54
Май 1945 года. Лондон. Резиденция премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля
Генерал О'Коннел появился как раз в то время, когда Черчиллю позвонил один из его доверенных людей в министерстве иностранных дел и сообщил, что информация, связанная с гибелью Муссолини, подтвердилась.
— А я не усомнился в ее достоверности, — жестко ответил премьер, сразу же неприятно осадив информатора.
— Как подтвердилась и подлинность того факта, что повешенное в Милане изувеченное тело принадлежало дуче.
— Его действительно привезли в Милан уже мертвым? — спросил Черчилль только для того, чтобы как-то смягчить свое информационное отторжение.
— И подтверждено многими свидетелями. Можно считать установленным фактом. Прежде чем труп повесить на бензозаправке, его жутко изуродовали. Надругались и над телом Кларетты Петаччи.
— Считаете, что меня должны интересовать все эти садистские подробности? — мужественно сохраняя вежливость тона, поинтересовался премьер.
— Вы просили уточнить, действительно ли…
— Но ведь вы уточнили?
— Отвергая всякие сомнения.
— Тогда зачем мне эти ваши «подробности из морга»? Кстати, не упоминается ли в сообщениях дипломатов некий чемодан, набитый всевозможными письмами, который дуче имел прескверное обыкновение повсюду таскать за собой? — Нет, о чемодане, вообще о каких-либо вещах или документах дуче в этих сообщениях нет ни слова. Очевидно, этой детали никто не придал значения, — А напрасно.
— То есть речь должна идти о чемодане с письмами? Задание понял.
Положив трубку, Черчилль вопросительно взглянул на генерала О'Коннела.
— Вы просили прибыть, сэр?
— Удалось ли вам, наконец, выяснить фамилию нашего агента, имеющего связь с этой, как ее там, княгиней? — пощелкал премьер пальцами.
— Княгиней Марией-Викторией Сардони. — Генерал достал из папки фотографию женщины с распущенными волнистыми волосами и римскими, истинно аристократическими, чертами лица. Красавицей ее назвать было трудно, однако было в ее строгом взгляде и горделиво вскинутом подбородке что-то очень жесткое,властное и… неподступное.
«А точнее. — неподсудное, — сказал себе Черчилль. — Как думаешь, решился бы ты ухаживать за такой вот, теряя массу времени, денег и нервов? Вряд ли. Честно признайся себе: вряд ли!»
— Ну, допустим… — задумчиво проговорил Черчилль вслух, повертев снимок между пальцами, как картежный шулер — невесть откуда появившуюся пятую даму. — И кто тот сладострастец, которому удалось пробить подобную броню?
— Майор разведки Эдвард Эйховен.
— После взятия такой «сексуальной Бастилии» — и все еще майор? — ловеласно покачал головой Уинстон.
— Представим к повышению. Известен под псевдонимом Тото, и Монах Тото, поскольку выступает в облике католического
монаха-миссионера. «Бедный, вечно молящийся монах Тото» — так скорбно представляет он себя в кругах «черной римской знати», в которые проникает именно благодаря княгине Сардони. Год назад…
Поведать о том, что же произошло год назад, О'Коннел так и не успел; он умолк, поймав на себе удивленный взгляд Черчилля, который неотрывно смотрел на него, с недонесенной до рта сигарой.
— Простите, — вежливо подался к нему генерал, — что-то не так?
— А как ему удалось пробиться к этой постельной аристократке?
— Видите ли, — ухмыльнулся генерал, — это уже касается интимных мужских особенностей, умения вести себя с женщиной в постели.
— Помилуйте, генерал. В данном случае меня интересуют не мужские достоинства вашего героя сексуального фронта и постельные подробности. Я спрашиваю, как это ему удалось, пребывая в ипостаси бедного, вечно молящегося Монаха Тото, подступиться к этой аристократке?
— Для меня это тоже загадка. Правда, была информация о том, что, якобы, сблизил его с княгиней не кто иной, как сам Отто Скорцени.
— Стоп-стоп, вы опять всуе упомянули имя Скорцени? Почему же вы до сих пор молчали об этом, О'Коннел?
— Не представлялось случая, сэр.
— Когда и при каких обстоятельствах это произошло?
— При попытке Скорцени приблизиться к папе римскому. В ходе запланированной фюрером операции по похищению папы римского Пия XII, под кодовым названием «Черный кардинал». В свое время я вам о ней докладывал.
— Кажется, ее отменил сам фюрер. Почему? Она представлялась ему настолько неосуществимой?
— Наоборот, нам пришлось задействовать всю нашу агентуру, чтобы как-то воспрепятствовать этому похищению. Мы предупредили самого Пия XII. И все же у нас не было уверенности, что германцам не удастся захватить или убить папу. Не следует забывать, что занимался подготовкой операции известный нам Отто Скорцени.
— Сам Отто Скорцени! — уточнил Черчилль. — Учитесь уважать профессионализм и профессионалов, под какими бы флагами они ни служили.
— Я пытался выяснять у майора. Причастность к операции «Княгиня Сардони» этого исполосованного дьявола он пытается отрицать. Правда» делает это неубедительно.
— Вот вам еще один аргумент.
— И все же версия сближения с княгиней Сардони при помощи Отто Скорцени показалась мне неправдоподобной.
— И правильно, что показалась неправдоподобной. Куда более правдоподобной кажется мне версия о том, что Скорцени сблизил нашего майора со своей собственной, германской разведкой.
— Меня это тоже насторожило.
— Не лгите, полковник, — тотчас же принялся понижать его в чине премьер. — Вас это не могло насторожить, поскольку вы не поверили в причастность к этим контактам Скорцени. А я этому предположению верю.
— Мы немедленно отзовем майора Эйховена, этого «вечно молящегося Тото» и основательно примемся за него, используя все методы допросов с пристрастием…
— Не сметь никого отзывать! Если Скорцени и завербовал его — теперь это уже не имеет никакого значения, поскольку не существует и самой германской разведки. Немедленно свяжитесь с этим майором, выйдите через него и, княгиню Сардони и ватиканскую разведку, а, может, и на самого Скорцени и попытайтесь выяснить, что же на самом деле произошло с «эпистолярным» чемоданом дуче. Куда он девался? Кто его в эти дни изучает?
«Опять этот чертов чемодан!»
— Я понимаю, что только что вы, генерал, мысленно отругали и меня, и этот чертов чемодан. Не стесняйтесь, произносите вслух. Но запомните: добыть оригиналы моих писем к Муссолини — это уже не только в моих личных интересах, но и в интересах Великобритании. Потому что это — престиж ее премьера, престиж королевства и… престиж разведки, некогда считавшейся лучшей в мире.
— Мне это понятно, сэр.
— Добыть чемодан вы уже не сумеете, это я себе уяснил. Постарайтесь хотя бы выяснить, в чьих руках находятся сейчас оригиналы писем.
— Отныне для меня это станет вопросом чести, сэр,
* * *
Когда генерал оставил «келью одинокого отшельника», Черчилль еще долго прохаживался по ней взад-вперед, нервно беседуя с самим собой. Затаившись за портьерой, — премьер просто забыл о том, что личный секретарь может находиться там и подглядывать, — Критс видел, как премьер шевелил губами и даже время от времени взмахивал правой рукой, словно бы пытался кого-то прервать. Левую руку он держал при этом за спиной и вообще пребывал позе трибуна.
Понимая, что этот «разговор с интересным собеседником» будет продолжаться довольно долго, личный секретарь незаметно выскользнул из «кельи» и вскоре появился со своей записной книжкой.
— Я понял, что в свое время вы лестно отзывались о Муссолини и его режиме в направленных к дуче письмах. Теперь это вас тревожит.
— А вас тоже? — проворчал Черчилль, опускаясь в кресло и давая себе слово, что впредь он будет безжалостно изгонять Критса из его запортьерного убежища.
— Постольку, поскольку оно будоражит вашу душу. Смею заметить, что ваши высказывания и письма относятся к довоенному периоду. А вот что говорил по поводу Муссолини Адольф Гитлер, причем уже в июле 1941 года, позвольте прочесть: «При встречах с дуче я всегда испытываю особую радость; он — грандиозная личность. Самое удивительное, что он в то же время, что и я, работал на стройке в Германии. Безусловно: моя программа написана в 1919 году, тогда я еще ничего о нем не знал».
— Какие счастливые были времена, — проворчал Черчилль, — Гитлер не ведал о Муссолини, а весь остальной мир пока еще не ведал о существовании их обоих.
— Согласен с вами, сэр.
— Ваше согласие в данном случае не обязательно.
— Позвольте продолжить чтение, сэр? — Я слушаю вас, Критс слушаю. И просил бы вас не отвлекаться по пустякам.
— «Наши учения отнюдь не заимствовали друг у друга духовные основы, — продолжает дальше фюрер, — но каждый человек есть продукт как своих, так и чужих идей. И нельзя сказать, что
события в Италии не оказали на нас никакого влияния. Без черных рубашек, возможно, не было бы и коричневых».
— Это уж точно. Исповедь двух отъявленных негодяев.
— Одного, Гитлера, — обронил личный секретарь и, не позволяя премьер-министру вставить ни словца, продолжил чтение на еще более высоких регистрах. — «Поход на Рим в 1922 году был одним из переломных моментов в истории. Уже сам факт, что такое вообще возможно, послужил нам хорошим стимулом. Если бы марксисты одолели Муссолини, не знаю, смогли бы мы выстоять. Национал-социализм был тогда растеньицем со слабыми корнями.
Смерть дуче была бы величайшим несчастьем для Италии. Кто прохаживался с ним по залам виллы Боргезе, и видел его голову на фоне бюстов римлян, тот сразу почувствовал: он — один из римских цезарей! В чем-то он прямой потомок великих людей той эпохи».
Оказалось, что Критс был прирожденным чтецом-декламатором. Он об этом догадывался и не пытался скрывать свой талант.
— Если сочтете необходимым, сэр, я могу отпечатать для вас тот текст, чтобы в любое время вы могли им воспользоваться.
— Вы всерьез решили, что хвалебные отзывы Гитлера о Муссолини могут оправдывать мои, премьер-министра Великобритании, собственные высказывания о нем?
— Во всяком случае, высказывания фюрера могут подтверждать объективность ваших собственных оценок.
— Что касается объективности — тут вы, может быть, правы. Оставьте мне этот текст и постарайтесь подыскать подобные цитаты в речах кого-либо из лидеров европейских держав, не входящих в «Ось Берлин-Токио».
— Уверен, что они отыщутся. И каждая из них способна будет заткнуть глотку любому зловредному журналисту или политику.
«Заткнуть глотку»! Какая наивность! Нужно совершенно не знать наших сволочных политиков, чтобы рассчитывать заткнуть им глотки с помощью цитат из речей и писем Гитлера, Рузвельта или Сталина. Хотя, конечно, какое-никакое моральное оправдание это давало: мол, как видите, не один я был таким идиотом! Но существовала одна фраза, которую уж наверняка никак ни объяснить послевоенным лондонцам, потерявшим от фашистских бомбардировок тысячи своих родственников, друзей и знакомых, ни оправдать он не сможет.
Сказана она была еще в 1927 году, во время его, Черчилля, приезда в Италию, на встречу с Муссолини, который тогда еще только приобретал настоящую популярность и у себя на родине, и в столицах других стран. Тогда, пребывая в прекрасной Флоренции, во время одной из шумных пресс-конференций он, в ту пору еще только канцлер казначейства в правительстве премьера Стэнли Болдуина, произнес то, что было затем тщательно зафиксировано сразу несколькими итальянскими и английскими журналистами.
«Именно Италия дала нам средство против русского яда! — воскликнул он, отвечая на волне захлестнувших его эмоций на вопрос о том, что для него значат теперь Италия и Муссолини. — Будь я итальянцем, я стал бы фашистом!»
Западню, в которую он себя загнал этими словами, Черчилль почувствовал сразу, как только один из германских журналистов спросил его:
— А почему бы вам, господин Черчилль, не стать английским фашистом и не создать фашистскую партию Великобритании?
— Потому что я слишком консервативен, — почти отшутился тогда Черчилль, — не зря же я принадлежу к самому консервативному крылу консервативной партии Великобритании.
И все же когда он вернулся в Лондон, премьер Болдуин, постоянно чувствовавший, что Черчилль дышит ему в затылок, не преминул ехидно заметить:
— Так что, будем срочно переименовывать консервативную партию в фашистскую? Или, может, распустим консерваторов и будем формировать из добровольцев союз фашистов?
— Пока обойдемся наличием консервативной партии, многие члены из которой дадут фору любым фашистам — итальянским или германским.
— Как прикажете, дуче Черчилль, как прикажете!
А потом ведь еще была длительная переписка с Муссолини, в массе которой обязательно отыщутся и письма, в которых он уговаривал дуче, яростно рвущегося в бой на стороне Германии, не вступать в войну.
Причем, к нынешнему стыду своему, в виде платы за нейтралитет Черчилль обещал передать Италии все восточно-африканские колонии Великобритании, включая Эфиопию, а также Северный Тунис, Корсику, Истрию, Далмацию, Ниццу и даже Мальту. Обещать — еще не значит передать. И кто знает, чем бы, в конечном итоге, кончились переговоры между правительствами Великобритании и Италии? Но кого этим сейчас убедишь? Черчилль прекрасно понимал, какой вой поднимут оппозиционная пресса и его личные враги, когда на свет Божий начнут всплывать факты из секретной переписки и секретных переговоров. Скандала в любом случае не миновать, однако нужно попытаться пройти его с наименьшими потерями.
А ведь первые симпатии к Муссолини у Черчилля, журналиста по крови и духу, зарождались как симпатии к коллеге по перу, автору популярных статей в «Пролетарио» и «Авенире дель Лавораторе» («Будущее рабочего»); к главному редактору официального органа соцпартии «Аванти!» и издателю «Новой Италии»; к создателю авантюрно-любовного романа «Клаудиа Партичелла, любовница кардинала», написанного специально для публикации с продолжением в газете «Народ». Хотя по поводу этого романа было истрачено немало критических чернил, тем не менее некоторые фрагменты, из тех глав, которые были переведены для него, Черчиллю нравились. Во всяком случае, называть Муссолини бездарным было бы грешно.
…И потом, почему он не должен был соглашаться со словами Бенито Муссолини как руководителя организации «Фашио ди комбаттименто» («Союз борьбы»), который после встречи в 1934 году с Гитлером прямо говорил: «Этот Гитлер — существо свирепое и жестокое. Он заставляет вспомнить Аттилу. Германия так и осталась со времен Тацита страной варваров. Она — извечный враг Рима»?
Однако правдой остается и то, что последнее письмо к дуче он написал 9 июня 1940 года, а на следующий день узнал, что, выступая перед огромным собранием членов своей партии и студентов с балкона римского дворца «Венеция», дуче официально объявил Великобритании войну. Такого жестокого удара ниже пояса он, естественно, не ожидал. Поэтому переживал его довольно болезненно.
Черчилль до сих пор помнит, как он порывался публично отозвать это свое письмо, обвинив Муссолини в беспринципности и коварстве. Но теперь премьер был благодарен судьбе, что тогда у него хватило ума не привлекать внимания к своей эпистолярии и не провоцировать дуче на публичный обмен обвинениями и разоблачениями. То-то публика повеселилась бы на трибунах этой гладиаторской арены!
Интересно, знает ли обо всем этом иезуит Роберт Критс? А генерал О'Коннел? И вообще, у кого накапливается сейчас «секретное досье Черчилля»?
