— Что, господа офицеры?! — возникла в просвете двери рослая фигура Рашковского. За спиной у него стояли два таких же плечистых полицая. Дверь оставалась открытой, и Громов заметил, что за ней затаился еще некто четвертый. Похоже, что в этот раз Рашковский подстраховался надежно. — Есть время отвести душу? Где бы вы еще поагитировали друг друга? Интересно, кто кого и куда склонил: вы теперь оба за беляков? Или оба за красных?

Он стоял, покачиваясь на носках, — широкоплечий, довольный собой. И руки его властно лежали на подвешенной на немецкий манер, слева на животе, кобуре.

— Ты, конечно, пришел переагитировать нас за немцев? — спокойно спросил Громов. — И ясное дело — убедишь?

— Нет, — хищно оскалился Рашковский. — Больше агитировать не буду. С детства мне запомнилось… Через наше село проходил большой отряд махновцев. Так вот, на тачанке у них лозунг был: «Бей красных, пока не побелеют, бей белых, пока не покраснеют!» Потом я видел тысячи лозунгов и призывов. Но больше всего запомнился именно этот. И сейчас я думаю, что с благословенной помощью немцев мы, собственно, тем и занимаемся, что воплощаем в жизнь лозунг незабвенного батьки Махно, царство ему небесное. Объединив усилия, вот так, помаленьку, не спеша, перевешаем и слегка побелевших красных, и сильно покрасневших белых. А, господа офицеры, как вам такая «светлая» перспектива?

«Да он же ненавидит и тех и других?! — открыл для себя Беркут. — Успел стать правоверным фашистом? Или просто ненависть ко всему, что выше его понимания?»

— Нет, Рашковский, после всего, что я узнал о вас, на дуэль я бы вас не вызвал, — неожиданно произнес Розданов. — Честной дуэли вы просто не достойны. Я бы пристрелил вас как собаку, из-за угла. Не замарав при этом чести офицера.

Рашковский метнулся к Розданову, но, заслонив белогвардейца, Беркут успел перехватить сначала правую руку полицая, потом блокировать удар левой, которым Рашковский пытался достать поручика уже из-за его предплечья. И сразу же крикнул растерявшимся полицаям: «Стоять! Не вмешиваться!»

Натолкнувшись на эту неожиданную преграду, Рашковский отскочил и выхватил пистолет. Казалось, уже не существует ничего такого, что могло бы остановить его. Но все же выстрелить он не решился. Вместо этого снова взорвался:

— Пристрелю, шваль дворянская! Офицерье вонючее!

— Но ведь ты тоже офицер, — как можно спокойнее напомнил ему Беркут.

— Офицер, да не вашей офицерской породы! Думаете, не догадываюсь, как бы вы надо мной измывались, если бы ваша взяла?! Но пока что взяла моя!

— Ты хотел что-то сказать, Рашковский. Розданов перебил тебя, извини. Я слушаю, — попытался окончательно успокоить его лейтенант.

— Подожди — дождешься! Я еще поговорю-поворкую с вами. Только не здесь и по-иному. Эй вы, — обратился к полицаям, — эту шваль — ко мне! По одному! Волоком по земле! Сначала этого, недобитого белого, — он нервно помахал пистолетом перед лицом Беркута, хотя речь шла о Розданове. — А потом и красную вшу, — добавил уже из-за порога. — Ну, кому сказано?!