Подойдя к окну, Отто Скорцени в последний раз посмотрел на гору Геллерт, на поседевшие от ранней осенней изморози стены крепости…

Он только что вернулся с церемонии погребения венгерских и германских солдат в общей братской могиле и все еще пребывал в странной, не свойственной ему угрюмости. Но, несмотря на душевную тягостность, он чувствовал себя в эти минуты полководцем, которого сдавшийся в плен гарнизон крепости предательски лишил ощущения истинной победы, ее величественного триумфа.

Обер-диверсант рейха хоть сейчас готов был снова загнать противника в башни и на стены Цитадели, чтобы начать все сначала. Пусть даже окажется, что на сей раз он потерпит поражение.

«Может, дьявол меня расстреляй, действительно взять ее штурмом еще раз?! – грустно улыбнулся про себя Скорцени. – Но тогда уже вместе с Хорти швырнуть к ногам фюрера и Салаши? – разгулялась его шальная фантазия. – И при этом объявить фюрером венгерской нации самого себя. В конце концов, во мне тоже есть немало венгерской крови – это ведь всеми признанный факт!»

– Простите, господин оберштурмбаннфюрер, – вновь возник на пороге адъютант Родль. – Нам пора собираться.

Скорцени не ответил. Он все еще продолжал задумчиво всматриваться в башни будапештской крепости; последней, как подсказывало ему предчувствие, крепости, которой посчастливилось овладеть.

Однако никакого «зова» своей венгерской крови «самый страшный человек империи» не слышал. И не мог слышать, слишком уж заглушал его зов собственной славы.

Единственное, что он по-настоящему ощущал сейчас, так это зов еще не существующей, но уже бессмертной Страны Воинов СС – Франконии. Так что самое время было отправляться то ли в Палестину, то ли в Гималаи, на поиски самой большой святыни Страны СС – чаши Грааля, из которой каждый «посвященный», каждый верный паладин фюрера мог бы испить и свою долю вселенского бессмертия.

Впрочем, кто знает, возможно, эта будапештская Цитадель и была его, Скорцени, личной чашей бессмертия…