жаркая погода наступила. Не то, что раньше. Ребята тебе передают привет. Пока все живы-здоровы, и все путем!
Анюта тебе тоже привет шлет. Она у меня уже вот-вот родит. Так что быть мне скоро папашей, а Лехе – дядькой! Такие дела. Недавно она письмо получила от сестры. Татьяна тебя часто вспоминает. Просила даже адрес твоей полевой почты дать. Анютка ей отослала. Ты не возражаешь?
Встречал тут как-то руководительницу нашего школьного кружка. Помнишь ее? Она здесь почти тем же самым занималась. Как у нас погода стала меняться, так ее кружок, само собой, первым на солнцепек! Сам понимаешь. Так вот, знакомые рассказывали, кто там был. Вот уж жарило, так жарило! Спеклись ребята почти все до одного. Говорят, и она тоже.
Такие дела.
Ну, ладно! Писать некогда. Погода у нас летная, поэтому летаем с утра до вечера. Чего и тебе желаю.
Пиши, не забывай».
Все расплылось у Владимира перед глазами. Он автоматически сунул листок в нагрудный карман. И ничего не видя перед собой, зашагал прочь.
Шел, шел… А потом ноги у него подогнулись, и он рухнул ничком на мокрую желтую траву и вцепился в нее зубами. Рыдания разрывали ему грудь… И он рычал и бил, и лупил, что есть силы, кулаками по этой чужой, по этой вражьей земле, которая отняла у него все. И он заскреб ладонью по карману, ища свой ТТ, забыв, что оставил его вместе с кобурой и портупеей в кабине истребителя…
И слава богу что не оказалось у лейтенанта Пономарева под рукой его личного оружия. Потому что тогда хватило бы ему одного патрона. Стрелял он прекрасно. А с такого расстояния уж точно бы не промахнулся, даже не глядя, на ощупь… Потому что промахнуться в сердце, когда оно болит с такой силой, невозможно.
Через какое-то время он затих. И долго еще лежал, уткнувшись лицом в траву.
Сначала был шок… Потом бесконечное отчаяние… Потом глухая тоска… Не было только слез…
