9
Хотя корпус санатория, с уютной генеральской палатой в нем, уже был рядом, однако входить на его территорию Хейди не торопилась. Усевшись на один из валунов у края речного обрыва, она забросила ногу на ногу и, обхватив руками колено, долго раскачивалась, словно в кресле-качалке. Власов чувствовал, что Хейди хочет сообщить ему что-то очень важное, но не решается.
— Произошло что-то такое, о чем мне пока что не положено знать? — спросил генерал, прохаживаясь неподалеку от валуна.
— Дело вот в чем, мой генерал генералов: мне удалось разыскать ту женщину, вашу личную повариху, Марию Форотофу.
— Воротову, — машинально уточнил Власов, останавливаясь в двух шагах от Хейди.
— Именно так я и хотела произнести.
— Так вы с ней встречались?!
— Наша первая встреча длилась всего две-три минуты, в присутствии офицера СД. Мы даже ни о чем не успели поговорить, да, по-моему, Воротова даже не успела понять, с кем она разговаривает. На все мои вопросы она отвечала вопросом: «Кто вы такая? Кто вас ко мне прислал?» И поскольку я затруднялась с объяснениями, то бывшая повариха отказалась от беседы со мной.
— Меньше всего мне хотелось, что эта встреча когда-либо произошла, — признался Андрей. — Но еще меньше мне хочется, чтобы из-за меня эта женщина пострадала. Причем пострадала совершенно невинно.
— Ну, не думаю, чтобы так уж невинно. Кое-какой грех за ней все-таки водится.
— Он водится за каждым из нас, — огрызнулся командарм.
— Речь идет о сугубо женском грехе. И, ради бога, не стоит уговаривать меня, Андрэ. Если бы я намеревалась казнить ее, то давно казнила бы. Пока же, наоборот, попросила своих друзей из СД и гестапо, насколько это возможно, облегчить ее участь.
Услышав это, Власов простодушно повертел головой, давая понять, что потерял последнюю нить логики поведения этой женщины.
— Наверное, она все же поняла, кто ты.
— Или кто-то из офицеров подсказал. Как бы там ни было, а сразу же после нашей встречи Марию куда-то перевели. По слухам, ее перебросили в Восточную Пруссию, то ли в лагерь, то ли в разведшколу. Очевидно, командование вермахта не хотело, чтобы вы встречались с ней, Андрэ.
— В штабе побаивались, что это осложнит наши с вами отношения, в стремени, да на рыс-сях. Однако не будем об этом. Итак, что происходило дальше?
— Я попросила своих надежных людей отыскать ее еще раз. Но сделать это очень деликатно. Могу сказать, что занимались поисками друзья моего брата, которые были предупреждены и понимают ситуацию.
— Зря вы все это затеяли, зря! — нервно прошелся Власов по самому краю осыпи. Это было настолько опасно, что в какое-то мгновение Хейди приподнялась от напряжения и проследила, как беспечно он марширует по краю гибели.
— До сих пор я ничего не делала зря, — парировала Хейди, — для этого я слишком горько научена жизнью и достаточно прагматична.
— Зачем вам это понадобилось, в стремени, да на рыс-сях?
— Только для того, чтобы вы опять могли встретиться с ней, Андрэ.
— А зачем мне встречаться?! К тому же сразу напоминаю, что не просил вас организовывать никаких встреч ни с ней, ни с кем бы то ни было из своих бывших сослуживцев.
— Вы не настолько глупы, чтобы приставать ко мне с подобными просьбами. К тому же, насколько мне известно, не склонны к самоубийству. — Хейди вновь иронично взглянула на Власова и отвернулась, нацелив взгляд куда-то в долину. — Даже в тех случаях, когда всякий уважающий себя генерал вермахта неминуемо воспользовался бы личным оружием.
— Не так уж много их воспользовалось, судя по тому, сколько оказалось в плену, — решительно парировал Власов, хотя и понимал, что это не достойно генерала.
— Я подчеркнула: «Уважающий себя», — спокойно уточнила вдова. — Ведь воспользовался же личным оружием мой муж, — продолжала хладнокровно мстить Андрею, — предпочтя позору плена благородную смерть.
— Ну, знаете… — поиграл желваками Власов. Последнее замечание он воспринял, как генерал любой армии мира, — словно пощечину посреди бала. — Я перешел на сторону Германии, чтобы сражаться за освобождение своей Родины. Пустить себе пулю в лоб я всегда успею, в стремени, да на рыс-сях.
— За освобождение? — уже откровенно издевалась над ним Хейди. — Как мило! Не забудьте сообщить об этом фюреру — если только снизойдет до встречи с вами. Он будет счастлив узнать, ради чего — по вашему мнению — на Восточном фронте гибнут лучшие его дивизии.
«Ну и нажил же ты себе врага! — ужаснулся Власов, понимая, что конфликт зашел слишком далеко. — Уж с кем с кем, а с этой женщиной надо быть осторожнее».
— Если моя встреча с фюрером состоится, я скажу ему то же самое, что сказал вам.
— И потом, я не уверена, что вы действительно перешли на сторону Германии. Впрочем, я увлеклась, — неожиданно прервала она монолог в самом устрашающем месте. — Вернемся к Марии Форотофой, — когда Хейди волновалась, русский звук «в» давался ей с особым трудом, — и к вам. Но, прежде всего, к этой вашей, как это у вас там называлось? Ага, к «походно-полевой баб-пфьонке».
— Вот именно: «баб-пфьонке», — грустно улыбнулся Власов, доставая портсигар.
Знал бы он, что Хейди тянет его в горы, на эту святую красоту, ради такого допроса, он, конечно же, попытался бы сбежать в Дабендорф еще вчера. Но кто бы мог предположить, что эта красавица окажется похлеще целого штата присматривающих за ним гестаповцев и СД-эсовцев.
Власов так и не закурил. Измяв и выбросив папиросу, генерал несколько раз прошелся мимо кострища, и Хейди казалось, что он вот-вот скажет ей что-то очень резкое и оставит ее здесь одну. Но вместо этого Андрей уселся на один из валунов, и, обхватив голову руками, впал в забытье.
— Наполеон перед Ватерлоо, — с ироничной жалостью к нему прокомментировала Хейди. Налетевший ветер ерошил ее волосы, превращая голову в воронье гнездо. — Он, видите ли, решается!
— Решается на что?
— Как на что? Идти или не идти к своей бабпфьонке Форотофой, — первой поднялась Хейди.
— Стоп-стоп. Не нравится мне весь этот разговор. Она что, уже здесь?!
— Вполне возможно. Я специально увела вас из санатория и морочу вам голову, ожидая, когда ее доставят.
— Позвольте, но ведь несколько минут назад вы говорили, что ее еще вроде бы только разыскивают.
— Разве? Странно.
В ту же минуту из долины, которая подходила к строениям санатория, донеслись звуки автомобильного мотора.
— Судя по всему, это как раз и везут вашу «баб-пфьонку Форотофу», — произнесла Хейди, проследив, как легковая машина скрылась по ту сторону здания, где обычно останавливался транспорт, которым прибывали отдыхающие. Вышел ли кто-либо из нее, этого Хейди и Власов видеть не могли.
— Уму непостижимо!
— Ничего не поделаешь, придется постигать, мой генерал генералов, — с нежной мстительностью посоветовала ему Хейди, решительно направляясь к тропе, ведущей к главному корпусу. — Встретитесь со своей Форотофой, побудете с ней, посоветуетесь, а потом уже будем окончательно решать.
— Странная вы баб-пфьонка, — мрачно и почти оскорбленно ухмыльнулся Власов. — Какого дьявола вы заварили всю эту бурду, да еще и после помолвки? Ведь можно было выяснить все это до нее, в стремени, да на рыс-сях.
— Какой смысл выяснять? Ведь до последнего дня у меня не было уверенности, что вы всерьез намерены жениться на мне. Вот теперь, когда вы официально объявили об этом, можно и столь же официально проверить искренность ваших намерений.
— А если я предпочту остаться со своей «баб-пфьонкой Форотофой»? — спросил Андрей, тоже поднимаясь. — Что тогда вы скажете своим Биленбергам, происходящим от грюнвальдских рыцарей?
С минуту Хейди молча ступала по тропинке впереди него. Казалось, она занята только тем, чтобы внимательно смотрела себе под ноги, и вообще, передвигалась с такой роковой нерешительностью, словно пребывала на заминированном поле.
— Тогда я, очевидно, буду чувствовать себя столь же неловко, как вы сейчас. С той только разницей, что судьей вашей неловкости являюсь я одна, а судьей моей — окажется добрая половина командного состава войск СС, всех, кто знал и знает меня, моего мужа, весь наш род.
Власов уважительно и в то же время виновато помолчал. Это он, для немцев — человек без рода-племени, мог не волноваться за свою репутацию несостоявшегося жениха. У Хейди все выглядело намного сложнее.
