20
Старая, вконец ослабевшая змея заползла на вершину скального обломка и, греясь на солнце, лениво уставилась на людей. Какое-то время рейхсфюрер и змея гипнотизировали друг друга, оставаясь совершенно неподвижными. Это продолжалось до тех пор, пока штандартенфюрер д’Алькен не извлек пистолет и не рассек пресмыкающееся несколькими меткими выстрелами.
— Знаю, что вместе с пропагандистским отделом вермахта вы затеяли сейчас новую операцию.
— Под кодовым названием «Скорпион».
— Название будем считать красноречивым. А как с успехами?
— Особых успехов пока не наблюдается. Все по той же причине. Переходя на нашу сторону, русские очень рискуют. Мы отходим, и тут же приходят коммунисты. Сразу же начинаются расстрелы, концлагеря, ссылки в Сибирь. Многие не хотят служить нам, но согласны служить под началом русских генералов, выступающих за «свободную Россию без коммунистов».
— Вы говорите все это, чтобы расчувствовать меня, штандартенфюрер? Зря стараетесь. Вы ведь знаете, что мои сопереживания несчастным русским, отданным на произвол коммунистам, и так довольно глубоки и искренни.
По идее Гиммлер должен был произнести это с легкой иронией. Однако д’Алькен так и не сумел уловить ее. «Ирония, очевидно, в том и заключается, что Гиммлер приучил себя произносить подобные „спичи“ совершенно серьезно и совершенно искренне», — объяснил себе шеф эсэсовского официоза, по старой журналистской привычке пытаясь всему дать собственное толкование.
— Господин рейхсфюрер, я понимаю, что ваше время слишком ограниченно, — произнес он.
— Вот в этом вы не ошибаетесь, — поиграл желваками Гиммлер и, бросив последний взгляд на вздрагивающее тело змеи, направился к стоящим поодаль, на выходе из «чащи», машинам.
— Могу ли я сообщить Власову, что вы готовы принять его? Если это так, мы у себя в газете — да и пресса, рассчитанная на население оккупированных территорий, — могли бы преподнести сию новость в соответствующих интонациях и с соответствующими комментариями.
Вопрос был задан настолько прямолинейно и беспардонно, что рейхсфюрер уставился на д’Алькена с таким же удивлением, с каким еще недавно смотрел на змею. Но все же почувствовал, что это тот случай, когда, с пропагандистской точки зрения, выгоднее дать «добро».
— Я жду генерала у себя двадцать первого июля, — скороговоркой отмахнулся он от продолжения темы. — Надеюсь, дата господина Власова устроит? — теперь он не скрывал ни презрения своего, ни сарказма. — Или, может, генерал сам назначит дату и время?
— Его устроит любой день из отведенных ему на этой грешной земле.
— Время ему сообщат дополнительно. Но вы, штандартенфюрер, должны понять, что ни фюрер, ни я никаких особых чувств к этому генералу не испытываем.
— Мне это известно лучше, чем кому бы то ни было.
— К тому же следует обратить внимание на то, как он ведет себя во время встреч с населением освобожденных нами территорий. Как можно относиться к генералу, который заявляет, что после победного завершения войны он будет рад видеть немцев в качестве гостей Свободной России?
Штандартенфюрер понял, что речь идет о том восторженном приеме, которое русское население устраивало Власову во время его пропагандистских поездок в Смоленск, Могилев, Бобруйск, Псков, Лугу… В Луге восторженные поклонники Власова прорвались через заградительный заслон полиции и попытались поднять мятежного генерала на руки. Вот он в своих речах и расхрабрился.
— Непростительное, истинно русское свинство, рейсхфюрер, — вот как это называется. Но ведь и мы тоже не должны забывать, с кем имеем дело. Конечно, подобные высказывания можно списывать и на пропагандистские издержки, тут уж все зависит от отношения к самому Власову.
— Оно вам известно, — процедил Гиммлер.
— Кстати, если уж господин Власов настолько — как любят выражаться русские — «пришелся не ко двору», почему мы должны терпеть его? В конечном итоге, для нас ведь важен не Власов, а сама идея Русского освободительного движения. Разве не так?
— Скажите прямо, штандартенфюрер: вы со своим другом, генералом Геленом, намерены кем-то заменить Власова? — мрачно улыбнулся Гиммлер.
— Гелена русские вряд ли воспримут. А вот генерал Жиленков вполне подошел бы.
— А что, у русских есть и такой генерал? — артистично вскинул брови рейхсфюрер. Однако д’Алькен понял, что это всего лишь игра. О Жиленкове рейхсфюрер, конечно же, слышал, не мог не слышать. — У них тут что, свой Генштаб?
— Поскольку существует армия, должен существовать и генералитет, — сдержанно остепенил его д’Алькен. К чинам выше полковничьих он, полковник войск СС, всегда относился с должным почитанием. — Мы уже обсуждали его кандидатуру с Гайнцем Гельмихом. Как оказалось, командующий тоже готов поддержать кандидатуру Жиленкова.
— Считаете, что этому генералу хватит авторитета и решительности, чтобы возобладать во всем этом расхристанном Русском освободительном движении?
— Уверен. Жиленков достаточно решителен, когда того требуют обстоятельства, и сдержан, когда того требует чувство такта, которое так часто изменяет пролетарскому генералу Власову. Кроме того, Жиленков — один из авторов власовской «Смоленской декларации», он стоял у истоков Русского освободительного движения. И вообще, больший «власовец», чем сам Власов.
— Но это вызовет раскол в среде русских. Они устроят здесь настоящую гражданскую войну. Разве вы не знаете, что они там, у себя в России, так и не довели ее до естественного завершения? Уж что-что, а истреблять друг друга они научились.
— Не сомневаюсь. Судя по воинственности белых офицеров, находящихся в Германии и во Франции, а также красных — по ту сторону фронта, они способны на еще одну многолетнюю гражданскую, — согласился штандартенфюрер. — Но позволю себе заметить: раскол возможен в том случае, когда Власов будет среди активных членов Русского комитета, членов руководства движением; если он все еще будет оставаться…
— Вот это другое дело, — мрачно пробубнил Гиммлер. — Тогда, может быть, есть смысл сразу же встретиться с этим вашим… Жиленковым, пока русские сами не убрали его? Знаете, полковник, у нас, в штабе командования СС, как-то не принято пожимать руки покойникам.
— С вашего позволения, я поговорю с самим Жиленковым. Думаю, отказа не последует. Но формальность есть формальность.
— Так вы еще не беседовали с ним… — грустно констатировал Гиммлер, с сожалением глядя на полковника. — Придется перевести вас в действующую армию, штандартенфюрер. Редакторское кресло действует на вас деморализующе.
— Потому и не торопился беседовать с Жиленковым, что Решил: прежде всего, следует проконсультироваться с вами, господин рейхсфюрер, — запоздало попытался объяснить свою неспешность д’Алькен.
