29
Они сидели на террасе, примыкающей к кабинету Хейди Биленберг, в низких креслах-качалках, с бокалами вина в руках. Время было рабочее, но Хейди не придавала этому значения. Она давно сумела подстроиться под несуровый режим тылового военного санатория, где каждый попавший сюда фронтовик стремится отхватить от ускользающей мирной жизни все то последнее, что она все еще способна подарить ему.
Однако эти двое на фронт не собирались, а посему полностью могли предаваться санаторной неге. День выдался чудным. Июльская жара смягчалась прохладой гор, сиреневый кустарник дарил утонченный, почти эротический аромат свидания, а стая птиц неспешно вершила над территорией санатория какой-то свой, только ей известный ритуал.
— И вы, Вильфрид, считаете, что из этого действительно может получиться что-то серьезное?
— Из чего именно, Хейди? — наклонился капитан Штрик-Штрикфельдт так, чтобы одной рукой упереться в разделявший их «фруктовый», сплетенный из лозы столик, словно бы хотел дотянуться губами до ее бокала.
— Из всего того, что задумано этим вашим русским генералом Власовым, — и капитан обратил внимание, что женщина впервые сумела произнести фамилию русского правильно — не «Фласофф», а «Власов».
— Прежде чем ответить, Хейди, я хотел бы поинтересоваться: вам вообще-то что-либо известно о России? Точнее, что, собственно, вам известно об этой стране?
— Будь вы экзаменатором, наверняка ужасно разочаровались бы в моих познаниях. В свое время, уж не помню, в каком именно году, там случилась революция, в результате которой вся власть оказалась в руках сионист-коммунистов. Ну как, ошарашила?
— Особенно своим новым определением: «сионист-коммунистов».
— Разве не так? Я читала, что именно так и случилось. А если добавлю, что в России сильные морозы? И что их фюрера зовут Сталиным, а «гестаповского Мюллера» — Берией?
Капитан заинтригованно прокашлялся, и Хейди, виновато взглянув на него и поеживаясь, словно действительно предстала перед строгим экзаменатором, добавила:
— Нет, о том, что в революцию коммунистами руководил немецкий шпион Ленин, я тоже знаю. Но ведь и требовать от меня большего вы, русский немец, не имеете морального права.
— В том-то и дело, что не имею, — со скорбной миной на лице признал Штрик-Штрикфельдт.
Он уже привык к тому, что «русский немец» каждый произносит со своим, особым смыслом, и понимал, что сейчас не время акцентировать внимание на «сомнительности» его происхождения.
— Вы все еще не закончили экзаменовать меня, капитан, и придумываете убийственный вопрос? — напомнила о себе Хейди, кокетливо поводя кончиком языка по несколько утолщенной, грубовато очерченной верхней губе.
— Увы, убедился, что экзаменовать вас дальше — совершенно бессмысленное занятие. И так ясно, что о России вы знаете не больше, нежели о Новой Каледонии.
— Где это? — простодушно поинтересовалась Хейди, игриво поморщившись. Она никогда не пыталась казаться умнее и начитаннее, нежели это было на самом деле.
— Восточнее Австралии, если только я правильно сориентировался в просторах Океании.
— Вот видите. Попробовала бы я после этого не согласиться с вами! — продолжала повиливать кончиком языка Хейди. С годами она совершенно не менялась. Эта женщина принадлежала к тем людям, которым удобно, чтобы не сказать, уютно всю жизнь оставаться в давно минувших, беззаботных шестнадцати годах. — Но заметьте: моих познаний вполне достаточно, чтобы понимать, что Россия — огромная империя, способная со временем властвовать над всем миром. Если только найдется человек, которому удастся поднять ее с колен полукрепостного большевистского рабства. Как это ни странно, большую часть вчерашнего вечера я провела за картой мира, точнее, за старой картой мужа, времен Первой мировой, на которой Россия все еще оставалась в своих имперских пределах.
— Даже так? — загадочно ухмыльнулся капитан.
— Напрасно иронизируете, — упрекнула его Биленберг.
— Но я не по поводу карты.
— По поводу командующего Русской Освободительной Армией — тем более. Прекрасно помню, что Власову пришлось повоевать еще в Гражданскую войну; что он — из самых молодых русских генералов, и что его очень высоко ценил Сталин, пытавшийся даже спасти его. И все это — из ваших уроков, капитан.
— Поверьте, я зауважал вас, Хейди. А что касается Власова… Когда в декабре сорок первого его 20-й армии, вместе с армией генерала Рокоссовского, удалось прорвать блокаду Москвы и значительно потеснить наши войска, Сталин наградил его орденом и повысил до генерал-лейтенанта. Не знаю, правда ли, но ходят слухи, что после поражения армии Власова под Волховом Сталин предложил Власову самолет, на котором его должны были доставить в Москву. Но генерал отказался, заявив, что предпочитает разделить участь своих солдат.
— Почему вы ссылаетесь на слухи, что вам мешает спросить об этом самого генерала?
— Спрашивал. Генерал ответил, что теперь это уже не имеет никакого значения.
— И что, получив такой ответ, вы тут же успокоились?! — повертела Хейди между пальчиками ножку бокала. — Вам не приходило в голову, что он боялся садиться в этот самолет, чтобы не быть расстрелянным? Ведь коммунисты перестреляли массу своих генералов и офицеров, которые в сорок первом терпели поражение от наших войск, — и, перехватив заинтригованный взгляд капитана, тут же призналась: — Не пугайтесь, капитан, я пока еще не стала изучать историю Второй мировой. Все это я узнала из беседы с Мелиттой.
— Так она уже здесь?!
— Почему «уже», и с какой стати восторг? Вы с нетерпением ожидали ее приезда? Или хотя бы знали о нем? Сама Мелитта утверждает, что решилась на эту поездку неожиданно, просто находилась неподалеку.
Капитан не мог признаться, что Гелен специально прикомандировал сюда Мелитту, чтобы она помогла сблизить Хейди с генералом Власовым, поэтому сказал, что это у него просто так, сорвалось с языка.
— Когда она прибыла?
— Вчера вечером. Намерены встретиться с ней?
— Разве что этого захочет генерал Власов.
Хейди сделала несколько небольших, но решительных глотков вина и наклонилась к Вильфриду.
— Хотите сказать, что они часто видятся?
— К Мелитте генерал равнодушен. По крайней мере — как к Женщине.
— Ладно, попытаюсь вам поверить.
Генерал Керцхоф, чей номер находился на втором этаже, прямо над верандой, вновь проявлял все признаки меломании, в сотый раз прокручивая на патефоне одну и ту же пластинку с музыкой Вагнера. И они — капитан и Хейди — прислушивались к этим заунывным мелодиям, лениво покачиваясь в обтянутых коричневатой кожей креслах-качалках, представая перед каждым, кто мог видеть их, влюбленной парой. Им обоим это казалось совершенно некстати, поскольку они давно и настолько остыли друг к другу, что некогда вместе проведенная ночь — тайно, в одном из освободившихся «генеральских» люксов санатория, — уже казалась нереальной романтической иллюзией или предутренним сексуальным бредом.
Кто бы мог поверить теперь, что они потеряли не только способность ревновать, но даже интересоваться личной жизнью друг друга? Но так оно на самом деле и было.
— Как считаете, несмотря на его измену, в России Власов все еще довольно популярен? Почти как Наполеон в начале своей карьеры?
— До сих пор генералов в России делили на тех, кого Сталин уже расстрелял или сослал в Сибирь, и тех, кто каким-то чудом уцелел. Власов относился к тем, кто не только уцелел, но и сделал при диктатуре коммунистов неплохую карьеру. Вопрос в том, свидетельствует ли этот факт в пользу Власова.
Хейди почему-то недовольно поморщилась. Штрик-Штрикфельдта это удивило. Ему-то казалось, что замечания, которые он высказывает, вполне по теме.
— Вы уходите от главного вопроса, который интересует меня.
Капитан взглянул на лечебный корпус санатория. В эти минуты в одном из его залов генерал Власов принимал лечебную ванну, после которой должен был явиться сюда. Штрик-Штрифельдту не хотелось, чтобы командующий заставал их вместе. Хейди должна была стать тем человеком, который бы соединял их, умиротворяя при этом генерала перед лицом исходящей из Берлина неопределенности.
Давая благословение капитану на это знакомство, генерал Гелен улыбнулся своей сургучной улыбкой и вполголоса произнес: «Чем больше Власов будет погрязать в любовных сетях нашей вдовушки, тем меньше будет возмущаться творящейся против него здесь, в Германии, несправедливостью».
— Какой именно вопрос вдруг столь жгуче заинтересовал вас, доктор Биленберг?
— Может ли этот ваш генерал претендовать на русский трон? — решительно, жестко спросила Хейди, нервно поводя точеным миниатюрным подбородком в сторону лечебного корпуса с его сероводородными и прочими купелями. — Я имею в виду реально претендовать.
— На трон — вряд ли.
Хейди недоверчиво просверлила капитана своим острым взглядом. Ответ ее явно не удовлетворял.
— Власов что, не готов к этому? Ему не хватает амбициозности? Не обладает достаточной силой воли? Ну, говорите же, говорите, капитан.
— Дело здесь не столько в самом генерале, сколько в общественном мнении. Боюсь, что в ближайшие сто лет в умах русских будет господствовать стойкое отвращение ко всякому трону и всякой короне.
— Ах, только в этом смысле? — сразу же взбодрилась Хейди. — Тогда это еще исправимо.
— А вот на кремлевский кабинет вождя, занимаемый сейчас Сталиным, — вполне. В настоящее время в России нет политического лидера, способного не то что противостоять генералу Власову, но хотя бы в какой-то степени конкурировать с ним.
— А этот их маршал Жуков, о котором сейчас так часто упоминают в нашей и в зарубежной прессе?
— Вернее, маршал, о котором вам говорила Мелитта.
— Существа дела это не меняет.
— Я имел в виду лидера-антикоммуниста.
Хейди вновь недоверчиво взглянула на капитана, и так, не отводя взгляда, словно пыталась уловить миг, когда он выдаст себя и окажется, что его утверждение — всего лишь шутка, откинулась на спинку кресла.
— Мы давно знакомы с вами, Вильфрид, поэтому позволю себе быть откровенной. Я должна знать, на кого ставлю. Для меня это важно.
Капитан молча кивнул. Он помнил, что с убиенным супругом жизнь у Хейди не сложилась, причем с самого начала. То есть однажды она уже явно «поставила не на того».
— Нет, капитан, я имела в виду нечто совершенно иное, — вычитала женщина его мысли. — Речь идет не только о стремлении заполучить многотерпимого супруга. Вы ведь знаете, что мне, вдове эсэсовского офицера, непросто будет объяснять людям нашего круга, почему вдруг я решилась выйти замуж за бывшего красного генерала, за бывшего коммуниста, бывшего пленного. И коль уж мне придется выдерживать осуждающие взгляды, то хотелось бы знать, что есть за что страдать…
— И не только осуждающие взгляды, — спокойно уточнил Штрик-Штрифельдт.
— …по крайней мере, должна быть уверена, что жертва моя не напрасна. Что этот человек не опустится до уровня приживалы на моей баварской вилле. Это я сама желаю стать «приживалкой» в Кремле — коль уж на то пошло.
— Неописуемая храбрость, — только и смог произнести капитан, поражаясь беззастенчивой откровенности «эсэс-вдовы».
— Мне уже столько лет, что выходить замуж просто так — бессмысленно. Пора уже на что-то решаться, тем более что представляется такой уникальный случай.
«А ведь в выборе кандидатуры на проведение операции „Вдова“ мы явно не ошиблись, — самодовольно отметил Штрик-Штрикфельдт, вспоминая недавний разговор с генералом Геленом. — Ничего не поделаешь, в разведке иногда приходится не только „убирать“ людей, но и женить их». Шеф должен помнить, что это он, Вильфрид, предложил кандидатуру Хейди, притом что она вполне могла оставаться его собственной любовницей. Так что пусть ему это зачтется.
— Время от времени мы станем напоминать Власову, — вновь взялась за бокал с вином Хейди, — что Кремль находится далеко за пределами Баварии. И что завоевать его будет куда сложнее, нежели сердце тоскующей одинокой женщины.
— Пусть сначала завоюет Москву, а затем уже… думает о ее сердце. Понимаю…
— А что касается отвращения русского народа к трону… Пусть только Русская Освободительная Армия войдет в Москву, — мстительно улыбнулась Хейди, — а там уж мы найдем способ заставить русских плебеев вспомнить о том, с чего зарождалась их древняя империя.
— Вы, немка, намерены вернуть русским их трон?! — неприлично хохотнул Вильфрид.
— Прежде чем беседовать со мной на эту тему, потрудитесь вспомнить происхождение русской императрицы Екатерины II и жен всех русских императоров, — запустила в капитана Хейди тот информационный бумеранг, которым в свое время он сам пытался сразить ее.
