Эпилог

С тугим ревом разверзшейся штилевой воды ядерная субмарина с белой звездой выплыла под слепящее солнце ясного тропического дня.

Тяжелый округленный нос на миг вздыбился и тут же пропал в кружевной пене, выпятив над разбегающейся рябью волн скользкие, плавно сбегающие в глубину обрезиненные бока.

Китообразная туша, омываемая прозрачной водой, утвердилась, покачиваясь, на поверхности в благолепной тишине, через считанные мгновения нарушенной глухим звяком раздраиваемых люков.

Вышедший на палубу вахтенный офицер в белоснежной робе, с чепчиком, с завернутыми кверху бортами, оглядев расстилавшееся вокруг пространство, крикнул в зев отсека:

— Ничего здесь нет! Пустая вода…

Он еще немного постоял, вглядываясь слезящимися от яркого света глазами в бирюзовое однообразие дремотной воды, а потом нехотя вернулся на центропост.

— Ничего там нет, — доложил командиру. — Лишь пара обломков.

— Куда же исчез объект? — озадаченно обернулся тот к штурману, вглядывающемуся в индикатор кругового обзора.

Штурман равнодушно пожал плечами.

Командир атомохода задумался.

Неужели заряд ракеты оказался столь мощным, что в клочья разнес крупнотоннажное судно? Или оно перевозило какие-нибудь взрывоопасные материалы? Все, впрочем, может быть.

— Обломки от корабельной обшивки, точно, — доложил вахтенный.

— Запросите центр управления НАСА, — приказал командир.

— Уже сделано, — сказал помощник. — Спутник вошел в мертвую зону, и они тоже его потеряли.

— В этом треугольнике, по–моему, действительно происходят разные чудеса, — подал мрачную реплику один из офицеров.

— Гиблое место, — подтвердил старпом.

— Штаб подтвердил выполнение задачи! — вновь подал голос помощник.

— Вот как? Погружение! — скомандовал, махнув рукой, командир.

Всколыхнулась вода возле бронированного надолба рубки, уходящей под сверкающий влажный полог.

Стальная туша устремилась вниз. Скрылись, как поплавки при поклевке, верхушки антенн под солнечной изнанкой волн.

Субмарина продолжила боевое дежурство, слушая в миллионных шумах наполненного жизнью океана жесткие однообразные звуки рукотворных винтов.

Пограничный катер, курсирующий неподалеку от курортного побережья, не спеша подать запрос на опознание, держал курс на идущую к побережью из восточных нейтральных вод яхту.

Один из пограничников, молодой конопатый парень, с нежно–розовой, как у всех рыжеволосых, кожей, поднял бинокль, вглядываясь в приближающееся судно с реявшим на мачте звездно–полосатым флагом.

— Знакомая посудина… — пробормотал, морща лоб.

— Ну-ка, — протянул руку к биноклю командир — жилистый сутулый детина, одетый в форменную с погончиками рубашку, отмеченную треугольным следом пота, выступившего на груди, и в шорты, открывающие тощие волосатые ноги. Вглядевшись в гражданское частное судно, передал бинокль обратно, зевнул и заметил с ленцой: — Это яхта Тома Бристона. Мы же стопорили его неделю назад, помнишь, он подкинул нам свежей рыбешки? Старик, видно, везет очередного бездельника на материк с Бермуд.

— Похоже на то, — сказал рыжеволосый пограничник, рассматривая стоявшего на борту яхты пожилого, с простодушно–улыбчивым лицом мужчину героических пропорций, приветливо махавшему им рукой. — А нелегальными иммигрантами мистер Бристон не грешит? — обернулся на командира.

— Брось, он бывший полицейский. Гроза всех черномазых и кубинцев, отозвался тот. — Вообще поговаривают, он чуть ли не член этого… ку–клукс–клана. Бизнес у него, глубоководной аппаратурой торгует…

Из рубки высунулся радист. Доложил:

— Тут другая какая-то посудина чешет… По парусному вооружению вроде бы кеч. Постоянно меняет галс, с патрульного самолета флаг не различили… До нее пять миль. Успеем с двумя проверками или сдадим этих… — кивнул на яхту, второму номеру, он уже отходит с причала?..

— С этими все в порядке, идем на кеч, — отозвался командир.

Рыжеволосый опустил бинокль.

Пожилой геркулес на борту яхты превратился в маленькую, невзрачную фигурку.

Рыжеволосый присел, ухватившись за леер, — катер, вздымая тугие белые фонтаны из-под свирепых винтов, заложил вираж, ринувшись по крутой дуге к новой добыче.

Стирая с лица брызги, молодой пограничник подумал, что, может быть, в отличие от яхт всяких там законопослушных бывших полицейских, угождающих ныне праздным толстосумам, на подозрительном кече найдется работа по задержанию каких-нибудь опасных бродяг, везущих контрабанду, вооруженных, как диверсанты, и уж никоим образом не похожих на безмятежного увальня с пропавшей вдалеке мирной посудины.

Молодой пограничник плавал покуда еще третий месяц и остро жаждал романтики.

Кроме того, его вдохновляло, как и несшийся в лицо бриз, чувство защитника Отечества, основанного, правда, пришлыми бандитами и мошенниками, чьи благочинные потомки, хранящие трогательную память о предках, не очень-то жаловали новых переселенцев.

Забелин неотрывно смотрел на белое пятнышко яхты, таявшее в солнечном мареве: Сенчук, видимо, уходил к побережью Североамериканского материка. Снаряженная им шлюпка, тщательно осмотренная Прозоровым в поисках вероятной бомбы, к которым питал слабость коварный старпом, бойко шла, несомая подвесным мотором, на северо–запад, к ближайшим островам.

Сенчук не соврал: едва они отплыли от "Скрябина" на полторы мили, пространство расколол грозный, короткий взрыв.

Рассекла воздух стальная картечь осколков, горохом просыпавшаяся в стоячую воду.

Затем прогремел второй взрыв — глухой и тяжкий, — видимо, взорвалась начиненная взрывчаткой батисфера.

Судно скрылось в облаке густого белесого пара, прорезанного кинжальными всплесками лимонного цвета огня, затем из недр трюма повалил жирным черным тестом плотный масленый дым, образуя клубящуюся гору — в какой-то момент качнувшуюся и открывшую нос, прощально устремленный к небу.

Тяжелый дым, расстилаясь зыбко и нехотя, осел в океан. Они заглушили мотор и, ошеломленные еще стоявшим в сознании эхом расколотого пространства, где дрожала, воцаряясь, хрупкая тишина, невольно привстали на колени, оцепенело глядя в сторону сомкнувшихся вод.

Слов не было. Ибо слова сейчас означали напраслину и суету. Все, что могло быть сказано, являлось призывом к утверждению общности, к коллективному возвышению над случившимся, а оно же, напротив, отчуждало их друг от друга ощущением какой-то тягостной вины.

Какой вины? Человека перед человеком в непрекращающейся братоубийственной круговерти? В ее закономерной безысходности?

Матрос, с закаменевшим отрешенно лицом, пустил движок.

Прозоров молча протянул Забелину компас. Сверив направление, тот сумрачно кивнул рулевому.

— Как твоя спина? — спросил Иван Васильевич.

— Странно, но, после того как меня отделали башмаками, болит, как синяк, но боль здоровая, не та… И нога прошла…

— Спаси боже от таких хиропракторов, — подал реплику Каменцев.

Бензин кончился к утру второго дня плавания. В безветрии спокойной воды, чередуясь посменно, они налегли на весла.

Угнетенное молчание, прерываемое лишь краткими командами, нарушил Прозоров.

— И все-таки почему не выгорело у араба? — спросил он как бы сам себя. И кто спас нас? Бог?

— Вообще-то — исчадие ада Сенчук, — буркнул Забелин. — Что странно.

— Почему? Силы зла тоже не заинтересованы в гибели планеты людей, сказал Прозоров. — Своими эмоциями, поступками, устремлениями и, в итоге устремлений, пролитой кровушкой мы даем им регулярное и очень обильное питание. Грехами, одним словом. И не будь нас, они друг дружке с голодухи все рога и копыта поотшибают! Революция в преисподней начнется!

К вечеру солнце пропало в каком-то голубоватом тумане, словно сплюснувшись в горизонтальную дрожащую нить, опоясывающую едва различимый горизонт.

Стрелка компаса неожиданно крутнулась, сделав полный оборот. Затем снова и снова…

Вода оставалась спокойной, но, то ли от усталости в натруженных мышцах, казалась тяжелой и неподатливо–вязкой. След от шлюпки мгновенно смыкался за кормой, поселяя утрату в ощущении движения.

То ли неразличимый закат, то ли причуда стихии окрашивала тусклой желтизной теряющее очертания ломкое и зыбкое пространство, словно переносящее затерянное в океане суденышко в неведомую даль мироздания.

Они завороженно смотрели на бронзовеюшие небеса, аквамарин воды, подернутый темнеющей латунной поволокой, прочерченной брошенными веслами, и их постигало захватывающее чувство вовлечения в вечность…

И неожиданно выступивший далекий берег нес в себе ощущение миража, ибо не было в нем ничего земного и он словно плыл им навстречу, светясь подчерненным золотом то ли скал, то ли неведомых цитаделей.

Что их ждало на нем?