Эту ночь комдив Буняченко провел, терзаемый невыносимой болью. Закупоренные многочисленными тромбами вены его вспухли, и теперь змеились, угрожая в любую минуту вскрыться и обагрить его ноги загустевшей, мертвеющей кровью. Лишь под утро он наконец забылся коротким сном, но как раз в это время в штабной комнате, на диване которой генерал так долго пытался уснуть, появились его адъютант-порученец Родан и немецкий офицер связи майор Швеннингер. Будить комдива они не решились, однако тот каким-то образом ощутил их присутствие и проворчал свое привычное, на родном украинском, для подобных визитов припасенное:

— Якого дидька?! Носыть и носыть вас тут удосвита!

Но порученца генерал подобрал себе из украинцев, поэтому в переводе тот не нуждался. И тоже на украинском, поскольку спросонья Буняченко всегда какое-то время продолжал говорить на своем родном языке, доложил генералу, что поступил приказ из штаба «Отсгруппен», со ссылкой на приказ Генштаба сухопутных войск. Дивизия сегодня же должна выступить. Ее перебрасывают на север, в Померанию, на Восточный фронт, который на отдельных участках уже проходит по Одеру.

— Яка пивнич?! Яка, в дванадцять апостолив, Померания?! — все еще на украинском продолжал возмущаться командир 1 — й дивизии КОНРа, и лишь напоминание порученца Родана о том, что рядом с ним стоит офицер, «якый на украинський мови не тямыться», заставило генерала перейти на русский.

— Это очень важный приказ, — объяснил Швеннингер, приставленный к Буняченко как происходивший из прибалтийских немцев, довольно сносно владеющих русским. — Дивизия прекрасно укомплектована и вооружена, солдаты приняли присягу на верность фюреру. Настала пора принять боевое крещение. Для всякого командира дивизии это великая честь.

— Только слишком уж «великая», — с трудом, с помощью адъютанта, обувал он специально пошитые сапоги с широкими хромовыми голенищами. — Нам было обещано, что дивизия будет сражаться только в составе РОА, под командованием генерал-полковника Власова.

Видимо, майор пожаловался на нежелание Буняченко готовить дивизию к переброске на фронт полковнику Генштаба Герре, который находился в штабе местного гарнизона, потому что уже через час тот предстал перед комдивом. Он был начальником организационного штаба формирования 1-й дивизии РОА, поэтому нес ответственность перед командованием за боеспособность и благонадежность этой воинской части.

— Мы все прекрасно помним, господин Буняченко, — чем сильнее Герре злился, тем речь его становилась медлительнее, при этом угрожающе-презрительные нотки сливались в ней с откровенной язвительностью, — как вы досаждали нашим штабистам, вымогая все новых и новых поставок обмундирования, питания, вооружений. Теперь на вашем вооружении сто артиллерийских орудий, двенадцать русских танков, до сотни фаустпатронов, большая часть бойцов вооружена автоматами. То есть ваша дивизия вооружена и оснащена сейчас лучше, чем любая дивизия вермахта. Неужели вы думаете, что мы позволим ей отсиживаться в тылу?

Выслушав полковника, Буняченко спокойно налил крепкой вишневой настойки себе и ему. Выпил, по-мужицки крякнул и, не обращая внимания на то, что Герре все еще вертит врученную ему солдатскую кружку с напитком, на своем относительном русском с неизгладимым украинским акцентом произнес:

— Вот ты скажи мне, полковник: командующий армией… мой командующий, моей армией, генерал Власов знает о том, что его единственную дивизию перебрасывают в Померанию, чтобы всю ее тут же, необстрелянную и необученную, погубить? Неправду говоришь, — резко взмахнул он рукой, хотя полковник Генштаба еще и рта не открыл, — не знает он об этом. Мы теперь не та часть, которая, как раньше РОА, входит в состав вермахта, мы теперь все в рядах КОНРа, — взял он из лежавшей на столе папки и помахал перед собой каким-то листиком. — Вот она, присяга, которую каждый из нас принимал теперь уже как солдат Комитета Освобождения. Читаем, что здесь написано.

— Я с этим текстом ознакомлен, — холодно возмутился полковник, однако Буняченко это уже не остановило, он явно вошел в роль.

— А написано здесь такое, — водрузил генерал на самый кончик носа свои давно потускневшие очки: — «Как верный сын моей Родины, я добровольно вступаю в ряды войск Комитета освобождения народов России. В присутствии моих земляков я торжественно клянусь честно сражаться до последней капли крови под командой генерала Власова». Обратите внимание, полковник: «…под командой генерала Власова, на благо моего народа против большевизма». Ну а то, что «эта борьба ведется всеми свободолюбивыми народами под высшей командой Адольфа Гитлера» — это понятно, против этого на сегодняшний день возражений пока не имеется. И дальше, как положено: «Я клянусь, что останусь верным этому союзу»¹.

— Не валяйте дурака, господин Буняченко, — предупреждающе покачал головой Герре. — Вами получен приказ Генштаба, который никто не в состоянии отменить. Подчеркиваю: никто, в том числе и Власов.

— А я и не требую, чтобы этот приказ кто-то отменял. Потому что этот приказ, именно этот, — воинственно потряс он листиком, — мне, как у нас говорят, без разницы! Мне нужен, — припечатал он текст ладонью к столу, — приказ председателя КОНРа генерал-полковника Власова.

— Но вы же понимаете, что за невыполнение этого приказа, — в свою очередь, потряс текстом радиограммы полковник Герре, — вы ответите перед военно-полевым судом?

— За этот — никогда! — Буняченко демонстративно уселся в свое кресло и по-наполеоновски скрестил руки на груди. — Только за тот, который мне положен по уставу.

При всем внешнем спокойствии, полковник нервно нащупал рукой кобуру. Буняченко к себе рванул кобуру, а поскольку Герре замялся, генерал вскинул подбородок и выразительно поскреб его пальцами левой руки. Это был условный, хорошо известный адъютанту Родану знак, который означал: «Зови охрану!» Еще два дня назад, предчувствуя недоброе, он приказал адъютанту-порученцу:

— Подыщи-ка ты мне полтора десятка парней — из разведки, из диверсионной группы, обучение прошедших; словом, откуда хочешь, но таких, чтобы по сигналу моему отца родного в котле со смолой сварили. И пусть по двое-трое толкутся возле штаба, а остальные — на подхвате.

Адъютант-порученец Родан задание свое тут же понял.

— Да было бы только сказано, батька генерал! — повел он плечами, словно двумя мешками с мукой на плечи взваленными поразмялся.

Рослый, плечистый, из кузнецкого рода-племени, Родан и сам лишь недавно был выдернут генералом из парашютно-десантного батальона. А выдернут, потому что на счету этого армейского проходимца числились: курсы разведки и служба в разведроте Красной Армии; побег из-под ареста СМЕРШа, переход линии фронта, побег из лагеря военнопленных, побег из-под партизанского ареста, при котором Родан, исхитрившись, сумел отправить на тот свет обоих своих охранников. Ну а потом на этого сорвиголову обратили внимание в абвере. После чего последовали: разведшкола где-то в Белоруссии, рейд за линию фронта, затем разведывательно-диверсионная школа уже здесь, в рейхе…

«Хитрый махновец», как называли Буняченко в штабах РОА и КОНРа, прекрасно понимал, что самое время окружать себя именно такими горлорезами. Он и в самом деле был поклонником казацко-махновского уклада в своем войске и любил, когда обращались к нему именно так, как обращался адъютант-порученец — «батька генерал»!

Тем временем порученцу и подбирать никого не нужно было. Он давно присмотрел себе не полтора, а почти три десятка таких же армейских проходимцев, как сам — прошедших тюрьмы, сибирские лагеря и лагеря военнопленных. Это были парни, привыкшие к лесной и бродячей жизни, владеющие приемами рукопашного боя, прекрасно метавшие ножи и топоры; сильные и отчаянные, из тех, которые и немцев ненавидят, и к красным не переметнутся, потому как не резон… А еще это были этнические украинцы или же люди, на Украине родившиеся и выросшие. И составляли они теперь его, капитана Родана, «личную гвардию», на тот, самый крайний случай… Потому что была у капитана задумка: то ли пробиться с этими ребятами через горы Словакии в Карпатские горы и в равнинные украинские леса, да основать там свою казачью вольницу, то ли на какое-то время уйти в Альпы, наудачу, только бы не оказаться в руках «смершевцев»…

— Как вы и сказали, батька генерал, — выстроил их позавчера у штаба порученец. — Эти — хоть самого дьявола в смоле сварят.

Батька генерал медленно обошел строй, остановившись перед каждым, чтобы глаза в глаза, чтобы ощутить тот самый, скрытый в них волчий оскал…

— Ну что, горлорезы из черного леса, — сказал, завершая осмотр, — задача вам ясна. А что не ясно, жизнь всегда подскажет. Держитесь за моего атаман-порученца, капитана Родана. А капитан — он завсегда при мне. Только так и выживем.

— Так уже ж держимся, батька генерал, — нестройно, но уверенно ответили «горлорезы», трое из которых по зову атаман-порученца теперь уже стояли за спиной полковника Герре и смотрели на него снисходительно, как на дитя несмышленое.

— Хорошо, где сейчас Власов? — проскрипел челюстями полковник.

— Известно, где, — вполне миролюбиво ответил Буняченко, — в шестидесяти километрах отсюда, в Хойберге, там, где формируется 2-я дивизия КОНРа.

— Еще одна дивизия «рус-иванов»! — по-немецки пробормотал Герре, по-бычьи помотав при этом головой. — И таких же вояк хреновых!.. — уничижительно добавил по-русски. Очень уж словцо это — «хреновых» — к сердцу ему прилегло, как, впрочем, и слово «дерьмо», поскольку мог ругать им соотечественников, не понимавших их значения. — Ну, так вызывайте сюда Власова, генерал Буняченко, связывайтесь с ним.

— Зачем же начальство от дела отрывать?! — искренне удивился «батька генерал». — А если кому и надо, так пусть вызывают.

— Не зря же вас называют «хитрым махновцем», генерал.

— Да называть могут по-всякому, — воинственно осклабился Буняченко. — Лишь бы на мозоли не наступали.