Строения, окаймляющие подземный бункер «Вольфшан-це», скрылись за полосой ельника, и тропинка, ведущая мимо контрольно-пропускного пункта северного сектора особой зоны, принялась безмятежно извиваться между могучими стволами старых корабельных сосен и россыпью молодых, все еще не растерявших жизненные силы пней. Разогретый, щедро настоянный на древесной смоле воздух наполнял легкие дурма-иящим запахом хвои, наркотически взбадривая весь организм. Эта отсеченная от большого леса первозданная роща, казалось, самой природой была создана для того, чтобы на тропинках ее зарождались великие тайны и коварные замыслы.

— Итак, место конференции нам теперь известно, мой фюрер. Цель ее — тоже, — медленно, с подчеркнутым почтением в голосе произнес Гиммлер, завершая свой доклад о подготовке к встрече «Большой тройки». — Точной даты мы пока что не знаем, но какой бы день ни был назван, времени у нас так или иначе остается крайне мало.

Гитлер остановился и задумчиво смотрел на открывавшийся между сосновыми ветвями синевато-белесый плес поднебесья, словно ждал, что решение ему подскажет само небо. Поэтому когда после солидной паузы Гиммлер назидательно поторопил его, что, мол, пора принимать решение, фюрер нервно передернул плечами.

— О каком решении идет речь, Гиммлер? — устало спросил он, не отводя глаз от безмятежно солнечного и совершенно безучастного ко всему, что здесь происходит, неба. — Что ты предлагаешь? — перешел на «ты», что всегда было признаком того, что фюрер то ли раздражен, то ли намерен повести разговор крайне откровенно. Он редко переходил на «ты», но если уж это случалось, беседовать с ним становилось очень сложно.

— Если бы «Большая тройка» была намерена вести дело к мирному соглашению с нами, на это рандеву были бы приглашены и представители рейха.

— Но мы туда не приглашены, Гиммлер.

— Это значит, что одна из основных сторон конфликта останется недопущенной к переговорам, способным определить судьбу всей Европы.

— Речь, вполне достойная Риббентропа, — недовольно проворчал фюрер.

«Но решение в таких вопросах должен принимать не я! — хотелось возмутиться Гиммлеру. — Фюрер —‘вы, так наберитесь же мужества…»

Но оказалось, что для того чтобы призвать фюрера к мужеству, нужно почти такое же мужество, какое способно приводить людей к вершинам фюрерской власти.

— Прошу прощения, мой фюрер, — избрал более надежную тактику Гиммлер. — Когда долго имеешь дело с чистыми политиками…

Не сравнение с Риббентропом обескуражило рейхсфюрера, хотя ему, конечно, известно было, сколь низко пали в последнее время акции министра иностранных дел. Он знал ту, особую тактику Гитлера… Знал ее, как никто иной. Заключалась она в том, что очень часто, когда надо было принимать какое-то сложное решение, которое могло стать непопулярным в народе или по крайней мере в дипломатических кругах, фюрер воздерживался от окончательной словесной формулировки.

Подведя собеседников к смысловому пониманию сути проблемы, он вынуждал кого-то из своего ближайшего окружения — Кейтеля, его, Гиммлера, Кальтенбруннера, Геббельса, того же Риббентропа — произнести вслух то, что в следующую минуту должно стать квинтэссенцией его приказа.

Все понимали, что идея принадлежит фюреру. Однако словесно материализовал ее все же начальник Генерального штаба, министр, посол или еще кто-либо…

Вначале эта тактика вызывала у Гиммлера чувство досады. Ему, человеку, в высшей степени преданному фюреру, казалось, что тот постоянно запаздывает с принятием решений, отдавая первенство человеку, которому оно попросту не должно было принадлежать. И тем самым уменьшает свои собственные заслуги перед рейхом.

Но со временем, когда Гитлер начал прибегать к этой уловке все чаще и чаще, понял: не запаздывание это — придворная хитрость. Да, идея принадлежит фюреру, но вслух-то высказал ее не он. И когда оказывалось, что решение неверное и наставало время держать ответ хотя бы перед собственной совестью, у Гитлера всегда появлялась возможность в присутствии тех же людей обвинить автора идеи в некомпетентности или даже тупости. Причем в выражениях фюрер обычно не стеснял себя.

— С чистыми политиками? Чистыми политиками… Так не имейте с ними никаких дел, рейхсфюрер, — отрубил Гитлер, переводя на командующего войсками СС муторный взгляд своих водянистых слезливых глаз, — …с этими чистыми политиками. Возводя вас на все ваши посты, я исходил из того, что полагаюсь на военного человека, офицера СС.

— Именно поэтому я предлагаю одним ударом покончить со всей «Большой тройкой». Речь должна идти не только о том, чтобы серией диверсионных актов отпугнуть глав государств от Тегерана, заставив их перенести встречу в другое место и на более поздний срок. Мы должны преподнести им более жестокий урок.

Лицо Гитлера еще более посерело, нижняя челюсть мелко дрожала. Левая, обращенная к Гиммлеру, рука тоже вздрагивала. Стыдясь этого, фюрер незаметно удерживал ее правой. Прежде чем как-то отреагировать на слова рейхсфюрера, он затравленно оглянулся на следовавших на некотором расстоянии от них адьютанта и телохранителей.

— Вас не смущает то обстоятельство, что мне придется предстать перед всем миром убийцей лидеров трех ведущих стран?

«Чего и следовало ожидать!» — с нескрываемой долей сарказма резюмировал Гиммлер. Он преклонялся перед гением фюрера, сумевшим создать такую партию, такую армию и такой рейх. Однако в последнее время непосредственное общение с Гитлером доставляло ему все больше и больше мук, заставляя разочаровываться не только в этом человеке, но и в его идеях.

— Всю ответственность за операцию возьмет на себя отдел диверсий Главного управления имперской безопасности. И в дипломатическом, и в моральном плане она ляжет исключительно на непосредственных ее исполнителей, к которым, в зависимости от ситуации, мы сможем применить любые санкции.

Еще несколько минут тягостного молчания, во время которого фюрер, казалось, вообще забыл о теме беседы.

— Такой подход представляется более правильным, — наконец согласился он, возобновляя движение по тропинке. — Кстати, кому вы собираетесь поручить непосредственное проведение акции?

— Отто Скорцени, — не задумываясь, ответил Гиммлер. Он знал, что фюрер неминуемо потребует назвать этого человека, и кандидатура была обдумана заранее. — Ему будет подчинена известная вам группа Майера, которая давно действует в Иране. Кроме того, подготовим и забросим специальную группу агентов из числа русских.

— С условием, что их провал никак не должен отражаться на работе и безопасности Скорцени.

— Он будет действовать в режиме абсолютной секретности. Мелкую рутинную работу выполнят другие люди. Скорцени со своими особо доверенными коммандос нанесет главный удар лишь в том случае, когда для этого будут подготовлены все условия. В Иран уже направлены офицеры секретной службы.

— Кто именно?

— Шульце-Хольтус и Гамота

Только по вялому движению губ Гиммлер определил, что фюрер повторил про себя их фамилии.

— Тогда неминуемо возникнет соперничество. Кумир молодых диверсантов Скорцени больно воздействует на самолюбие опытных диверсантов.

— В определенной степени это даже хорошо, — загадочно улыбнулся Гиммлер, давая понять, что за его словами скрывается хитроумный замысел. Хотя на самом деле замечание фюрера оказалось для него полнейшей неожиданностью. — Пусть посоперничают.

— Каково будет участие в операции людей из абвера?

— Агентов Канариса мы вытеснять не собираемся. Однако свою ipynny готовить будем отдельно.

— Не только группу, но и всю операцию, — внушающе проговорил фюрер, оглядываясь на чуть поотставшего Гиммлера. — Пусть адмирал покажет, на что способен.

— В любом случае это будет любопытно.

— А мы с вами, Гиммлер, посмотрим, на что же он на самом деле способен.

— Я обдумаю ситуацию, мой фюрер.

Произнеся это, Гиммлер уже настроился согласовать с фюрером еще два, более мелких, вопроса, один из которых был связан с его недавней стычкой с Борманом, но Гитлер неожиданно упредил его:

— Так, значит, окончательно мы остановились на Скорцени?

Рейхсфюрер СС настороженно взглянул на него и замер

с полураскрытым ртом. Он знал, насколько это плохая примета, когда фюрер вот так, неожиданно возвращается к уже, казалось бы, решенному вопросу.

— Если у вас не возникнет еще более подходящей кандидатуры.

— Не возникнет. Кальтенбруннер тоже назвал Скорцени. Когда два таких человека сходятся во мнении, в этом что-то есть.

«Вот оно что! — прихлынула кровь к лицу Гиммлера. — Вот почему фюрер столь спокойно, буднично воспринял мою информацию о замысле «Большой тройки». Оказывается, еще раньше меня у «Волчьего логова» успел потоптаться Кальтенбруннер! И случается это не впервые. Пока я философствовал по поводу соперничества между Скорцени и Гамотой, фюрер подбирал удачный момент для того, чтобы не дать угаснуть искре соперничества между мной и Кальтенбруннером. В этом деле у него особый талант. Особый».