15
Февраль 1945 года. Германия. Городок Ораниенбург неподалеку от Берлина. Замок Фриденталь. Специальные курсы особого назначения «Ораниенбург»
«Фридентальские курсы» располагались не только в самом укрепленном замке Фриденталь, но и на довольно большой, охваченной высокой каменной оградой, территории. Вбирая в себя старинный парк, небольшой пруд с прилегающими к нему кустарниками и оврагами, а также несколько древних и совершенно новых построек, используемых под казармы и учебные корпуса, — эта база позволяла инструкторам обучать курсантов всем премудростям ведения боя в разных местностях и условиях, не выводя их за пределы диверсионной Мекки. Что, с точки зрения конспирации, было очень важным.
Войдя в свой кабинет начальника курсов, Скорцени тотчас же вызвал оберштурмбаннфюрера фон Штубера, желая услышать от него доклад о состоянии истребительных батальонов, на которые вдруг начал возлагать такие странные надежды рейхсфюрер Гиммлер.
Штуберу было лет тридцать. Впечатление от худощавого аристократического лица его — римского типа, с широким раздвоенным подбородком — немного искажал приплюснутый «боксерский», очевидно уже претерпевший пластическую операцию нос. А густые, черные, слегка волнистые волосы и смугловатый цвет кожи указывали на то, что в нем играла некая южная кровь далеко не арийского, не нордического происхождения. Во Франции он вполне сошел бы за корсиканца, в Италии — за уроженца Сардинии, а в Австрии — за потомка какого-то загулявшего германского офицера и венгерки.
«Кажется, в нас обоих бурлит кровь испанских мавров, господин Скорцени, — по-дружески намекнул ему барон во время их первой, теперь уже давнишней, встречи, когда Скорцени пытался выяснить его родословную. — Одно доподлинно известно: что в свое время мой предок по материнской линии служил в испанской армии, а по отцовской — в армии Наполеона, командиром батареи осадной артиллерии».
— Так с каким воинством, барон, мы отправимся в район Шведта-на-Одере, чтобы раз и навсегда остановить там русских? — мрачновато поинтересовался Скорцени, постукивая по столу тыльной стороной карандаша.
— Мне непонятно, почему рейхсфюрер решил пополнять свою группу армий «Висла» именно нашими батальонами. Тем более что людей в них осталось очень мало.
— Сколько? Конкретнее, Штубер, конкретнее. У меня возникает подозрение, что в Шведте нам придется считать свое воинство не по батальонам и даже не поротно, а каждый шмайсер в отдельности.
— Понял. Подаю более конкретные данные. Батальон «Центр», который находится сейчас под моим командованием, насчитывает всего около двухсот бойцов. Батальон «Норд-Вест» пока что расположен в районе Тешендорфа, — Скорцени сразу же пододвинул к себе карту, чтобы отыскать этот расположенный чуть северо-западнее Ораниенбурга городок. И по численности тоже не превышает одной роты.
— Где сейчас расквартирован 600-й парашютный батальон? — не отрывая взгляда от карты, поинтересовался Скорцени.
— В районе городка Нейштрелице. Он с боями отходил от польского Старгарда-Щецински, куда был десантирован в тыл русских частей и полка Армии людовой.
— При этом ему прежде всего следовало истреблять коммунистов из людовой.
— Именно так десантники и поступали. Только что батальон пополнился бойцами из аэродромной обслуги и техперсонала, чьи аэродромы остались по ту сторону Одера, и численность его достигает трехсот пятидесяти солдат. Конечно, называть его парашютным можно теперь только условно.
— Условно батальоном, условно парашютным, — проворчал оберштурмбаннфюрер, внимательно всматриваясь в изгиб Одера чуть южнее Шведта. — Какие-то части у нас еще появятся?
— В Шведте сейчас расквартирован только 3-й танково-гренадерский батальон, который тоже лишь два дня назад переправился с правого берега Одера.
— А значит, тоже до основания потрепан…
— Я связывался с его командиром, майором Лимбахом. Во-первых, он считает, что его батальону нужны отдых и пополнение, а во-вторых, абсолютно уверен, что не обязан подчиняться вам, поскольку находится в подчинении командира танковой дивизии генерала…
— Меня не интересует, кому он до сих пор подчинялся! — взревел Скорцени, хлопнув ладонью по столу. — Отныне все части, которые находятся в радиусе пятидесяти километров от Шведта, будут подчиняться мне. И только мне.
— Он все допытывался, на какую должность вы назначены — командира дивизии, корпуса… Насколько я понял, у вас будут полномочия коменданта особого оборонительного района, разве не так? Дело в том, что у человека, просто создающего «плацдарм восточнее Шведта-на-Одере», как того требует Гиммлер, никаких прав и полномочий нет. Тем более что, извините, но рейхсфюрер так и не позаботился о том, чтобы повысить вас в чине хотя бы до полковника. А со стороны Польши к Шведту перешли и еще, возможно, будут переходить с остатками своих полков и дивизий, полковники, генерал-майоры и даже генерал-лейтенанты.
— Комендант особого Шведского оборонительного района — именно так и должна именоваться отныне моя должность, — ухватился за эту подсказку старого фронтовика Скорцени, стараясь не придавать значения всему тому, что было сказано по поводу его чина.
Хотя это действительно поражало многих: вокруг Скорцени появлялась масса людей, которые, занимая не Бог весть какие должности и будучи совершенно безвестными даже в Германии, не говоря уже о Европе, давно умудрились стать бригаденфюрерами и даже группенфюрерами. В то время как Скорцени (самого Скорцени!) только под конец войны фюрер соизволил повысить всего лишь до чина оберштурмбаннфюрера, то есть подполковника СС.
Так вот, Вилли Штубер был из числа тех близких ему людей, которые считали такое отношение к Скорцени несправедливом. Кроме всего прочего, барону еще и неудобно было оттого, что теперь они со Скорцени пребывают в одном чине. И он же, сын армейского генерала, весьма скептически относящегося «к выскочке фюреру», был одним из тех, кто считал, что Гитлер попросту опасается повышать Скорцени в чине, потому что боится его как сильной волевой личности — его славы, его влияния и решительности.
Тем временем раздумья самого коменданта Шведтского плацдарма прервал телефонный звонок.
— Скорцени слушает, — громыхнул он в трубку.
— Здесь майор Инген, адъютант рейхсмаршала Геринга. Будьте на связи, с вами будет говорить рейхсмаршал.
— Он уже в Берлине?
— Все еще в «Каринхалле», мы пытаемся вывезти из виллы все самое ценное. Здесь рядом Шведт! Здесь Одер! Русские уже неподалеку, они вот-вот прорвутся к правому берегу реки! Это фронт, Скорцени! — прокричал бывший командир эскадрильи дальних бомбардировщиков таким тоном, словно пытался поразить воображение оберштурмбаннфюрера чем-то совершенно невероятным. — Их самолеты носятся над нами с такой наглостью, словно у нас уже не осталось ни одного зенитного орудия.
— И ни одного германского истребителя, — добавил обер-диверсант, деликатно напоминая Ингену, чьим адъютантом он является.
Реакция его была совершенно неожиданной:
— Я всегда утверждал, что каждое ваше слово, Скорцени, — как точный удар бомбардировщика.
Вспомнив эту давнишнюю поговорку бывшего аса, обер-диверсант поневоле улыбнулся.
— Вы, Скорцени? — тотчас же послышался в трубке фальцетный, с налетом одышки, голос Геринга.
— Так точно, господин рейхсмаршал.
— Я только что беседовал с Гиммлером, теперь уже как с командующим группой армий «Висла». Пытался выяснить, сумеют ли его войска продержаться хотя бы на Одере, поскольку на Висле уже давно русские. Он сообщил, что вам приказано собрать в один кулак истребительные батальоны и создать плацдарм в районе Шведта. Я не знаю, что он имел в виду, поскольку, как мне только что доложили из штаба, в районе Шведта в некоторых местах русские уже вышли на правый берег Одера.
Он сделал паузу, и Скорцени решил воспользоваться ею, чтобы внести некоторую ясность, а заодно заручиться поддержкой авиации.
— Мне тоже не совсем ясен приказ. Особенно если учесть, что общая численность солдат всех трех батальонов, которыми я могу распоряжаться, едва достигает штатной численности одного батальона. Вы слышите меня, рейхсмаршал, я намерен связаться с Гиммлером, как только прибуду в Шведт. Но в любом случае оборонять Шведт я буду и прошу поддержать меня авиацией.
— Попытайтесь задержать их, Скорцени. Мобилизуйте все мыслимые ресурсы. Если нам удастся продержаться до весны, западные союзники русских пойдут на перемирие с нами. Есть все основания предполагать, что пойдут.
Скорцени был уверен, что этого не произойдет, потому что у англичан и американцев сейчас одна цель: окончательно покончить с Гитлером и гитлеровской Германией. Прежде всего покончить, любой ценой. Все остальное — потом. Однако он прекрасно понимал, что телефон прослушивается и что фюрер жесточайшим образом реагирует на любые попытки кого-либо из его высоких военных чинов наладить контакт с англо-американцами или русскими для ведения переговоров. Хотя и понимал при этом, что с ним, Гитлером, никто из воюющих сторон вести переговоры уже не намерен.
— На моем участке русские прорваться не смогут, господин рейхсмаршал, — твердо заверил Скорцени, отдавая себе отчет в том, что телефонный разговор с главкомом авиацией — не повод для бесплодных философско-дипломатических дискуссий. — Мы будем сдерживать их любой ценой и до последней возможности.
— Именно так я и сказал Гиммлеру: «Единственный человек, который способен задержать русских в районе Шведта, — это Скорцени, Только он, со своими истребительными батальонами, способен остановить волну панического отступления наших войск, навести порядок в ближайших тылах и организовать надлежащую оборону на этом участке фронта».
И тут вдруг Скорцени понял, что идея бросить его, начальника отдела диверсий VI управления Главного управления имперской безопасности, в этот фронтовой котел, родилась у Гиммлера именно после телефонного совета Геринга. Уяснив это, Скорцени про себя зло выругался, однако вслух высказываться не стал. В конце концов, он ведь получил приказ не Геринга, а своего начальника, в чьем подчинении находится и руководитель РСХА Кальтенбруннер. Но и Геринг словно бы почувствовал свою вину, поскольку то, что он произнес в следующую минуту, буквально поразило обер-диверсанта:
— Я не только окажу вам поддержку авиацией, Скорцени, — как-то по-особому доверительно молвил он, — но и помогу пехотой.
— Набранной из аэродромной обслуги?
— Оберштурмбаннфюрер, — голос его вдруг зазвучал как-то по-особому торжественно, словно он произносил речь перёд собранием руководящих членов партии в мюнхенском Коричневом доме, — с завтрашнего дня я передаю в ваше полное подчинение свой охранный батальон «Герман Геринг». Батальон полностью укомплектован людьми и прекрасно вооружен. Вы поняли меня, Скорцени? С завтрашнего дня!
— Не обещаю, рейхсмаршал, что сумею вернуть его вам в таком же составе, — мстительно ухмыльнулся Скорцени. — Однако завтра, к двенадцати ноль-ноль, я жду прибытия батальона «Герман Геринг» в Шведт-на-Одере.
Геринг хотел добавить еще что-то, однако, услышав приказной бас оберштурмбаннфюрера, мгновенно вступившего в командование его, Геринга, личным батальоном, от неожиданности поперхнулся. Он, конечно же, ожидал проявления благодарности и был поражен тем, что обер-диверсант рейха воспринял его жертвенность как нечто само собой разумеющееся.
— Где будет располагаться ваш штаб, Скорцени?
— Штаб? А действительно, где будет располагаться мой штаб? — обратился Скорцени уже к Штуберу.
— Извините, забыл сообщить. В наше распоряжение будет предоставлен старинный замок Шведтбург Командир батальона «Норд-Вест» со своими храбрецами уже готовит его к нашему прибытию.
— Если вы пожелаете навестить нас, господин рейхсмаршал, то найдете в замке Шведтбург, — объявил Скорцени тем же торжественным тбном, каким Геринг только что дарил ему свой охранный батальон.
— Бывал в этом замке, — ответил рейхсмаршал. — Отличное место для штаба, в нем успешно можно обороняться даже в случае прорыва русских или высадки ими десанта. А спросил потому, что готов отдать в ваше распоряжение свою виллу «Каринхалле», в которой имел удовольствие принимать вас.
— Это была незабываемая встреча, — даже не пытался скрывать иронии Скорцени, поскольку оба они прекрасно помнили, что визит этот чуть не завершился скандалом. — Когда меня вытеснят из Шведтбурга, я воспользуюсь вашим предложением, господин рейхсмаршал,
Скорцени прибыл тогда в «Каринхалле» по поручению Гиммлера, который требовал передачи в его ведение так называемого института Геринга, штат которого занимался составлением досье не столько на врагов, сколько на высокопоставленных чиновников рейха. Среди прочих спецов, в нем числились сотрудники, занимавшиеся прослушиванием телефонных разговоров со ставкой фюрера «Вольфшанце». Почему фюрер простил это Герингу, до сих пор остается загадкой.
Положив трубку, Скорцени с минуту сидел, внимательно всматриваясь в заиндевевшее окно. Это были минуты, которые сам он обычно называл минутами священного бездумья.
— Помнится, в середине января мы с вами, барон, направили батальон «Ост» в Польшу.
— Это происходило без меня, но кое-какими сведениями я уже обладаю.
— Какими же?
— Командир батальона барон фон Фолькерсам получил ваш приказ усилить оборону польского городка Иновроцлав, юго-западнее Быдгоща.
— Да, такой приказ был, — резко отреагировал Скорцени, понимая, что посылал он этот элитный истребительный батальон практически на его собственное… истребление. — И теперь я хочу знать, выполнен ли он.
— Выполнен. Хотя город русскими, естественно, взят.
— А вы что, ожидали, что солдаты «Оста», подобно тремстам спартанцам, остановят всю русскую армию под Иновроцлавом, как под Фермопилами? Вы этого от них требовали, барон?
— Нет, подобными желаниями я не преисполнялся.
— Тогда какого дьявола переступаете с ноги на ногу? Почему вы не включили хотя бы остатки этого батальона в состав войск нашего оборонительного района? Я вас спрашиваю, Штубер!… — произнес Скорцени, однако, встретившись с поминально-растерянным взглядом своего заместителя, осекся на полуслове.
— Простите, оберштурмбаннфюрер, — растерянно оглянулся Штубер на вошедшего гауптштурмфюрера Родля. — Мне казалось, что вы в курсе…
— Хотите сказать, что полег весь батальон?! Я спрашиваю: весь? Все до единого?!
— Вырвались из окружения и вернулись сюда, в замок Фриденталь, только пять бойцов батальона. Два офицера и трое рядовых.
— И среди них — Фолькерсам?
— Сам командир «Оста» барон Фолькерсам тоже погиб во время прорыва.
Пораженный его сообщением, Скорцени с минуту молчал, а затем вдруг грохнул кулаком по столу, как бы изгоняя этим ударом из себя жалость и сострадание, а заодно приводя в чувство своих коллег, и прорычал:
— …И никаких псалмопении по этому поводу господа офицеры! Никаких псалмопении!
