…А в это время, пока еще не подозревающий о надвигавшейся на него угрозе «адмирал-предатель» Канарис вновь, уже в который раз, мысленно перенесся в мартовское утро 1915 года, на борт полурастерзанного вражескими снарядами крейсера «Дрезден», искавшего спасения в чилийских территориальных водах.

Сигнал боевой тревоги прозвучал около семи утра. Крейсер «Глазго» подобрался к видневшемуся неподалеку островку, очевидно, еще ночью; но только теперь, когда утренний туман стал понемногу развеиваться, с борта германского судна стали видны очертания его корпуса. Стоя на капитанском мостике рядом с командиром «Дрездена», обер-лейтенант Канарис мог наблюдать за тем, как англичанин медленно выдвигается из-за скалистого мыса, подставляясь германским пушкарям своим правым бортом.

Позиция у него была более чем удобная, поскольку в любое время он мог скрыться за извилистым скалистым мысом; но, похоже, что капитан второго ранга Бредгоун привел сюда свой «Глазго» вовсе не для того, чтобы отсиживаться под прикрытием островных хребтов.

— Неужели он решится открыть огонь? — хрипло проворчал фон Келлер, на какое-то время отрывая от глаз бинокль.

— Первый залп прозвучит максимум через минуту, — как-то беззаботно заверил его Канарис.

— Если так, то это будет наш последний бой.

— Но он все же будет.

— Судно не готово к бою, — почти с отчаянием повертел головой фон Келлер. — Сейчас самое время поставить определиться со стоянкой и заняться его ремонтом.

«Оно и не может быть готово к бою, — мысленно вскипел Канарис, — если к нему не готов сам командир судна! Именно он, а не команда, и его уже давно следует завести в док, на вечную стоянку!» Однако вслух произнес:

— Именно поэтому нам с особой тщательностью следует готовиться к бою, господин фрегаттен-капитан. Враг не оставляет нам ни выбора, ни времени для раздумий.

— Эти слова, обер-лейтенант, должен был бы произнести я, — раздосадованно пробормотал командир крейсера.

— В конце концов, британский крейсер тоже получил несколько повреждений и достаточно истрепан в бою и походах.

— Пусть это будет нам утешением, — чуть решительнее произнес барон. И тут же приказал поднять якорь, чтобы судно получило хоть какую-то маневренность; хотя, как его командир, он прекрасно понимал, что силы действительно неравные и что его крейсер явно уступает технически более совершенному англичанину и по мощи артиллерийского вооружения (тем более что два орудия «Дрездена» были повреждены во время боя), и по скорости, и по маневренности.

В битве при Коронеле «Дрездену» пришлось принять на себя шесть снарядов противника; еще два серьезных повреждения он получил уже в бою у Фолклендов, и теперь, почти лишившись запасов топлива, продовольствия и снарядов, некогда грозный крейсер напоминал израненного в схватках кита, решившего отлежаться на мелководье.

— Вы помните наш разговор, обер-лейтенант? — спросил фон Келлер, когда первые два снаряда англичан мощными султанами взорвались буквально у кормы корабля.

— О том, чтобы я отправился к англичанам в качестве парламентера?

— Помнится, мы тогда предусмотрели такую возможность и даже высоко оценили ваши дипломатические способности.

— Явно преувеличивая их, — молвил Маленький Грек, поняв, что решение командир уже принял, и все его сомнения по этому поводу уже не в счет.

Однако разуверять его в этом командир крейсера не стал. По переговорному устройству он приказал артиллеристам открыть ответный огонь и, лишь когда прогремели первые, пристрелочные выстрелы, спросил:

— Так вы по-прежнему готовы к миссии дипломата-парламентера, Канарис? Или, может быть, наделить такими полномочиями кого-то другого?

— В успех не верю, но готов предоставить себя англичанам в качестве заложника.

— Заложника?! О чем вы, обер-лейтенант? На арест парламентера англичане никогда не пойдут, это вам не русские. Британцы, конечно, наши враги, но все же остаются вполне цивилизованными европейцами.

— Не сомневаюсь в этом. Всего лишь хотел сообщить, что готов даже к такому повороту событий. Но чтобы усилия мои не оказались напрасными… Пока я буду отвлекать капитана Бредгоуна, попытайтесь уйти в глубь залива, поближе к берегам Мас-а-Тьерра.

— Но тогда нам придется вместе с кораблем сдаться чилийским властям. То есть властям страны, с которой мы не воюем.

— Нам в любом случае придется сдаться чилийцам, поэтому не следует бояться такого исхода. Теперь это лучший и, по-моему, единственно приемлемый для нас выход.

— Сдать крейсер чилийцам?! — некстати заупрямился фон Келлер. — Не сдам! Это исключено.

— Мне и самому хотелось бы, чтобы у нас появился иной вариант, однако…

— Вы не правы, Канарис, — не стал скрывать своего неудовольствия фон Келлер, всегда отличавшийся грубоватой простотой нрава и столь же откровенной наивностью. — Команду пусть интернируют, поскольку это может спасти большинство моряков, но судно им не достанется.

Словно бы в подтверждение его самых мрачных предчувствий, у северной оконечности соседнего островка появился сторожевой катерок чилийцев. Судя по всему, до капитана докатились отголоски боя, поскольку подходить к германцу он не решился, а, застопорив машину у прибрежной скалы, поочередно осматривал в бинокль оба враждующих крейсера.

— И все же куда важнее, чтобы наш крейсер не достался англичанам, — мрачно напомнил ему Канарис.

— Только не англичанам! — произнес фон Келлер, словно заклинание.

— И прикажите, пожалуйста, радисту связаться с английским судном, а также продублируйте прожекторной азбукой: «Готов вступить в переговоры».

— Самое время, — согласился фон Келлер. — Будем надеяться на ваш дипломатический талант.

«А ведь он и в самом деле уповает на мои способности! — с удивлением отметил про себя Канарис, сочувственно глядя на своего поникшего командира. — Плохи же наши дела, если вся надежда командира боевого крейсера — только на парламентера!»

Даже после того, как англичане приняли предложение о переговорах, они еще несколько минут обстреливали «Дрезден», и лишь когда один из снарядов искорежил его кормовую орудийную башню, прекратили огонь, явно ожидая, что уж теперь-то немцы наверняка сдадутся на милость победителя.