ЗАБЕЛИН

Ночью этот путь даже среди местных смельчаков считался дорогой большого страха. Тротуар с островками мусора, прибитого ночным ветром к серым жалюзи магазинов, тянулся параллельно дощатой набережной, мертвым заржавелым конструкциям опустевших в эту осеннюю пору аттракционов Кони–Айленд, затем проходил мимо барахолки и морских контейнеров–магазинчиков, торгующих рухлядью со свалок; затем, огибая парк с узловатыми старыми деревьями, упирался в трассу, ведущую в Манхэтген.

Ночь рождала здесь сущностей нью–йоркского ада: закутанных в тряпье бездомных, наркоманов с безумными слезящимися глазами — пустыми и белыми, как у дохлых акул, дешевых проституток, манекенами замерших на голой асфальтовой пустоши среди мертвых стен, изукрашенных вязью бессмысленных надписей, нанесенных нитрокраской из спреев, а под изогнутой закопченной кочергой эстакады сабвея, распластанной над трущобами, скользили белые холодные огни редких фар, подобные светящимся пятнам глубоководных рыб в гнетущей тиши океанской бездны.

И нечего праздному пешеходу делать тут, в гетто безумия и порока, в зловещем бруклинском захолустье, среди заборов из оцинкованной сетки, пустырей с остовами машин и прогнившими хибарами, обложенными черно–красным кирпичом, в одной из которых жил он, Алексей Забелин.

Прошлая ночь ушла, словно забрав с собой людей этой ночи, оставивших валявшиеся на тротуаре шприцы, покрытые мутноватой испариной, пустые жестянки из-под пива и соды, мятые сигаретные пачки.

— Народ гулял… — горестно бормотал Забелин, огибая россыпь использованных презервативов — видимо, основная тусовка проституток, обслуживающих случайных водителей, происходила именно здесь, напротив дешевого ресторана с блюдами из даров моря. — Вот же гадючник… Вот же угораздило меня сюда, а?..

Впрочем, бредя сейчас, ясным октябрьским утром, вдоль открывавшихся магазинчиков со смердящей пыльной рухлядью, он, прижимая ко лбу козырек кожаной кепочки и дыша бодрящим океанским бризом, находил, что райончик все-таки не так уж и плох: местные чернокожие отморозки, именуемые им "шахтерами", его не трогали, даже здоровались по–соседски, принимая за своего, человека не дна, но придонного, с долларом–двумя в кармане, а с такого на дозу не получишь; рядом располагалась станция подземки, пройти от которой в ночные часы до железной решетчатой двери дома означало всего лишь пять минут риска, а комната, которую он снимал, проживая в квартире с хозяйкой, обходилась в месяц всего в двести пятьдесят долларов чистыми, без дополнительных расходов.

Летом же район превращался в дачно–праздничный рай: пляж, теплый океан в считанных шагах от квартиры, толпы отдыхающего люда, музыка, буйство аттракционов и благодаря этому — стремительно возрастающая безопасность. Или же иллюзия таковой.

В одном из морских контейнеров, торгующих помоечным антиквариатом, копошился сутулый одесский еврей Яша, снабжавший Забелина дешевыми ворованными сигаретами по полтора доллара за пачку. Яша, эмигрировавший в Америку в начале семидесятых, перепробовал все виды самостоятельного мелкого бизнеса и работы по найму, в итоге закончив свою карьеру владельцем контейнера у набережной и считаясь среди компетентных коллег знатоком всех помоек Нью–Йорка. В какой-то Момент, поддавшись чарам горбачевской перестройки, Яша рванул обратно в Одессу, дабы нажить миллионы на экспорте американских подержанных матрацев, но замечательная коммерческая идея по неведомым причинам прогорела на корню, и с черноморского Привоза одессит вернулся к знакомому железному ящику с сейфовыми запорами на побережье Атлантики, получив в эмигрантских кругах за этакий маневр расхожее звание дважды еврея Советского Союза.

— Как жизнь, товарищ дважды еврей? — задал вопрос ариец Забелин, обращаясь к согбенной спине бизнесмена–антиквара, протиравшего заскорузлой ладонью рябящее желтоватыми надтреснутыми волнами "венецианское" зеркало.

— А, процветаю, — отмахнулся тот, не оборачиваясь.

— Курево имеется?

— Какое-то левое… Из Москвы завезли. "LM". — Яша подоткнул к остренькому подбородку просопливленный шарфик. — Какая-то баба залетная притаранила. Американские, говорит. Я ей: ты глянь в любую лавку, о таком куреве здесь никто и не слышал. А она: у нас, мол, даже реклама есть: "LM" свидание с Америкой, хе. Дурят их, понял как? А я и скажи: если насчет свиданий, то лучше б ты "Беломорканал" привезла… Тут все ясно: свидание закончено.

— Ну, давай пару пачек по баксу… — Забелин достал бумажник.

— Я по баксу и брал!

— Брал ты центов по пятьдесят, не делай мозги. А потом мне давно полагается скидка. Как надежному клиенту. Кто не заложит. Военно–морскому офицеру, ясно?

— Бывшему, — поправил Забелина Яша.

— Бывших офицеров не бывает, — парировал тот, бросая на колченогий журнальный столик, якобы восемнадцатого века, две мятые бумажки. — А что торгуюсь с тобой, то не от азарта и не от жадности это, Яша. Когда в обойме патроны на счет, стреляют исключительно одиночными.

— Выберешься, — вздохнул Яша, признав справедливость подобного аргумента.

И пошел Забелин дальше, мимо парка, где на лужайке, установив вместо ворот пустые жестяные бочки, лентяи с социальными пособиями гоняли в футбол. Евреи и негры вперемешку.

Над океаном и бруклинскими многоэтажками висел яростный мат:

— Ты… тра–та–та… сыграл рукой! Я видел!

— Чего ты… тра–та–та… гонишь!

— У тебя чести нет, сука!

— Да пошел ты на!..

— Да пошел ты весь!

Забелин вдруг отчужденно осознал, насколько он стар. Уже сорок шесть, приехали. И нет никакого желания погонять мячик по зеленой еще травке; а ведь как раньше любил он это занятие…

Пришла пора этакой созерцательности. Бредет как старик меж вековых деревьев старого парка, вспугивая хлопотные стаи голубей с медного ковра опавшей листвы, смотрит умиленно на серых нью–йоркских белок, вертко шмыгающих по голым ветвям, и в голове — ни единой мысли, а так — хаотичные воспоминания о былом — прожитом, как оказалось в итоге, бездарно, с категорически отрицательным результатом.

А ведь был когда-то флот мощной державы, вера в эту державу и гордость ее защитника, было окрыляющее ощущение единства офицерского строя под револьверно хлопающим на ветру алым гюйсом с окантованной белым контуром звездой, трепет перед своим преображением — как внешним, так и внутренним, когда влезал он в черную морскую форму, и, конечно же, упоительность обязательно должных сбыться перспектив: дальних походов, пирушек с друзьями на берегу в компании нежных девушек, восторгающихся тобой — молодым, сильным и мужественным… И теплое Черное море, и горьковатый ветер из степей, и крымские звезды… А будущее? Кто из них тогда задумывался о нем? Нет, думать-то отстранение думали, но как о чем-то скучновато–сытом и обеспеченном. А ему, имевшему московскую квартиру, и вообще незачем было преждевременно огорчаться какими-либо дальнейшими бытовыми сложностями: ну, наслужится, выйдет в эту самую космически далекую пенсионную отставку, и будет впереди еще целая жизнь, место в которой он себе, безусловно, найдет.

Крымская хрупкая девушка Зоя, подарившая ему сына, уже давно умерла, сын женился на американке и уговорил его, Забелина, продав квартиру, переехать к нему в Штаты, а он и согласился — с решимостью обреченного. И что им руководило — до сих пор и сам не поймет. Опротивело все, наверное. То, чем он жил, пошло прахом. Все ценности. Ложные, как выяснилось. Неложными оказались торгашество, наглость, сила, умение хапнуть и оттолкнуть ближнего, а то и убить его, если мешает он тебе в дележе того или иного сладкого пирога.

Да, ему попросту тяжко и муторно стало жить в стране, напоминавшей кладбище всего былого. И — уехал.

А далее последовали предсказуемые в общем-то события: деньги испарились благодаря прогару бизнеса сыночка, с кем рассталась капризная и очень логичная американка, претерпев абсолютно невыносимое для ее натуры финансовое недомогание.

Сыночек отбыл на заработки в Канаду, а он, Забелин, пошел трудиться таксистом. Купил на последние деньги подержанный "Линкольн", взял в аренду радио и начал кататься по дебрям города и штата Нью–Йорк, тупо зарабатывая доллары.

Особо себя он не утруждал, главное — чтобы хватало оплатить рент квартиры и нормально поесть, но вот-таки случилась незадача — "Линкольн" угнали.

И тут же другая беда грянула: затяжной жестокий радикулит.

О работе таксиста с постоянной сверлящей болью в позвоночнике, отзывавшейся пламенным взрывом на каждом ухабе и снопом искр в зачарованных очах, надолго можно было забыть. Лечение представляло проблему: на инвалидность, дающую льготы, он не тянул, а гуманизм докторов выживал здесь лишь на обильно удобренной долларами почве.

И вот уже прошли две недели, как он перебрался в "шахтерский" райончик, сняв комнату у бедной соотечественницы, живущей в Штатах нелегально и работающей сиделкой на дому у умирающих больных СПИДом и раком. Начав ту форму жизни, что определяется неопределенным термином: "существование".

Соотечественница, также бывшая москвичка, вдова, выдавшая дочь замуж за парня, живущего в Таллине, но перспективой тещи–домработницы не прельщенная, дама обаятельная и бойкая, предложила Забелину компромисс: дескать, пусть он ни о чем не волнуется, зарабатывает она достаточно, если надо, то и машину ему новую купит, но давай-ка, дружок, жить в браке: хочешь — фиктивном, а хочешь в настоящем.

Трудолюбивая и пробивная баба располагала и трехкомнатной квартирой в Москве, предназначенной в случае получения ею американской грин–карты к выгодной продаже, а грин–карту ей в этаком варианте обеспечивал Забелин, категорически к браку не склонявшийся.

Они уже с неделю спали вместе; он, проснувшись поутру и поедая приготовленный сожительницей завтрак, угрюмо разминал нывшую поясницу, раздумывая о том, что слова о фиктивке — конечно же, уловка. Пройдет какое-то время, он наверняка привяжется к этой чужой бабе, причем привяжется не душой, нет; привяжется подобно бездомному псу, попавшему с холодной и враждебной улицы в сытый дом и тревожащийся об одном: как бы не выкинули тебя с теплого порога, а нравится она тебе или нет — размышления досужие, главное — выжить! Но с другой стороны — способен ли выжить он, Забелин, самостоятельно? И так ли уж плох предложенный компромисс, дорога к которому, равно, впрочем, как и к любому иному компромиссу, изобилует многочисленными указателями?

Указатели же таковы: стабильное жилье, домашние обеды, возвращение к таксистскому труду, ухоженность и безмятежность… Ну, исполнение пару раз в неделю супружеского… к–хм… долга… Так зачем же, обливаясь потом, двигаться вперед, когда все и так идут тебе навстречу?

Он остановился, переводя дыхание.

Боже… До чего докатился. Безнравственность, говорите? Вот она омерзительная прежде всего тем, что бьется в башке твоей вполне логическое подозрение: а не бросит ли тебя твоя заботливая спутница жизни, как только получит кусок пластика со смазанной фотографией и отпечатком пальца — венцом ее сегодняшних устремлений? Зачем ты ей нужен — старый больной лентяй с хроническими депрессиями? Вот что тебя, кстати, и волнует! Волнует, как бы годика через два вновь этой же дорожкой со своими сегодняшними проблемами не идти!

Посмотрел с прищуром на блеклое осеннее небо, на сизую полосу океана.

"Да, зима идет, — подумал он, и на него повеяло мертвенным покоем. — Эта зима убьет меня. Но куда деться? Куда?!"

Перейдя улицу, остановился у стеклянных дверей новенькой сверкающей многоэтажки. Газончик у фасада был засажен молодыми, но уже прочно прижившимися на американской почве березками.

В данном доме обитали выходцы из Страны Советов, деловые люди, умудрившиеся сделать в Штатах солидные состояния. В кругах местной эмиграции данный "билдинг" именовался домом воров в законе.

Охранник на входе попросил у Забелина документик, затем позвонил в квартиру, куда направлялся визитер, и, заставив расписаться его в книге посетителей, дал положительную санкцию на подход к лифту.

Лощеная кабинка с зеркалами, пропахшая изысканными духами и псевдофруктовой химией, вознесла бывшего офицера ВМФ на шестой этаж престижного строения, где обитал извечный спонсор и начальник Забелина на временных американских подработках и службах — Володя, или же, в англоязычной версии, Уолтер.

Володей Забелин искренне и тепло восхищался.

Во–первых, в отличие от основной массы местечковой совдеповской эмиграции Володя, также бывший офицер, хотя и сухопутных частей, обладал недюжинным интеллектом, прекрасно говорил по–английски и, несмотря на жесткий прагматизм, всегда протягивал руку помощи слабым, никого не обманывал, отличаясь как работодатель неслыханной щедростью.

В свое время Володя считался крупнейшим бруклинским автодилером, Забелин работал у него на подхвате, и вскоре они сблизились — видимо, выделил процветающий бизнесмен бывшего моряка из череды борющихся за каждый потертый зеленый доллар свежеиспеченных эмигрантов и нелегалов; видимо, узрел в нем не приспособленца, а хоть малую, однако — личность, оказавшуюся здесь, в Америке, не благодаря погоне за миражами и длинным баксом, а волею безысходных обстоятельств.

Впрочем, в свое время и Володя не очень-то и стремился в загадочную крепость империализма. Служил в армии, на будущий маршальский жезл не рассчитывая, но должность заместителя по тылу видя во снах; поссорившись с комполка — хамом и самодуром, дал волю эмоциям, приложив к черепу военачальника тяжелую стеклянную пепельницу, а далее, успешно откосив в психушке, из армии уволился, открыв подпольный цех по пошиву модных мужских костюмов. Цех процветал год, после чего зачах под железной ступой социалистической милиции, радеющей исключительно за государственный ударный труд. И встала перед Володей дилемма: тюрьма или эмиграция. Выбор был очевиден.

Володя — седой крепыш с обаятельной улыбкой — провел гостя в холл.

Забелин не без тоски вздохнул, сравнивая это жилище — чистое, уютное, обставленное новенькой итальянской мебелью — с обстановкой своего нынешнего прибежища.

Светлый мягкий ковролин, хрустальные светильники на стенах, кухня–бар, кожаные диваны, огромный телевизор, по которому транслировались, благодаря спутнику, новости прямиком из России:

"Как заявил президент Чечни Мосхадов после своего визита в США, — устало вещал диктор, — между американским и чеченским народами на поверку оказалось много схожего: чеченцы тоже хотят жить в свободном и богатом государстве…"

— О, как! — сокрушенно качнул головой Володя. — Пересечение параллельных прямых, живой пример.

Далее на экране возник мэр Москвы.

"Даже сама тенденция, — менторским тоном рек мэр, — говорит о том, что проблема начинает раскручиваться и ползет вверх и требует своих мер, которые были бы адекватные, то есть которые компенсировали бы и понизили размерность этой задачи".

— Будущий президент, — сказал Забелин.

— Это почему? Он вроде в отказе от трона, — сказал Володя.

— Единственный лысый среди перспективных, — ответил Забелин. — А у нас традиция, между прочим: смены плешивых на волосатых. Еще с первого Ильича. Или в условиях смены политического курса данные приметы уже не работают?

— Кто знает… Давай-ка перекусим. — Володя, открыв холодильник, начал выставлять на стойку бара яства домашнего приготовления.

— Да ни к чему, я сыт, — отмахнулся Забелин.

— Не столько сыт, сколько скромен, — сказал Володя. — Даже чересчур, как я полагаю.

— Да зачем… — сокрушенно развел руками Забелин, глядя, как хозяин сноровисто заполняет его тарелку разносолами.

— А у меня правило, — беспечно отозвался тот. — Пришел человек в гости накорми его, напои, и пусть проваливает… Извини, факс запищал, мне цены на прокат от заказчиков из Чехии пришли…

В последнее время Володя занимался экспортно–импортными операциями. Работал в одиночку, считая содержание офиса и прокорм десятка бездельников нерентабельным и пустым делом.

Забелин уминал салат с крабами, прислушиваясь к доносившимся из соседней комнаты фразам:

— Чехи нам цены влупили несусветные, ты созвонись со Свердловском, или как он там теперь — Екатеринбург? Ну, по фигу как, лишь бы срослось… И дай в Ростов копию программы по оказанию гуманитарной помощи, может, чего и отщипнется с местных гангстеров…

На Володю, как понимал Забелин, здесь, в Бруклине, работали десятки шустрых "шестерок" со своими личными связями, однако эпицентром деловой экспортно–импортной активности была именно эта квартира с видом на Атлантику, гоняющую ныне черно–лиловые волны в широком окне.

— Мне скоро обруч на башку надо надеть, — устало сказал хозяин, возвращаясь к столу. — Как у телефонистки. Ну–с, выкладывай, с чем пришел.

— Да посоветоваться… — И Забелин вкратце описал сложившуюся ситуацию.

— В этой стране никто не смеет удерживать тебя от чего бы то ни было, выслушав собеседника, рассудительно молвил Володя. — Даже если бы ты вздумал прыгнуть из окна или еще что-нибудь в этом роде. Но вот мой совет: с бабой этой лучше не связывайся. Зачем вешать на шею ярмо? К тому же цели ее любви ясны: Грин–карта любыми путями. Нет уж! Как говаривал мой дедушка Миня — обойдется жидовская свадьба без марципанов! Извини… — Он поднес к уху обтекаемую трубочку радиотелефона. — Что? Нет, цены на говядину пусть дает Слава, и вообще что надо, — порекомендовал утомленно очередному своему деловому собеседнику. Да! Нет, спирт — дело дохлое. Не переправим — попадем в разборки. Все! — Он перевел взгляд на Забелина, продолжил: — Пусть лучше выплачивает тебе за фиктивку потихоньку, а ты себя реанимируй: сними нормальную квартиру, купи машину, я деньги дам под три процента в месяц — отобьешься легко… Ну, чего глядишь на меня прокисшим взором? Воспрянь, капитан второго ранга! А, забыл, радикулит у тебя, так? Ну, это мы поправим, у меня девочка знакомая в госпитале, спишет лечение на какого-нибудь знакомого социала–инвалида. Безвыходных положений нет. Другое дело, есть положения, в которые нет входа, но это на сей момент к тебе не относится.

— Может, пристроишь меня у себя на подхвате? — неуверенно спросил Забелин.

— А кем? — пожал плечами Володя. — Чтобы заключать сделки, надо знать нужных людей, а чтобы знать нужных людей, надо заключать сделки. Это ловушка. И ты в нее сразу же влипаешь. Тебе надо ковать свое счастье в другой кузнице.

— Была бы заготовка для ковки, — вздохнул Забелин, осторожно взглянув на собеседника, от которого буквально веяло уверенностью и успехом.

— Ну так я тебе ее и даю, вперед! — сказал Володя. — Какие еще проблемы? Может, ностальгия загрызла?

— А что толку, возврата нет, — сказал Забелин.

— Заграница как чистилище, — грустно кивнул Володя. — Душа тоскует, душа страдает… Ну, берешь деньги на тачку?

— Даже страшно, — качнул головой Забелин. — Опять угонят, опять попал…

— Да устрою я тебе хорошую страховку, — отмахнулся Володя. — И дешево. С машинами без накладок никогда не обходится. Я месяц назад взял новый "Ниссан", еду из Куинса ночью, встал на красный дисциплинированно — и вдруг — ба–а-бах в зад! Ну, я вылезаю, весь такой довольный… А там два обкуренных латина. Приехала полиция, а с латинами, оказывается, просто неинтересно разговаривать: у них ни страховки, ни документов, и по–английски они ни бе ни ме.

— И чего?

— Страховщики чего-то мудрят и, полагаю, вряд ли проплатят. С латинов-то не получишь… Да и хрен с ним! Зато я сейчас активно лечусь по другой страховке и делю с доктором бабки. Извини… — Он вновь схватился за телефон. Дела как? Да ничего, сидим сосем лимоны, ни одного контракта сегодня… Что, купила духи? Что? Двести долларов? Слушай, дорогая, ты тратишь на косметику больше, чем все Штаты на вооружение! Или хочешь успокоить меня тем, что одерживаешь больше побед? Что-что?! Мать твоя прилетает? Когда? Тэк–с! Ладно, разместимся… — Он тяжело выдохнул воздух через нос. — Жена, — пояснил тоскливо. — С радостными новостями, как всегда! Духи за две сотни! А знаешь, как увидеть улыбку Моны Лизы? Легко, Спроси у бабы, куда девается семейный бюджет. Э–эх! Теща под Рождество подкатит из Киева, устроит мне тут коммуналку! В первый раз приехала, тоже под Новый год, возил я ее туда–сюда в качестве таксиста–экскурсовода, потом спрашиваю: как, мол, Америка, нравится? Да, говорит, милок, но уж больно много народу тут помирает. И — кивает на венки рождественские из хвои с лентами, что буквально на каждой двери… Так что родственники из глубинки — это еще та категория! Гриша, приятель мой, деда своего вызвал, поселил в отеле роскошном, в Манхэттене — налоги, наверное, на представительские расходы хотел списать таким широким жестом… А дед с самолета вывалился, пьяный в лом, и, пока Гриша его у стойки оформлял, в лифт забрел… И начал в нем устраиваться. Снял, как говорится, сапоги с портянками, прилег на бархатном диванчике встроенном, достал самогон и сальца… Думал, что он уже в номере. О! — Володя хлопнул себя ладонью по лбу, затем отлучился в рабочий кабинет, откуда вышел с ворохом каких-то бумаг. — Ты же вроде рассказывал мне о всяких подлодках, батискафах, а тут у меня как раз дельце по твоему профилю… Вот! — Тряхнул бумагами. — Гринпис собирает экспедицию по исследованию затонувших субмарин. Я экспедицию снабжаю необходимым оборудованием. Причем, представь, российским, через личные связи в Морфлоте и в оборонке. Вчера говорил со здешним представителем заказчика. Так вот. Им требуются специалисты по советским атомоходам и глубоководным работам. Офис находится в Манхэттене. Давай брякнем, выясним, что к чему…

— Да там наверняка и диплом американский нужен, и всякие лицензии… покривился Забелин, но Володя уже нажимал на кнопки телефона, набирая номер.

— Как говорит моя супруга, по телефону не изнасилуют, — кивнул он в сторону безработного моряка. — Хэллоу? Мистер Вэрридж? Это Уолтер. Вы говорили о нехватке специалистов… Мой товарищ, военный моряк бывшего советского флота, капитан второго ранга… Да, это рекомендация! Плавал ли на АПЛ? Естественно! Да, и специалист по глубоководным работам! — Отмахнулся на протестующий жест Забелина. — Возраст? Сорок шесть. Что? Абсолютно здоров! Скажу вам по секрету: у него три ордена Ленина и он дважды Герой Советского Союза!

Забелин сделал страшные глаза, уяснив смысл последней фразы, отчеканенной на отменном американском английском, но приятель лишь проронил в его сторону, на миг оторвавшись от трубки:

— На Брайтоне купишь этих звезд десяток, если будет надо! — И вновь обратился к своему партнеру, в превосходной степени характеризуя своего протеже: — Английский у него вполне сносный… Одинок, в Америке совершенно легально… Однако, в свою очередь, и у меня к вам имеется смешной вопрос: какая зарплата подразумевает этот прикол? Ага. Тогда извольте назначить время вашей встречи… — Закончив разговор, он повернулся к Забелину. — Вот, — бросил перед ним листок с адресом. — Завтра в три часа дня тебя ждут на интервью. Зарплаты для специалистов у них нормальные, по десять тысяч в месяц. Дают аванс, проездные документы к порту. Подробности при встрече. Может, это шабашка; может, зацепишься за что-нибудь подходящее и постоянное. Тогда примешь мои поздравления. Поздравления от вечного ловца удачи. Что смотришь пристально?. Ты если мне и завидуешь, то зря. Я ведь кто? Шалтай–болтай,. единственное, что умею, — чуть–чуть заработать. И все. А в Штатах главное профессия и конкретная специальность.

— Но я же в чистом виде спец по реакторам! — произнес Забелин с укоризной. — Знаю, конечно, все типы АПЛ, а вот чтобы весомо и ответственно насчет глубоководных работ и всяких батисфер–батискафов…

— А ты попади в компот, и сразу станешь ананасом! — беспечно отозвался Володя. — Тут твоей деликатности грош цена! И всякой там правдивости! Если в таком, как ты, заговорит совесть, то она обязательно брякнет глупость! Надуй щеки, прогони понты, словарик терминов возьми в библиотеке, зазубри из него пяток–десяток позаковыристей — цены тебе не будет! И — поднимай паруса! Подъемные получишь, туда–сюда скатаешь, красиво развеялся! А в "Лимузин–сервис" всегда успеешь. Понял?

Забелин, отхлебнув холодный апельсиновый сок из высокого бокала, мрачно кивнул.

— Да… — Володя порылся в бумажнике, достал два доллара. Сказал: — Там этот "швейк" на входе…

— То есть?

— Ну, привратник, секьюрити… В общем, сунь "швейку" купюрку–другую за благородство, дом солидный…

— Но я и сам в состоянии, — нахмурился Забелин, поднимаясь.

— В состоянии платить за мой авторитет? — обаятельно улыбнулся Володя. Нет, это несправедливо, и вообще при подобных накладных расходах я рискую потерять всех гостей… Бери, бери! Ты выполняешь мое поручение, вот и все. Раньше ведь выполнял? Или уже разучился? — Он застопорил замок, выйдя проводить гостя к лифту. — Кстати, — произнес наставительно. — Ты в своем районе поосторожнее, особенно когда в лифт входишь. Если нападут, не отбивайся молча, а ори: "Пожар"! Но — не "Помогите!".

— Почему?

— Потому что пожар волнует всех, а "Помогите!$1 — это ваши личные проблемы.

— У меня в доме нет лифта, — сказал Забелин. — В нем всего два этажа. На первом — прачечная и бакалея, на втором — я с невестой и местный бандит–кубинец с подругой–проституткой. А если и грабанут меня, то на те же два бакса, которые ты отчиняешь своему бравому солдату у лифта. Но местные бродяги и хулиганы уже, представь, считают меня за своего. И если просят денег, то обычно в такой форме: дай, мол, старина, двадцать пять центов, а то на "Мерседес" не хватает…

— Пожалуй, с экономической точки зрения тебе даже и легче, — согласился Володя.

— Ладно. — Забелин пожал его крепкую сухую руку. — Спасибо тебе за все. Еще раз убедился в правоте пословицы: не имей сто рублей, а…

— А имей девяносто девять рубчиков и одного надежного кореша, — перебил его Володя. — Да и потом, где найти столько денег, чтобы заиметь этих самых сто друзей?