Поднялось солнце, и каменистая тропинка парила, источая терпкий запах полуистлевшей хвои.

Немного успокоившись, Скорцени понял, что ему совершенно не хочется возвращаться на виллу и вообще выходить из этого леса. День войны, проведенный в одиночестве в лесу где-то в центре Италии… Чудесная мысль.

— Уж не знаю, что она там наговорила, эта стерва, — совершенно некстати возникла у него за спиной Лилия, — зато знаю, какую ошибку допустила я сама. Не следовало доверять ее вам — ничтожному влюбленному мужлану. Я сама должна была пристрелить ее. Даже без вашего ведома.

— Без моего ведома, унтерштурмфюрер, вы не вправе пустить пулю в лоб даже самой себе, — холодно заметил Скорцени. — У меня действительно возникло желание пристрелить вас, но не из-за того, что надругались над этой девушкой в бассейне, а из-за того, что осмелились следить за мной. Этого пока что не позволяет себе даже ваш любимец Кальтенбрун-нер. Не говоря уже о Мюллере.

Фройнштаг вызывающе, демонстративно рассмеялась.

— Я должен воспринимать ваше ржание, как признак сомнения? Или как возражение? — на ходу поинтересовался штурмбаннфюрер.

— Скорее как вежливое возражение, — простила ему ржание Фройнштаг.

— Что вы имеете в виду?

Лилия молчала.

— Что вы имеете в виду, Фройнштаг? — более жестко повторил свой вопрос Отто Скорцени.

— На вашем месте я бы не была столь уверенной, что вас совершенно оставили без опеки.

Скорцени промолчал. В другое время и при других обстоятельствах он, конечно же, потребовал бы доказательств. И сделал бы это настолько твердо, что, если бы Лилия действительно располагала хотя бы одним мало-мальски значащим фактом, она бы его выложила. Но сейчас штурмбаннфюрер счел недостойным себя задавать вопросы по поводу ничтожных подозрений разгневанной женщины.

— Я не ангел, Скорцени, признаю это, — иным, совершенно упавшим, покаянным голосом признала Фройнштаг. — Но моя ли это вина? Вы ведь знаете, что я шесть месяцев прослужила надзирательницей в женском лагере.

— Что из этого следует?

— Если вы не поняли, что значит полгода прослужить надзирательницей в женском лагере, я уже вряд ли смогу объяснить вам что-либо. Скажу лишь: то, что так шокировало вашу фурию и даже вас, мой штурмбаннфюрер, в этом лагере было обычным воскресным развлечением.

— Такое позволялось?

— Смотрели, как на невинную забаву.

— Я не знал об этом, — проговорил Скорцени с чувством вины в голосе.

— Подозреваю, что вы многого не знаете. Я могла бы порассказать вам…

— Только не посвящайте меня в эти свои подробности, — брезгливо поморщился Скорцени. — На сегодня с меня предостаточно.