После нескольких промозглых туманных дней небо над Будапештом наконец-то прояснилось. Медленно созревающее на небосклоне желтовато-красное солнце возносилось над изнуренным, запуганным городом последней осенней благодатью.

Штубер смотрел на это «полусозревшее» светило с мертвенным безразличием взошедшего на эшафот смертника, для которого все радости жизни угасают задолго до того, как угаснут отраженные в его глазах последние лучики рассвета.

– Судный день настал, господа, – донесся до его сознания почти торжественный голос оберштурмфюрера Гольвега.

– Что? – спросил Штубер.

– Это я так, вариации на темы судного дня.

– Вариации на темы судного дня в исполнении дуэта шмайсеров.

– Со временем мы продадите эту репризу любому спасшемуся от концлагерей конферансье.

– Обязательно последую вашему совету, – взглянул Штубер на часы. – Ваш выход, Гольвег. Не забудьте об ассистенте.

– Что-то я некстати о судном дне заговорил, – добродушно проворчал Гольвег. – Слова таят в себе беду.

Выйдя из машины вслед за Роздановым, Гольвег затравленно, словно щенок, которого вышвырнули из будки прямо под ноги бульдогу, оглянулся.

– Отпускаю все грехи и прегрешения ваши, – невозмутимо благословил его Штубер. Они оба понимали, насколько опасна миссия, которая выпала сегодня Гольвегу и этому русскому.

– Через пять минут Ланцирг по кличке Мулла и агент Барон должны будут открыть черный ход, – напомнил ему Гольвег. – Не забудьте оказаться неподалеку.

Да, Ланцирг уже был в здании. В последние дни он не раз наведывался сюда, в расположенную на берегу Дуная контору венгерской компании речного судоходства «Феликс Борнемисца». Теперь многие сотрудники знали Ланцирга в лицо, и его появление здесь вместе с другом не вызывало ни удивления, ни излишних вопросов.

Два дня назад для него изготовили ключ от двери черного хода, и теперь задача Муллы состояла в том, чтобы помочь проникнуть в помещение Штуберу, Виммер-Ламквету и Ханске. Мулла обязан был незаметно впустить их, а уж они, притаившись, должны были дождаться появления Николауса Хорти. Если только его вообще можно будет дождаться.

Иногда Штуберу казалось, что Хорти-младший каким-то образом узнал (или догадался), что за ним охотятся, и просто-напросто затеял со Скорцени игру.

«Игру со Скорцени! – сочувственно покачал барон фон Штубер головой. – Какое романтическое безумие! Неужели в окружении наследного регента не нашлось никого, кто бы удержал его от этого шага?! Или хотя бы посоветовал ему для начала разработать собственный сценарий этой встречи».

Но как иначе, кроме как игрой, можно было объяснить, зачем ему, сыну регента, понадобилось назначать встречу здесь, в кабинете директора судоходной компании Борнемисцы? Что за прихоть такая?

Директор – его давний друг, это так. Но неужели у Николаса не нашлось иного, менее заметного, места, в котором он мог спокойно побеседовать хоть с личным представителем командующего югославской армии майором Дравичем, как отрекомендовали Николасу оберштурмфюрера Гольвега, а хоть с самим Иосифом Броз Тито?

Впрочем, рекомендовал-то его Хорти человек, который и в самом деле поверил, что перед ним майор-серб, присланный вместе со своим адъютантом для переговоров с будущим премьером, регентом, а возможно, и королем Венгрии. Не всегда же мужчинам из рода Хорти оставаться регентами.

Тут опять сработало чертовское предвидение Скорцени. Это он посоветовал выводить майора Дравича на сына регента через Борнемисцу. Он подсказал, кто может свести «югослава» с директором компании. А, выслушав доклад о том, что дипломатический канал Дравич – Хорти заработал, штурмбаннфюрер обронил:

– Нужно готовиться к тому, что встречу наш общий друг Николаус назначит в кабинете все того же Борнемисцы. И тогда брать их следует обоих. Операция по похищению сына регента Хорти получает кодовое название «Фаустпатрон».

– Это очень усложняет задачу, – усомнился в целесообразности такого, двойного, захвата Гольвег.

– Согласен, очень усложняет. Но в то же время грех оставлять таких свидетелей на нашей грешной земле. Они вполне достойны того, чтобы свидетельствовать перед самим Господом. Не говоря уже о гестапо, сотрудникам которого им обоим придется давать показания еще здесь, в Будапеште.

Относительно свидетеля ни у Гольвега, ни у Штубера особых вопросов не возникало. Чем скорее Борнемисца предстанет перед высшим судом Господним, тем меньше фактов достанется сволочной венгерской прессе. Да и Хорти-отцу тоже. Причем ни Господь, ни Хорти в обиде не останутся.

Однако Штубер и сейчас еще не был до конца уверен, что Николаус решится приехать сюда. Неужто в самом деле, он не позаботился о подходящей конспиративной квартире, о каком-либо уютном гнездышке – в самом центре столицы – с двумя запасными выходами и подземельем. Трудно представить себе такое.

Штубер еще раз взглянул на солнце. Нет, он предпочитал бы густой туман. Когда их, группу коммандос, начнет расстреливать личная охрана Хорти, клубы тумана вовсе не помешали бы барону еще раз полюбоваться жизнью.

– Пора, – поторопил его Виммер-Ламквет. – Ланцирг ждет. Хотя я предпочитал бы войти с парадного.

– Дворянские предрассудки.

– Если вас что-либо погубит, Штубер, так это страсть к конспирации…

– Однако в Африке вас это не погубило, господин Виммер-Ламквет, он же – Стефан Штурм, Эрнст, Консул, или как вас там еще величали по нашим фальшивым документам… Наоборот, только благодаря умению маскироваться и конспирироваться вы и сумели унести оттуда ноги.

– …А если вас погубит не страсть к конспирации, то уж наверняка – ваши пролетарские убеждения, – с некоторым опозданием завершил свою мысль Виммер-Ламквет.

– Потому что в основе убеждений – идея. Истребить можно народ – идею истребить нельзя, – изрек Штубер, подражая грузинскому произношению Кобе, «вождю всех времен и народов».

Он проследил, как Виммер-Ламквет и Ханске, не спеша, обошли здание конторы компании и скрылись за углом, после чего закурил сигарету и осмотрелся. В шагах десяти от него прогуливались Скорцени и Лилия Фройнштаг. Роль влюбленной давалась Лилии значительно проще, чем Скорцени роль влюбленного. Но это их проблемы, тем более что так оно происходило и в жизни.

Чуть поодаль еще двое крепких парней из эсэсовского батальона «Центр» неумело скрывали под кожаным пальто десантные автоматы. Их появление вселяло в Штубера надежду на успех, поскольку чувствовалось, что весь район оцеплен. По крайней мере, он знал, что теперь «люди Скорцени» стояли в подъездах, прятались в парадных, заняли все столики в ближайшей пивной, хозяин которой был давним агентом гестапо. Несколько человек даже расположились в трех заранее освобожденных для этой операции квартирах. Их хозяева-евреи были предусмотрительно отправлены вчера ночью в концлагерь.

«Что ни говори, а работать со Скорцени интересно, – подумал гауптштурмфюрер. – Его умению выстраивать каждую операцию с замысловатостью сложной шахматной партии следует поучиться каждому. Как, впрочем, и его хладнокровию».

Раскуривая сигарету, Штубер неспешно пошел «тропой», проложенной Стефаном Штурмом, – под таким именем прибыл в Будапешт «вождь Великой Африки» Виммер-Ламквет, а также Ханске. Нет, его прогулка никого не заинтересовала и не насторожила.

Тем временем Ланцирг уже с нетерпением поджидал его.

– Налево. Комнатушка уборщиков помещения, – прошептал он, как только Штубер, все так же не спеша, незаметно осматриваясь, вошел внутрь. – Те двое уже там. Сейчас закрою.

– Не надо. Дверь оставь открытой, – упредил его Штубер.

– Зачем? Это не предусмотрено.

– Приказ, – настоял гауптштурмфюрер, как старший группы захвата. – Этот выход еще может понадобиться.

– Не исключено, – сдался Ланцирг, помня, насколько Скорцени и Штубер дружны.

– И не вздумай прозевать появление Хорти.

– Кстати, рядом, в одном из кабинетов, томится канцелярской скукой мой знакомый, некий Мошкович, – намекнул Ланцирг.

– И что?

– Из окна его кабинета ситуация вырисовывается яснее. Рискнем?

Высокий, худощавый, в сером мешковатом костюме, Ланцирг и сам был похож на мелкого конторского служащего. Никому и в голову не могло бы прийти, что этот человек сумел повоевать в шести странах, получить три ранения и пять раз побывать в тылу врага.

Штубер вспомнил об этом не случайно. Только вчера, на досуге, об этом человеке ему, почти с восторгом, рассказывал Виммер-Ламквет. А уж он-то слыл крайне скупым на похвалу.

– Стать гостем твоего Мошковича, конечно, предпочтительнее. Но ведь еврей же.

– Побойтесь бога, Штубер! Вы же в Венгрии, и вокруг вас – сотни тысяч евреев.

– Все еще?!

– Пора становиться нацитерпимым, друг мой, коммандос.

– «Нацитерпимым» – хорошо сказано. Как бы там ни было, а я не люблю сидеть в кладовках, да к тому же с видом на Дунай.

– Сейчас прощупаю. Чтобы не влипнуть.

Спустя несколько минут, Ланцирг вернулся и провел Штубера в кабинет Мошковича.

– Так это же совсем иной пейзаж! – удовлетворенно глянул Штубер в окно, не обращая внимания на старого, совершенно облысевшего служащего, с ярко выраженными еврейскими чертами лица. – Сам не прочь бы поработать в таком кабинете.

– Сразу же хочу предупредить, – насторожился служащий, – что вакансий здесь нет и в ближайшее время не предвидится.

– Вы заявляете это с такой уверенностью?

– А кто еще может заявить об этом с такой уверенностью? – оскорбился служащий, грассируя на своем немецком идише.

– Да знаю я в этом городе одного такого, – загадочно улыбнулся Штубер. – Великолепный специалист по вакансиям. – И едва сдержался, чтобы не уточнить: «по еврейским вакансиям».

Из окна хорошо просматривалась почти вся площадь перед конторой и последние кварталы двух подступающих к ней улиц. В конце одной из них Штубер заметил крытый брезентом грузовик, предусмотрительно подогнанный Скорцени для того, чтобы в него можно было поместить раненых и убитых в перестрелке.

«Воистину убийственная предусмотрительность», – скаламбурил барон фон Штубер. Но что поделаешь, они не имели права оставлять после себя никаких следов, никаких улик.

– Главное, что Скорцени позаботился о нашем катафалке, – повел подбородком в сторону этой мрачной армейской машины Ланцирг.

– Надеюсь, Господь ниспошлет мне сегодня что-нибудь достойнее этого армейского катафалка, – загадал свою судьбу гауптштурмфюрер Штубер, но тут же вспомнил, что Ланцирг в открытую назвал имя обер-диверсанта рейха. Толкнув коллегу в бок, он кивнул в сторону Мошковича, однако Ланцирг лишь снисходительно ухмыльнулся.

– Он уже обо всем догадался, – достаточно громко, чтобы мог слышать сам Мошкович, произнес Ланцирг. – Молчание – в обмен за право выезда в Палестину через Турцию.

– В таком случае будем считать, что в вашем лице господин Мошкович уже подготовил себе достойную канцеляристскую замену. Кстати, может, и нам уже пора подумать о путях «стамбульского эсэс-исхода» из Европы? Как-никак, турки нам не враги. Думайте, Ланцирг, думайте.

– Если бы я не думал об этом, то с чего вдруг завязывал бы столь трогательные отношения со служащим дунайской пароходной компании Венгрии, который как раз и представляет здесь известные сионистские круги Палестины? – вполголоса, хотя и не особенно таясь, проворчал коммандос Ланцирг.