– Ну что, Розданов, как вам эта королевская охота? – подсел Штубер в «пежо», в котором уже нашли убежище от всепоедающего тумана Гольвег и поручик.

– Одним провинциальным мерзавцем станет меньше, – мрачно ответил тот, подвигаясь и уступая место гауптштурмфюреру рядом с собой, на заднем сиденье.

Гольвег устроился за рулем. Налегая на него грудью и обхватив руками, он неотрывно всматривался в поворот дороги, на котором через несколько минут должен был показаться «мерседес» коменданта.

– По крайней мере, в этой стране, – кивнул Штубер.

– Почему же? Вообще в мире.

– Вашими устами заговорила гордыня, поручик. Истинно русская, «дворянско-белогвардейская» – как заметил бы по этому поводу известный вам бывший красный командир Рашковский.

– Про-вин-циаль-ный мерзавец! – болезненно и с нескрываемым отвращением отрекомендовал его поручик.

Само упоминание об этом человеке, трусе и предателе, было нарушением табу. Имя майора не должно было возникать ни в одном разговоре с ним, о чем гауптштурмфюреру хорошо известно.

– Тут я с вами согласен. Ибо случай особый. Но что поделаешь: когда нашу идеологию не воспринимают истинные рыцари войны, в их числе неминуемо оказываются перебежчики из тех самых трусливых ротных командиров, телами которых усеяно все пространство от Карпат до Ельни. Правда, тела принадлежат более храбрым, но неудачливым собратьям.

– Так оно получается в этой жизни.

– Да только начал я разговор не ради поминания Рашковского, при всем нашем свинском неуважении к майору. Ходят слухи, что после этой операции вы будете посвящены в члены СС.

Розданов с удивлением взглянул на Штубера. Он ожидал увидеть улыбку шутника или удостоиться похлопывания по плечу. Но гауптштурмфюрер неотрывно смотрел на изгиб дороги, и лицо его оставалось похожим на серый шлем-маску рыцаря.

– Посвящение в СС? Это что, всерьез?

– Обещание самого Скорцени, поручик, то есть я хотел сказать: господин лейтенант вермахта. А в недалеком будущем унтерштурмфюрер СС. Признаюсь, моя роль в этом скромная. Или, может быть, СС кажутся вам слишком замаранными? Откровенно, поручик. Мы в гестапо не доносим. Нам доносят.

– Принять благословение из рук Скорцени – это честь, – по-унтерофицерски отрубил Розданов. – Это честь даже в том случае, если бы нас посвящали в дьяволы.

– А вы, оказывается, почитатель Скорцени?

– Всегда был почитателем солдатского мужества. И потом, хотел бы я знать, кто в этой бойне не замаран.

Розданов сразу понял, что разговор затеян не случайно. Гауптштурмфюрер зондирует почву по поручению первого диверсанта империи. Отказаться – значит подписать себе приговор. От чести быть «посвященным» отказываются только с отказом от жизни. Став офицером СС, он будет посвящен в верные паладины фюрера, в верные «паладины первого ранга», принимающие обет на веру, повиновение и желание сражаться за фюрера и честь СС.

Правда, ваффен СС – еще не СС второго класса, к которым принадлежит Скорцени, а с недавних пор, как он узнал, и Штубер, «научившиеся убивать и умирать» и обреченные на бессмертие, уготованное им вечной памятью арийской расы. Но все же…

Розданов уже встречал немало бывших белогвардейских офицеров, удостоившихся чести войти в состав посвященных Черного легиона. Все они говорили об этом с гордостью.

– В сущности, вы уже состояли в СС.

– Что вы имеете в виду?

– Насколько мне помнится, в вашем личном деле сказано, что вы служили в отборной белогвардейской части под командованием генерала Корнилова.

– И всегда говорил об этом с гордостью.

– Кажется, вас называли корниловцами, а? Черные мундиры, черепа, кости?..

– Все верно. Мы, корниловцы, первыми прошли через черные мундиры и черепа, через идеализацию смерти, через элитарные офицерские батальоны, – вдохновенно ответил Розданов. – Мы возвели свою солдатскую, а особенно офицерскую, честь в такой культ, до которого вам в СС уже никогда не подняться.

– Теперь уже, очевидно, не подняться, – с грустью согласился с ним Штубер.

– Я тогда совсем юным был, в шестнадцать на фронт ушел. Завершал Гражданскую вместе с Кутеповым, в его добровольческом корпусе, сформированном в основном из остатков Добровольческой армии Вооруженных сил Юга России, в большинстве своем из донских и кубанских казаков. В этом корпусе я и получил свое первое офицерское звание прапорщика. Затем, вместе с Кутеповым, отошел в Крым, где он командовал корпусом в составе врангелевской Русской армии, а уже с остатками этого корпуса в двадцатом ушел в Турцию… Это, скажу я вам, была прекрасная офицерская школа. Жаль только, что проходил я эту науку в Гражданскую войну, истребляя своих же, русских, людей.

– Мне пришлось воевать в Украине, где русский белогвардейский дух не столь высок, как, собственно, в России.

– Это вы верно подметили.

– Тем не менее наслышан и об ударных офицерских батальонах, и о культивированной в белой гвардии офицерской чести.

Они помолчали, давая понять друг другу, что тема исчерпана.

– Я хотел бы знать, – нарушил это молчание Розданов, – куда меня потом определят, уже как офицера войск СС.

– Ради этого вопроса я собственно и начал разговор. Для начала войдете в мою группу. Не против? Такие офицеры мне нужны, а ваша национальность меня не смущает. Я – интернационалист, – осклабился Штубер.

– Не часто встретишь такого офицера в германском мундире.

– Какие у нас командировки – вы уже видите: Венгрия, Италия, Франция. С русскими пусть разбираются окопники. Нам и здесь работы хватит. Другое дело, что мне нужны опытные, привыкшие к пороху и риску бойцы, для которых война, это всего лишь… война. То есть такие, как вы, Розданов, как Беркут, он же лейтенант Громов. Кстати, вы, кажется, сидели в одной камере с Беркутом? Не ошибаюсь?

– Рашковский услужил. Надеюсь, лейтенант еще жив? Или уже выслушал приговор?

– Нет, приговор пока не зачитывали. Расстрелян он может быть только по моему приказу. А я не тороплюсь.

– Что так?

– Когда вернемся, вам нужно будет еще раз поговорить с ним. Понимаю, что против русских он воевать не станет. Но диверсант такого ранга, как лейтенант Беркут, нужен нам не для бродяжничества по партизанским тылам, а здесь. Вы должны убедить его, Розданов. Это будет первым заданием, которое вы получите от имени руководства Черного Ордена СС.

– Все-таки «Орден СС»?

– Орден, орден… В основу заложены традиции тевтонцев. Но не будем отвлекаться. У нас подбирается великолепная команда, с которой, как любит говорить Скорцени, действительно можно пройти этот мир от океана до океана.

– Побеседовать-то я побеседую. Только вряд ли он согласится. Истинный русский офицер, должен я вам доложить. Не то что эти провинциальные мерзавцы, вроде известного вам, господин Штубер, обер-лейтенанта Рашковского.

– Командовавшего ротой прикрытия у дота лейтенанта Громова?

– Его.

– Но вернемся к Громову-Беркуту. Мне показалось, что вы говорите о нем с гордостью.

– Именно так и говорю. Можете уведомить об этом гестапо, гауптштурмфюрер.

– Когда вы говорите с господином Штубером, поручик, ссылаться на гестапо, а тем более оглядываться на него уже бессмысленно, – как бы между прочим заметил Гольвег.

– Тем более что дело не в благонадежности вашей, – продолжил его мысль Штубер. – Благонадежность своих агентов я проверяю не в откровенных беседах, а в бою. Просто, гордясь его непреклонностью, вы, поручик белой гвардии, ставите в двусмысленное положение самого себя.

– Ничуть. Он – такой же русский офицер, только сражающийся на стороне большевиков. Мы враги. Но из этого не следует, что перестали быть русскими офицерами.

– Что-то новое. До сих пор белогвардейцы, многие из которых успели вступить в РОА, не считали красноармейских офицеров ни истинно русскими, ни вообще офицерами.

– Это у них от обиды.

– Не стоит так все упрощать.

– От злобы, от бессилия, оттого, что их дело проиграно, – зачастил Розданов. – Их можно понять. Их нужно понять. Впрочем, вам, немцу, понять это почти невозможно. И знаете, я еще подумаю относительно вашего СС.

– Это у вас тоже от бессилия. Сильные люди вступают в СС, как в рыцарский круг короля Артура.

– В группе я готов сражаться постольку, поскольку она сражается против большевиков. Но предпочитал бы, если честно, делать это в составе Русской освободительной армии.

Штубер спокойно, устало посмотрел на Розданова. На лице его вырисовалась угрюмая гримаса, при которой он не в состоянии был скрыть своего прискорбного разочарования.