После завтрака Штрик-Штрикфельдт представил сотрудника отдела армейской пропаганды Генштаба обер-лейтенанта Дюрксена. Тоже из прибалтийских немцев, и тоже неплохо владеющего русским. Власов зауважал его с той минуты, когда услышал, что тот представляет здесь полковника фон Ренне и прислан сюда Николаем фон Гроте.

Первое, что сделал этот плечистый, представительный обер-лейтенант, больше похожий на гренадера, нежели на пропагандиста, — это выложил на стол фотокопии газетных публикаций материалов самого Власова и о нем — в «Правде», в «Известиях», «Комсомольской правде», в «Красной звезде». Власов тут же прошелся взглядом по знакомым названиям: «Новые методы учебы», «Командир передовой дивизии»… Здесь же и интервью с ним, сделанное перед наступлением 20-й армии на подмосковный Волоколамск американским журналистом Лари Лесюером, а также интервью французской журналистки Эв Кюри. И, наконец, недавние сообщения о разгроме 2-й Ударной армии и пленении ее командующего — в немецкой прессе.

— У нас также есть масса других материалов из «досье генерала Власова», которые способны освежать вашу память, господин генерал, — заверил его обер-лейтенант. — Они же помогут вам при работе над статьями и текстами для выступлений.

— Неужели так давно интересуетесь моей персоной?

— В нашем отделе также много информационного материала, связанного с количеством жертв коммунистических репрессий в Советском Союзе, с некоторыми аспектами внешней и внутренней политики сталинского режима, — не стал напрямую отвечать на его вопрос Дюрксен. — Кстати, мне сказали, что у вас уже готов текст листовки.

— Мы тут с полковником Боярским действительно кое-что насочиняли, — смутился Власов, как начинающий поэт, принесший свои первые литературные опыты на суд мэтра. — Наверное, это всего лишь основа для будущей листовки.

Обер-лейтенант внимательно ознакомился с текстом, немного почеркал его, а потом вдруг спросил:

— А почему в вашей листовке нет главного — призыва к красноармейцам переходить на сторону немецкой армии?

— Я принципиально не хочу призывать к этому, чтобы не подумали, что генерал Власов обращается к ним только потому, что желает выслужиться. Главное, чтобы они понимали, что настоящий их враг — коммунистический режим, закабаливший Россию; а там пусть решают. Возможно, кто-то из них сам попытается создать добровольческий партизанский отряд в тылу красных.

— Своеобразный взгляд на цель листовки, — качнул головой обер-лейтенант, — в самом деле, своеобразный. Впрочем, кто знает, возможно, это тоже сработает. Дабы не терять времени, я сегодня же передам текст по радио, чтобы с ним ознакомилось мое командование. При этом объясню вашу позицию, господин генерал.

Уже отправив текст листовки в свой портфель, он бегло ознакомился с написанной Власовым частью «открытого письма», одобрил ее и тут же посоветовал генералу как можно скорее завершить свое послание, с которым, по его мнению, уже вполне можно появляться в «пропагандистском» лагере военнопленных в Берлине.

Представитель отдела армейской пропаганды все еще находился в винницком «Чистилище», когда из Берлина пришло ободряющее сообщение о том, что листовки за подписью генерала Власова уже третий день подряд разбрасываются над позициями красноармейцев. Уже появилось несколько десятков перебежчиков. Причем почти каждый из них интересовался, действительно ли в плену находится «тот самый генерал-лейтенант Власов, о котором говорят как о спасителе Москвы, и действительно ли он лично подписывал текст этой листовки?» Эти же перебежчики свидетельствовали, что имя Власова, решившего сражаться против большевизма, производит на многих красноармейцев ошеломляющее впечатление.

— Как видите, господин генерал, вы вновь становитесь популярным, — сообщил обер-лейтенант. — При этом заметьте, что мы выполнили данное обещание: призыва к красноармейцам переходить на сторону вермахта в подписанном вами тексте нет.

— Действительно, нет, — мрачно признал Власов, прочтя листовку.

Причем сразу же чувствовалось, что особого восторга от взлета своей славы в красноармейских массах он не ощущал. Понимал, что советская пропаганда долго ждать себя не заставит, на него тут же начнут навешивать всех собак в связи с гибелью 2-й Ударной, объясняя эту гибель исключительно предательскими действиями Власова.

Как и предсказывал полковник Боярский, едва Власов завершил работу над своим «Открытым письмом», как в «Чистилище» примчались птицы покрупнее обер-лейтенанта — сначала фон Гроте, а чуть позже прикатил и фон Ренне. С этим эскортом Власов и прибыл вскоре в «пропагандистский» лагерь на окраине Берлина.

С первых же дней этот небольшой лагерь, чем-то смахивающий на разбросанный по нескольким корпусам дом отдыха, настолько приглянулся мятежному генералу, что он предложил командованию вермахта превратить его в «политический центр» Русского освободительного движения и в штаб-квартиру Русской Освободительной Армии, пусть пока еще и не созданной.

Командование вермахта отнеслось к этой идее снисходительно, и для начала отделу армейской пропаганды позволено было создать в лагере некий «Русский комитет», в который вошли несколько бывших красных генералов и офицеров, выразивших желание сотрудничать с вермахтом. В частности, его членами с готовностью стали бывший начштаба 19-й армии генерал-майор Василий Малышкин; бывший начальник училища противовоздушной обороны Наркомата Военно-Морского флота генерал-майор Иван Благовещенский, бывший сотрудник редакции газеты «Известия», еврей Михаил Зыков, чуть позже казненный немцами; бывший бригадный комиссар Георгий Жиленков… Причем первой значительной акцией Русского комитета стало его обращение к бойцам Красной Армии и к русскому народу, названное «Смоленским. манифестом» и появившееся в немецкой печати, а также в виде листовок за подписью председателя Русского комитета генерала Власова и секретаря комитета генерала Малышкина.

Изложив во вступительной части этого манифеста уже известные по «открытому письму» Власова причины, приведшие к созданию Русского освободительного движения, Русский комитет провозглашал и разъяснял, что «место русского народа — в семье европейских народов». И место будет зависеть от степени участия в борьбе против большевизма, ибо уничтожение кровавой власти Сталина и его преступной клики — в первую очередь дело самого русского народа.

«Свято веря, — сообщалось в манифесте, — что на основе этих принципов может и должно быть построено счастливое будущее русского народа, Русский комитет призывает всех, находящихся в освобожденных областях и в областях, занятых еще большевистской властью, рабочих, крестьян, интеллигенцию, бойцов, командиров, политработников объединяться для борьбы за Родину, против ее злейшего врага — большевизма».

Только после появления «Смоленского манифеста» Власов по-настоящему осознал, как далеко он зашел в своей борьбе против коммунистического режима, какая ответственность лежит на нем за судьбы красноармейцев, которые поверят его призывам, и какая опасность нависает отныне лично над ним. Поскольку понятно стало, что теперь Сталин и Берия сделают все возможное, чтобы расправиться с ним не только пропагандистски, но и физически. Все мосты, связывавшие его с Красной Армией и с прошлой жизнью, — сожжены.