Говорят, Земля покоится на трех китах – Вере, Надежде, Любви. Этим и жил Клевцов в последнее время. Сняли гипс и повязки. Быстрее стали затягиваться раны. Уходили боли. Он уже мог двигаться по палате, с каждым днем увеличивая время прогулки.

– Этак через месячишко совсем побежишь, – обрадовался Волков, увидевший его на ногах.

– Неужели нужно столько страдать, чтобы понять – какое это счастье быть здоровым?

– Все познается в сравнении. – Алексей Владимирович расстегнул портфель, но вытащил оттуда не книги, а плитку шоколада и пять яблок.

Павел недоуменно поглядел на Волкова.

– Что смотришь? Сам Гринберг разрешил.

– Да откуда у вас все это?!

– Подарки из братского Узбекистана.

– По какому случаю?

– Ты что, считать разучился?

– Я и правда счет дням потерял. Новый же год сегодня!

– Поскольку в полночь меня здесь не будет, отметим его сейчас.

В дверь кто-то постучал, чего уже давно не случалось.

Алексей Владимирович, пряча улыбку, отвернулся к заиндевелому окну.

– Нина?! Ну, сегодня прямо-таки день сюрпризов!

Жена была в том же темно-синем платье, в каком впервые ее увидел Павел в аудитории, как оказалось единственном праздничном, но на этот раз Нина пришила кружевной воротничок, надела туфли с модными до войны хлястиками-застежками. Короткую стрижку она взбила завивкой. Павел конечно же догадался, что этот неожиданный визит подстроил Волков, и кинул благодарный взгляд в его сторону, но тот, так же загадочно улыбаясь, изучал морозную вязь на стекле.

– С Новым годом! – произнесла Нина, прижавшись холодными с мороза губами к его щеке.

Отвернувшись от окна, Алексей Владимирович сказал:

– Под Сталинградом немцев взяли за глотку. Теперь им там не сладко.

Он выбрал самое крупное яблоко и протянул Нине.

– Я не видела яблок целую вечность!

– «Целую вечность…» – задумчиво повторил Волков. – Давно ли, Клевцов, бродили мы по берлинским улицам? Целых два года прошло. Другие мерки поставила война. Да и разобраться если, стране-то нашей недавно стукнуло двадцать пять. А сколько успели наработать!.. – Его простоволосое, заостренное лицо опечалилось. – Вот малые дети время чувствуют плохо. Только с возрастом, со старостью растет ощущение времени. Чем меньше остается жить, тем слышнее его ход. И все же хочу увидеть счастливый миг, когда война кончится и мы отпразднуем победу за мирным столом.

Алексей Владимирович отщипнул от плитки кусочек шоколада, посмотрел на Павла и Нину, произнес своим глуховатым голосом:

– В гражданскую свалил мою Настеньку тиф. Ни до, ни после никого не было, кроме нее. Одна она у меня была и живет в памяти. Недаром же говорят, что мужчина помнит трех женщин: первую, последнюю и одну. Пусть и у тебя, Клевцов, будет одна. Это счастье, что у тебя Нина. Хотелось бы с вами побыть, да много дел. Не хочу на будущий год хвосты оставлять. Тебе, Клевцов, дарю тетрадку. Полистай, покумекай. Завтра обещал Ростовский зайти, я буду послезавтра.

Алексей Владимирович медленно поднял портфель и тихо вышел. Неожиданная жалость, сострадание к этому человеку толкнулись в сердце, к горлу подступил спазм. Павел никогда не видел Волкова таким смятым, беззащитным. Он уткнулся в мягкие волосы Нины. Слезы покатились сами собой… После горьких ночей, болей, одиночества, всего, что с ним произошло, он не устыдился своей слабости.

Нина прижала его голову к своей груди, стала гладить как малого ребенка, почувствовав себя старше и опытней.

– Мы всегда будем вместе.

Павел пожал плечами. Не знал же он, как сложится жизнь и долго ли продлится она.