56
Май 1945 года. Германия. «Нордберг» — секретная база субмарин «Фюрер-конвоя» на побережье Северного моря

Пока адъютант передавал начальнику радиосвязи базы приказ главкома, сам Дениц отправился к одному из подземных, сооруженных в глубине прибрежной скалы причалов, у которого стояли специальные субмарины большого водоизмещения, относящиеся к соединению «Фюрер-конвоя».

С его появлением представители командования и службы безопасности базы «Нордберг» и стаи призраков сгруппировались у бетонного колпака охранного дота. А между ними и огромными черными телами субмарин офицеры начали поспешно и слишком суетно выстраивать из двух отделений — морских пехотинцев и арктических стрелков генерала Ширнера — почетный караул, а также оркестр, кое-как собранный из раненных в боях оркестрантов-пехотинцев, пребывающих на лечении в местном госпитале. Свой собственный, штатный оркестр новый комендант базы штандартенфюрер СС Ганс Кирхнер два месяца назад отдал на пополнение команды только что спущенного тогда на воду после ремонта линкора «Кемниц».

— Господин гросс-адмирал, — ленивой трусцой засеменил навстречу главкому не в меру располневший на береговых хардах комендант базы, — оберштурмбаннфюрер СС Отто Скорцени и лица, которые его сопровождают…

— …которых он сопровождает, комендант, — как можно внушительнее произнес Дениц, — он, а не его!

— …которых Скорцени, а не его… — разволновавшись, повторил Кирхнер, — сопровождает…

— Что вы, комендант, путаетесь в элементарном докладе, как пушистый кадетик — в нижнем белье портовой проститутки? — Виноват, господин гросс-адмирал.

Еще несколько дней назад амбициозный полковник от СС мог позволить себе посматривать на Деница свысока, убеждая себя и всех вокруг, что как комендант секретной базы «Фюрер-конвоя» он подчиняется только фюреру. Но теперь фюрера не было, а верховным правителем Германии стал Дениц, и с этим приходилось считаться даже ему, Кирхнеру. И Дениц, в общем-то, никогда раньше не отличавшийся мстительностью Дениц, прекрасно понимал это.

— Но вы так и не закончили свой доклад, полковник. Где там находится сейчас Отто Скорцени и «сопровождающие его»?

— Они должны появиться через теперь уже пятнадцать, — взглянул он на часы, — минут.

— Ясно, несите службу дальше. А почему вы все еще здесь? — сразу же переключился гросс-адмирал на стоявшего у пулеметной амбразуры дота командира разведстаи капитан-лейтенанта Вильтена.

— Мне приказано было находиться здесь и ждать…

— Все существовавшие до этой минуты приказы отменяются, капитан-лейтенант. Вам что, до сих пор не сообщили, что у Восточно-Фризских островов появился отряд английских кораблей?

— Никак нет.

— Так вот, теперь вы об этом знаете. Немедленно выводите свою стаю на боевые позиции. Нельзя допустить, чтобы англичане вошли в залив, прежде чем из него выйдет стая призраков.

— Они не войдут в него, господин канцлер.

— Подробности приказа вам сообщит радист. Но это должен быть решительный бой, капитан-лейтенант! — бросил он уже вдогонку командиру стаи, рванувшемуся к стоявшей у дальнего пирса субмарине. — До последнего патрона и не оплакивая потерь! Англичане надолго должны запомнить этот последний морской бой у берегов Германии!

— И они запомнят его, господин гросс-адмирал! — на ходу ответил Вильтен.

«А ведь и этого парня погубим, причем в самом конце войны! — подумалось гросс-адмиралу. Однако он тотчас же одернул себя: «Ты еще всплакни, провожая его в поход!»

Премьер несуществующего правительства и главнокомандующий теперь уже несуществующего военно-морского флота, Дениц понимал, что, возможно, бой в районе Восточно-Фризских островов действительно станет последним морским боем у берегов рейха, и тоже несуществующего. Но именно поэтому бой должен быть воистину героическим, достойным традиций славного германского флота!

Так уж получалось, что на любой его приказ накладывалась печать близкого окончания войны, которая сводила на нет целесообразность всех тех жертв, которые он теперь уже почти ритуально, без какой-либо военной целесообразности, приносил. Однако он не мог поступать иначе. Не имел права. Враги первыми должны были запросить мира. Это у них должны были окончательно сдать нервы, они должны были ужаснуться бесполезности всех тех огромных потерь, которые по-прежнему несут, ввязываясь во все новые и новые сражения с гибнущим рейхом.

И Дениц не сомневался, что именно так оно и произойдет. Иное дело, что для этого следует заставить оставшиеся в его распоряжении вооруженные силы до конца, вплоть до мирных переговоров, противостоять врагу. До последнего патрона и не оплакивая потерь! В этом заключалась сущность выработанной им стратегии.

Особую надежду в этой, уже не столько военной, сколько психологической, операции он возлагал на наличие мощных — общей численностью до миллиона солдат — армейских группировок фельдмаршала Шернера и генерал-полковника Рендулица в Чехии, которые, как ему доложили, обладали запасами боеприпасов и продовольствия на семь недель.

«Семь недель боеспособности этих двух групп армий плюс надежное положение германских войск в Скандинавских странах, и непобедимая, теперь уже почти легендарная 319-я пехотная дивизия на Нормандских островах — и есть твой стратегический резерв, — сказал себе Дениц. — Сейчас главное всячески напоминать о нем врагам. Пусть понервничают». — Командир стаи призраков! — Я, господин гросс-адмирал.

— Что вы можете сказать о готовности своей стаи к выполнению возложенной на нее исторической миссии, командор?

— Простите, корветтен-капитан.

— Я еще не разучился «считывать» чины своих офицеров, Штанге. Просто вам очень повезло: в океан вы уходите в чине капитана цур зее, а точнее, в чине командора, который будет сохраняться за вами и после окончания боевых действий.

— Есть принять чин командора! — на полные легкие выкрикнул Штанге, явно стараясь, чтобы о его повышении узнало как можно больше находящихся здесь моряков. — Кстати, это было моей детской мечтой: когда-нибудь выйти в море командором. Не контр- или вице-адмиралом, а именно командором. Даже не могу объяснить, почему я так решил.

— Я не чародей, раздающий плоды детских мечтаний. Не может стаей «Фюрер-конвоя», обеспечивающей отъезд самого фюрера, командовать офицер столь низкого — корветтен-капитан — чина. Несолидно как-то. В то же время у вас уже есть опыт похода в Латинскую Америку.

Взбодрившийся командор даже постарался не заметить, как Дениц, словно бы извиняясь перед, стоявшими рядом с ним комендантом базы Кирхнером и бригаденфюрером СС, начальником арктической школы Ширнером, уточнил:

— Это распоряжение Скорцени. Кстати, пора бы ему уже и появиться, — нервно взглянул он на часы. — Вместе с фюрером.

— Но это действительно фюрер? — приглушив голос и оглядываясь на отошедшую чуть в сторонку свиту гросс-адмирала, поинтересовался Штанге.

— Если вы еще раз зададите мне этот вопрос или хотя бы зададитесь им сами, в океан вы, конечно, выйдете, но только рядовым матросом.

— Есть не задаваться подобным вопросом, господин гросс-мирал!

— Мало того, если кто-либо из экипажа хоть на минутку усомнится в том, что на борту действительно находится фюрер, при очередном всплытии можете пристрелить его с именем Скорцени на устах.

«А ведь эти слова тоже принадлежат Скорцени», — понял Штанге. Он слишком хорошо знал интеллигентские манеры Деница, чтобы предположить, что в эти мгновения он изрекает своими собственными устами. Не хватало только, чтобы подобные реплики он завершал взрывной фразой человека со шрамами: «И никаких псалмопений по этому поводу! Никаких псалмопении!».

— Наубе, -обратился тем временем гросс-адмирал к появившемуся у причала адъютанту. — Пусть радист сообщит командиру

разведстаи, что я усиливаю его отряд двумя подлодками из своего резерва и торпедным катером, превращая его стаю в штурмовой истребительный отряд. Англичане и в самом деле должны запомнить этот последний бой гросс-адмирала Деница. Причем запомнить навечно.

— Есть сообщить… — начал было Фридрих Наубе, однако гросс-адмирал безжалостно прервал его. — Это должен быть бой на полное истребление. Всеми оставшимися силами, всей своей яростью и не оплакивая потерь. — А как только адъютант поспешил в береговую радиорубку, расположенную рядом со штабом базы, снисходительно оглянулся на новоявленного командора. -

…Однако на всякий случай запомните: нам, истинным германцам, решившим сражаться до конца, до последней возможности, нужен сейчас не Гитлер, нам нужен фюрер.

— Но сможет ли?…

— Никаких «но», командор! Решение принято, и теперь уже никаких «но»!

— Как прикажете, господин гросс-адмирал.

— Собственно, если вдуматься, германскому народу вообще никогда не нужен был Адольф Гитлер. Ему всегда нужен был мудрый, решительный, справедливый и хотя бы немного удачливый фюрер! Именно такой вождь у нас теперь снова есть!

— Каждого, кто посмеет усомниться в этом, я пристрелю в открытом океане с вашим, гросс-адмирал, именем на устах.

— Только так, Штанге: до последнего патрона и не оплакивая потерь!

…А еще несколько минут лифт, связывающий наземный дот-пещеру с подземной частью секретной базы субмарин «Фюрер-конвоя», открылся, и оттуда вышли: Адольф Гитлер, Ева Браун (гросс-адмирал твердо решил для себя воспринимать прибывших сюда людей в тех ролях, в которых они сейчас пребывали), оберштурмбаннфюрер СС Скорцени и еще какой-то молодцеватый оберштурмбаннфюрер, который, по замыслу обер-диверсанта рейха, должен был выступать в ипостаси адъютанта и личного телохранителя фюрера. Как затем выяснилось, это был обер-штурмбаннфюрер СС барон Вилли фон Штубер, военный губернатор Германской Патагонии и комендант аргентинской базы «Латинос».

Последним появился личный адъютант и офицер по особым поручениям Гитлера оберштурмбаннфюрер СС Рихард Шульце. Высокий, худощавый и педантично медлительный, он подчеркнуто держался чуть позади и в сторонке, однако само присутствие этого оберштурмбаннфюрера, хорошо известного Деницу, Ширнеру и некоторым высшим офицерам, должно было подтверждать идентичность «ожившего» фюрера.

Шульце не уходил в океан вместе с фюрером, в субмарине для него попросту не нашлось места. А не нашлось потому, что его не пожелал «отыскать» Скорцени, хотя Шульце порывался покинуть Германию, понимая, что для него как адъютанта и личного порученца фюрера пленение общим лагерем не ограничится. Однако обер-диверсант объяснил свое нежелание предать его спасительному чреву субмарины тем, что личный адъютант фюрера понадобится им здесь, как человек, способный на Библии поклясться, что фюрер жив и что он, Шульце, лично участвовал в проводах вождя к субмарине «Фюрер-конвоя».

Поначалу Дениц решил было, что, допущенному к тайне Лже-фюрера, Шульце вскоре не найдется места и здесь, на родных беpeгax, то есть сразу после отплытия Великого Зомби его попросту уберут. Но вчера понял, что все значительно сложнее. Как просветил его один из людей Кальтенбруннера, нашедших себе приют в службе СД во Фленсбурге, новой столице рейха, после покушения на фюрера Борман начал оттеснять Шульце, перекрывая ему «доступ к телу» вождя. Причем делал это настолько ловко, что фюрер поначалу даже не мог понять, что, собственно, происходит.

А не убрали личного порученца вождя, очевидно, только потому, что Гитлер время от времени интересовался, куда это девался Шульце и что с ним, после чего оберштурмбаннфюрера немедленно отправляли со срочным поручением в Берхтесгаден, в ставку «Бергхоф». Таким образом, до последних дней Шульце держали при рейхсканцелярии на второстепенных ролях, предавая его забвению фюрера и мучительной невостребованности.

Но с конца марта все вдруг резко изменилось. Хотя Шульце по-прежнему держали в ставке «Бергхоф», за сотни километров от Берлина, однако теперь к нему вдруг стали проявлять усиленный интерес не только офицеры СД, но и обитатели рейхсканцелярии. Первым с ним встретился Геббельс. Разговор вроде бы шел ни о чем; так, светский треп о горных лавинах, об альпийских курортах, о «подлом нейтралитете» Швейцарии, в кантонах которой проживают десятки тысяч германцев…

Но именно Геббельс, прощаясь с узником комфортабельной гауптвахты, как бы невзначай обронил странную фразу: «Прекрасная это ставка — Бергхоф. Жаль только, что нынешний фюpep терпеть не может холодные пейзажи местных Альп, не то, что бывший, убиенный».

«Простите, кажется, вы сказали: "нынешний" и "бывший убиенный"»?

«Именно так и сказал, — даже не пытался погасить нахлынувшую на губы ухмылку главный идеолог рейха. — Что вас удивило?»

«Но о чем это вы?!» — с неподдельным ужасом воскликнул личный порученец Гитлера.

«О Бормане, досточтимый вы наш оберштурмбаннфюрер Шульце. Детали всевозможных рейхсканцелярских видений и перевоплощений вам лучше обсуждать с рейхслейтером Борманом».

А затем были встречи со Скорцени, Кальтенбруннером, Борманом и вновь со Скорцени. Уже с начала апреля ему ненавязчиво, как бы намекали, начали внушать мысль, что на самом деле в рейхсканцелярии пребывает сейчас не фюрер, а его двойник, который действует по указке Бормана, получающего инструкции от настоящего фюрера. Сам же фюрер проходит курс лечения и восстановления нервной системы в одном из горно-альпийских курортов Штирии.

Кстати, помогал врагам Шульце в его «отстранении» от фюрера и другой личный адъютант Гитлера, обергруппенфюрер СС Юлиус Шауб, который считал себя личным адъютантом вождя с 1924 года и который, после мюнхенского путча в ноябре 1923 года, сидел вместе с фюрером в Ландсбергской тюрьме. Этот «старый товарищ фюрера по партии» всегда следил за приближением Шульце к фюреру с подозрением и неукротимой ревностью. Но и он теперь притаился.

…Сейчас трудно было понять, окончательно ли Шульце поверил в версию с «двойником в рейхсканцелярии», но роль свою он исполнял покорно и смирно. При этом, помня наставления Скорцени, старался не особо присматриваться к внешности омоложенного и оздоровленного фюрера.

А вот главкому флота это не возбранялось, поэтому он сразу же обратил внимание, что на сей раз Гитлер был без огромной, аляповатой бронированной фуражки, в которой обычно появлялся в течение всей войны, а новенький эсэсовский мундир без знаков различия сидел на нем, как на гвардейце придворной императорской гвардии; и взгляд его был жестким и слегка презрительным — взгляд истинного фюрера, с презрением оставляющего армию, которую так и не смог привести к победе, и страну, которую умудрился довести до полного краха.

— Мой фюрер, — чеканя шаг, подошел к вождю командир стаи призраков, — стая субмарин «Фюрер-конвоя» к выходу в море готова. Командовать стаей приказано мне, командору Ральфу Штанге.

— Я слышал о вас, Штанге, — похлопал его по предплечью фюрер, — мне представили вас как мужественного воина и талантливого подводника, только что вернувшегося после выполнения важного задания у берегов Северной и Южной Америки. Я не ошибаюсь?

— Никак нет, мой фюрер! — Явно нарушая инструкции Скорцени, Шульце слегка подался вперед, чтобы можно было видеть лицо фюрера.

— Адъютант, — не оглядываясь, подозвал Зомбарт-Гитлер барона Вилли Штубера. — Железный крест для командора Штанге.

Штубер мгновенно открыл портфель и достал орден, заранее подготовленный для командира стаи. Фюрер лично прикрепил его на грудь морского офицера. При этом все обратили внимание, о руки у фюрера не дрожат, спина обходится без старческой сутулости, и куда-то исчезла старческая походка. Понятно, что чудоподобное омоложение и оздоровление фюрера было волевым решением, а точнее сказать режиссерским ходом наставника Имперской Тени обер-диверсанта Скорцени. Это Скорцени, которого всегда раздражала старческая немощь вождя после вполне успешных попыток Зомбарта копировать ее, неожиданно рассвирепел и заявил: «К черту! Такой фюрер ни Германии, ни германским эмигрантам, ни тем более дипломатам и бизнесменам, которые захотят иметь с ним дело в Латинской Америке, уже не нужен! Все они должны видеть перед собой настоящего арийца: сильного, уверенного, в себе, вполне сознающего реалии того времени и той страны, в которых он пребывает».

Именно таким и предстает сейчас перед моряками его воспитаник — Великий Зомби, двойник, значительно превосходящий того, чьей имперской тенью ему суждено быть, — проницательный, решительный, рисковый, готовый и дальше вести за собой армию и народ.

Уловив на себе пристальный взгляд Великого Зомби, Дениц подошел поближе и, вскинув руку в римском приветствии, крикнул, обращаясь к строю моряков: «Хайль Гитлер!» — и вежливо ответил на пожатие фюрера. При этом гросс-адмирал краем глаза проследил за Шульце. Увидев, как перед фюрером расшаркивается его преемник на посту канцлера, личный адъютант Гитлера нервно передернул плечами и вытянулся по стойке смирно.

— Наберитесь мужества, рейхсканцлер, — твердо молвил Великий Зомби, глядя Деницу прямо в глаза. — В этой героической трагедии каждый должен сыграть только ему единственному самой историей отведенную роль. Но сыграть — этого мало, нужно быть достойным отведенной ему историей роли.

Несколько мгновений гросс-адмирал молчал, словно бы собирался с мыслями. «А ведь Великий Зомби прав: каждый из нас должен оказаться достойным своей исторической роли», — сказал он себе и признал, что в данной ситуации Имперская Тень ведет себя почти идеально: достойно выходя из той ситуации, в которой он оказался не по своей вине, а по вине и воле истории.

— Мне понятна моя роль, мой фюрер. Постараюсь быть достойным ее.

— Даже подписывая акт о безоговорочной капитуляции перед победителями Германии, вы должны вести себя так, как должен вести себя только руководитель непобедимой Германии. Они должны понять, что для нас и для них тоже эта капитуляция — всего лишь временная передышка.

«А вот теперь-то Шульце окончательно сбит с толку! — отметил про себя Дениц, постепенно увлекаясь затеянным Скорцени спектаклем. — Теперь он голову на отрез готов отдать, чтобы выяснить, что же, в конечном итоге, происходит. Впрочем, с толку сбит не только статист Шульце, но и сам Скорцени. Он явно не ожидал такого величественного оглушительного дебюта своего ученика на фюрер-имперской сцене».

Великий Зомби понятия не имел о том, знает ли о нем как о двойнике командир стаи призраков Штанге, зато прекрасно был осведомлен о том, что Дениц теперь уже в курсе всего того, что происходило за кулисами рейхсканцелярии и какую имперскую рулетку раскручивают Скорцени и Борман. Помня об этом, гросс-адмирал ожидал, что Имперская Тень стушуется и попытается или вообще избежать общения с ним, или же облечет это общение в некую заговорщицкую форму утаивания истинности происходящего от всех остальных обитателей базы. И был удивлен, когда, заставив своего преемника приблизиться к себе, фюрер вдруг заговорил так, чтобы его слышали и представители командования базой, и строй почетного караула, и даже жиденький строй оркестрантов.

— Германцы! Арийцы! Соратники по борьбе! На улицах наших городов — враги! За всю историю человечества ни германцы, ни какой бы то ни было иной народ не видели у своих стен такие несметные полчища врагов! Армии многих стран мира сжигают в эти дни наши поля, разрушают наши храмы, убивают наших сыновей и насилуют наших женщин. Сможем ли мы когда-нибудь простить им это? Враги очень надеются, что сможем, что вынуждены будем. Но они ошибаются: мы им не простим. Никогда!

В священной борьбе против всемирного жидокомунизма и жидомасонства мы побеждены только потому, что, испугавшись нашей силы, против нас выступили те страны, которые обязаны были оставаться в одном лагере с нами. Почему так произошло? Очевидно, потому, что мы не сумели донести до всех народов Европы то слово истины, которое было рождено нашей верой, нашими идеалами, нашей целью.

Да, мы побеждены, но не сломлены! жертвенность, вся наша борьба — это пример для будущих поколений истинных арийцев, та основа, на которой мы построим Четвертый рейх — еще более могучий, еще более совершенный, причем на сей раз — охватывающий элиту не только Германии, но и множества других стран и наций. Германский народ должен был пройти через это испытание огнем, мечом и пропагандистским словом, чтобы, овладев шарниром времени, оказаться на новом витке нашего национального развития.

«Шарнир времени — это из лексикона Гитлера», — довольный собой и успехами своего ученика, ухмыльнулся Скорцени. Сейчас он напоминал тренера, воспитанник которого наконец-то одержал первую победу.

— Сегодня я преклоняюсь перед тем человеком, который пал в борьбе против большевизма в рейхсканцелярии под моим именем, под образом фюрера… Отдадим же ему дань уважения и чести.

Услышав это, гросс-адмирал Дениц резко повел подбородком, словно почувствовал, что ему не хватает воздуха. Вздрогнув, он с удивлением взглянул на Скорцени. Ему казалось, что обер-диверсант должен был выслушать слова своего питомца со свойственной ему невозмутимостью, и был удивлен, увидев, что оберштурмбаннфюрер нервно ощупывает полы своего кителя, словно бы пытается нащупать припрятанный где-то там пистолет.

«В "речи фюрера", которую Великий Зомби должен был произнести перед нами, эти слова — о гибели в рейхсканцелярии двойника фюрера — предусмотрены не были, — понял Дениц. — Предполагалось, что этот момент Великий Зомби попросту обойдет молчанием. Но великий немой вдруг заговорил, причем явно не по заготовленному тексту. И заставил Скорцени занервничать».

— Этого «двойника фюрера» мы внедряли в рейхсканцелярию давно, с тех пор, как на меня было осуществлено покушение. Мы поняли, что враги пытаются обезглавить рейх, и мы им такую возможность предоставили. Настоящая борьба только начинается. Я покидаю Германию, но это не остров Святой Елены, это еще только остров Эльба, из ссылки на который я, подобно Наполеону, вернусь в Берлин триумфальным шествием батальонов моей старой гвардии.

«А ведь этот парень как раз и мог бы быть настоящим фюрером! — неожиданно поймал себя на крамольной мысли гросс-адмирал. — Интересно, где и каким образом Скорцени удалось заполучить его, а главное, по каким признакам определил в нем… Великого Зомби? Внешнее сходство — да, этого не отнимешь. Но лучше бы этого сходства не было или, по крайней мере, лучше бы Великий Зомби не увлекался им и не шлифовал его.

У этого человека свой путь, свой характер и свои амбиции. Он — фюрер сам по себе, независимо от того, чью имперскую тень пытается изображать. Тем более что Гитлер — не тот человек, которого хочется копировать и которому следует подражать».

— Вам, гросс-адмирал Дениц, — Великий Зомби выдержал надлежащую паузу и, лишь услышав такое милое его уху: "Слушаю,- мой фюрер!", — продолжил: — суждено было оказаться во главе рейха в самый трудный момент его существования, по существу, в момент его гибели. Но все мы верим, что вы найдете в себе мужество достойно встретить все ультиматумы врагов, выйти победителем из дипломатической войны с ними и вывести Германию из состояния войны.

Пока Великий Зомби изощрялся в красноречии, лже-Ева сначала молча понаблюдала за тем, как несколько эсэсманов, минуя строй почетного караула, заносят на причал их чемоданы, а затем остановилась в начале этого строя. В своей отлично подогнанной эсэсовской форме со знаками различия оберштурмфюрера, в элегантно посаженной на ржановолосую головку черной пилотке, она выглядела потрясающе. Окажись сейчас рядом с ней настоящая Ева, она — с ее нескладной фигурой, крестьянской походкой и жеманным, под мелкобюргерское пуританство, поведением, — выглядела бы провинциальной домработницей из местечковой окраины.

— Германцы, наша борьба продолжается! Куда бы судьба ни забросила меня, я всегда буду помнить о вас. Мы еще встретимся, и произойдет это значительно раньше, чем могут предположить наши враги. Мы еще вернемся, мы возродим Германию, сделав ее еще более могучей и прекрасной. И, как я и планировал, величественную столицу нашу Берлин переименуем в Германиа. Чтобы она стала столицей не только Четвертого рейха, но и столицей, священным городом всех германцев мира, всех, кто чувствует себя принадлежащим к ядру германской расы! А в центре величественного Германиа мы все же возведем колоссальный Дворец солдатской славы, с галереей фельдмаршалов и мемориальным монументом Неизвестному Солдату! Обязательно возведем. Оставайтесь же верными своему долгу и своему фюреру, а я, ваш фюрер и Верховный судья нации, навсегда останусь верен вам и Германии!

Скорцени так и не понял, кто из свиты Деница первым, не удержавшись в своем патриотическом рвении, выкрикнул: «Хайль Гитлер!» Но заметил, что первой вскинула руку в римском приветствии именно она, Фюрер-Ева. А затем произошло то, что неминуемо должно было бы произойти, если бы перед этими воинами выступая настоящий фюрер: причалы секретной базы огласило троекратное «Зиг Хайль!». А как только возгласы затихли, опять послышался голос Фюрер-Евы:

— Мы возродим тебя, Германия! Один народ, одна Европа, один фюрер!

Пока фюрер проходил сквозь строй почетного караула к трапу субмарины, Фюрер-Ева Альбина Крайдер, двойник Евы Браун, стояла рядом с начальником караула и, как и положено офицеру СД, отдавала ему честь, вскинув руку в римско-германском приветствии. Она так и не тронулась с места, пока оркестр не завершил исполнение «Баденвайлерского марша», официально признанного в свое время гимном фюрера.

— Я прощаюсь с вами, мои товарищи по борьбе! — прокричал Лжефюрер, уже стоя на краю трапа. — Но я не прощаюсь с тобой,

Моя Германия! — буквально взорвался он, потрясая поднятыми вверх кулаками, как это обычно делал фюрер, завершая свои выступления перед многотысячными толпами германцев. — Наша борьба, наша окончательная победа еще впереди! — прокричал он, уже пятясь перед строем моряков из команды субмарины командора Ральфа Штанге. — И заключается она не столько в победе нашегo оружия, сколько в победе наших идеалов!

Вы потрясли мое воображение, — негромко произнес обер-штурмбаннфюрер Отто Скорцени, подойдя к Альбине, чтобы, вежливо придерживая под руку, провести по шаткому трапу на палубу огромной субмарины.

— Речь сейчас должна идти не обо мне.

— Понимаю, прежде всего о нашем… фюрере, — хищно как-то улыбнулся обер-диверсант рейха, оглядываясь на Деница и его свиту, остановившихся в нескольких шагах от почетного караула прямо перед одной из амбразур мощного дота.

— Хотите, скажу вам то, что не решилась сказать тогда, во время нашей «альпийской ночи»? — спросила Альбина, как только они оказались одни посередине трапа, уединившись между пирсом и палубой субмарины.

— Вряд ли вам представится более удобный случай.

— Если быть абсолютно искренней, — едва слышно проговорила Фюрер-Ева, — то с некоторых пор для меня в мире существует только один фюрер — это вы, Скорцени.

— Прощальный женский комплимент, — слегка стушевавшись, проворчал обер-диверсант рейха.

— Вы правы: главное не в этом. На самом деле я хочу сказать то, что не решилась сказать тогда, в ставке фюрера, на исходе нашей «альпийской ночи». Сегодня здесь все не так, как должно быть. Германия опять идет по ложному пути. Это вы должны быть сейчас на месте Манфреда Зомбарта; это на вашу честь оркестр должен был играть «Баденвайлерский марш»; наконец, это вас, Отто Скорцени, германский народ должен почитать за фюрера, именно потому, что вы не имеете решительно ничего общего… с Гитлером! Абсолютно ничего общего!

— Но политическая реальность такова, что в это суровое, трагическое время германцы хотят видеть перед собой того, кого они течение стольких лет обожествляли.

— Понимаю: старый девиз национал-социалистов — «Вперед, за вожаком!» Вполне разделяю его. Но почему Гитлер? Только потому, что тогда, в тридцатые годы, перст судьбы не указал им никого, более достойного?

— Если бы это перст судьбы указал нам более достойного, не было бы потом ни великого рейха, ни национал-социализма, ни культа вождя. Ибо у нас, в Германии, все это зарождалось именно с Гитлера, так же, как в Италии — с Муссолини или в России — со Сталина, а в древней Монголии — с Чингисхана. Может быть, без появления этих личностей мир был бы лучшим, но это уже был бы совершенно иной мир. И мне, Скорцени, делать в нем было бы нечего.

— Впрочем, это уже философский спор, к которому мы обязательно вернемся где-нибудь на набережной Буэнос-Айреса.

— А пока что согласитесь, что, в общем-то, сегодня Зомбарт доказал, что он…

— В такие мгновения, Скорцени, не хочу слышать ни о каком Зомбарте, ни о какой Имперской Тени, — решительно и даже чуточку раздосадованно прервала его Альбина Крайдер. — Хватит с нас Лжефюреров! Не перебивайте меня, Скорцени. Пощадите, не сбивайте с мысли.

— Прошу прощения, оберштурмфюрер.

— Вы ведь прекрасно понимаете, что я не могу уйти в океан с тем, что хотела высказать вам, но не высказала. Сегодня — или никогда!

— Внимательно слушаю вас, Фюрер-Ева.

— Как бы двойник фюрера Зомбарт ни старался, какую бы изобретательность в копировании фюрера ни проявлял, он так и останется всего лишь политическим лицедеем и Лжефюрером. Всего лишь лжефюрером. Вы же, Скорцени, фюрер от Бога. Вам не нужно подражать какому-то жалкому Шикльгруберу-Гитлеру, который тоже всю жизнь только то и делал, что… изображал из себя фюрера.

— Страшные и странные речи вы произносите, фройлейн Крайдер, — полушутя попытался приструнить ее шеф диверсантов.

— Они только потому и кажутся вам страшными и странными, что правдивы. Позволите продолжить?

— А кто может запретить вам изливать свою душу, Фюрер-Ева?

— …Вам, Отто, не нужно никого изображать и никому подражать, — взволнованно говорила Альбина Крайдер, приближаясь

к палубе субмарины и понимая, что именно сейчас она должна сказать Скорцени то самое важное, что попросту обязана была сказать ему на прощание. — Вы — прекрасная женщина, Крайдер.

— Наоборот, — не позволила Альбина сбить себя с мысли, — это вам должны и будут, обязательно будут подражать миллионы германцев и миллионы "сильных духом людей многих других национальностей и рас. Германскому народу не повезло, что во главе его нацистских колонн оказался Гитлер, а не вы. Германия ошиблась в выборе фюрера — вот в чем ее трагедия!

Субмарина «U-1230» отходила от причалов секретной базы «Фюрер-конвоя» последней. Те несколько людей, которые все еще стояли на ее палубе рядом с Имперской Тенью и Фюрер-Евой, смотрели на остающихся на берегу с такой же тоской и завистью, с какой остающиеся смотрели вслед им, вырывающимся из огненного ада гибнущего рейха.

Огромный, лоснящийся под лучами мощных прожекторов корпус подводной лодки напоминал оберштурмбаннфюреру Скорцени тело инопланетного корабля, оставлявшего выжженную, оскверненную войной землю, чтобы унести с собой когорту спасенных избранных, которым где-то там, в иных мирах и эпохах, надлежало сотворять новый народ, новую страну, новых мнимых богов и новых истинных фюреров.

Вырываясь из-под скальных карнизов секретной подземной базы «Нордберг», субмарины одна за другой медленно, с ритуальной церемониальностью, уходили в густой прибрежный туман, величественно и необратимо растворяясь в таинственных глубинах океана, в легендах и преданиях самой вечности.