Приезд в училище двух русских немного озадачил Хохмайстера. Леш попросил его взять на себя хлопоты по приему. Один из русских – седой человек с крупным, широконосым лицом, – видимо, имел большой чин. Другой – молодой, коренастый и круглолицый – наверняка был инженером, дотошно интересовался всем, что показывали.

Как и было рекомендовано свыше, русских провели по всем классам и лабораториям. Однако тут не обошлось без накладки. Ее не заметили Леш и другие преподаватели, но от Маркуса не укрылась внезапная заинтересованность Малыша, как мысленно окрестил он молодого русского, когда тот увидел в механической мастерской на сборке безоткатное орудие на маленьких колесиках. Айнбиндер и Радлов как раз монтировали на станке шарнирно соединяющийся ствол с клиновым затвором, соплом и барабаном для снарядов. Малосведущий человек вряд ли бы разобрался в этой пушке с первого взгляда. Но русский понял. Это сразу почувствовал Хохмайстер, не сводивший с него глаз. Торопливо Маркус шагнул к орудию, прикрыл его спиной и жестом пригласил гостей следовать дальше.

«Русские не так уж просты, как о них говорят», – с неприязнью подумал он.

Маркус, конечно, не мог знать, что, в то время как дипломаты вовсю рекламировали германо-советскую дружбу, генеральный штаб уже разрабатывал план нападения на Советский Союз.

Военные стратеги и тактики с рвением изучали Россию. Нельзя же в самом деле снова оказаться такими профанами, как случилось в прошлую мировую войну с одним крупным деятелем, слывшим знатоком России, который долгое время уверял, что Харьков – это русский генерал.

Тевтоны и поляки, шведы и французы, ходившие на Россию, оставили много воспоминаний о своих походах. В книгах немецкие генералы старательно выискивали детали военно-оперативного порядка, возможности возведения переправ, изучали организацию обозов, охраны тылов.

Все вращалось вокруг таких понятий, как большие пространства, русская зима, трудности снабжения. Обращались генералы и к трудам Мольтке, Шлиффена, к опыту «молниеносных» войн в Европе.

В основу нового плана ложились те же непоколебимые приемы: скрытое развертывание армий, внезапность мощного удара, стремительные прорывы танковых масс, операции по окружению войск противника. Генералы определили главное направление «восточного похода» – московское. Так коротким и точным ударом поражалось сердце врага.

Но для всех, читающих мемуары Наполеона и его посла при Петербургском дворе Луи Коленкура, история оказалась непонятной в самом существенном: почему отрицалась возможность завоевания России? Коленкур нашел в себе мужество предугадать, что нападение на Россию окажется гибельным. «Это не будет мимолетной войной, сир, – сказал он Бонапарту перед походом на Восток. – Придет время, когда ваше величество вынуждено будет вернуться во Францию, и тогда все выгоды перейдут на сторону противника». – «Россия подпишет мир после одного-двух проигранных сражений», – безапелляционно заявил Наполеон. «Ошибаетесь, сир, – возразил Коленкур. – У русских чувство патриотизма преобладает над всеми другими чувствами, оно крепко сплотит их и доведет до героизма…»

Никто не обратил внимания на эти строки. Парадокс, но именно в Германии родилось крылатое выражение: единственный урок, который можно извлечь из истории, состоит в том, что люди не извлекают из истории никаких уроков.

Егеря генерала Дитля дрались в фьордах Норвегии, танкисты Роммеля громили британские войска в пустынях Ливии, победоносную воздушную войну вели люфтваффе Геринга в небе Англии…

По всей Германии звенели колокола в честь побед, дома алели от флагов, по улицам маршировали колонны солдат в стальных шлемах, с автоматами на груди и ранцами за плечами. В атмосфере всеобщего торжества рождалось чудовищно гипертрофированное представление о несокрушимости германской армии.

Опережая время, рейхсфюрер Гиммлер уже определял судьбу украинцев, белорусов, литовцев, латышей, эстонцев, русских:

«Для негерманского населения Востока нельзя давать школы выше, чем четырехклассная народная школа. Цель этой народной школы должна быть только в том, чтобы научить простому счету не свыше 500, написанию имен, обучить население, чтобы оно знало божественные заповеди, было послушным Германии, честным, старательным и добрым. Чтение я не считаю необходимым. Это население будет находиться в нашем распоряжении в качестве неорганизованного рабочего люда для особо тяжелых работ».

В последних числах мая 1941 года Гитлер посетил побережье Франции. Была ясная погода. В жарком небе чайки конвульсивно махали крыльями. В голубой воде Ла-Манша отражались серебристые чешуйки солнечных бликов. Фюрер представил себе желтые скалы Дувра на другой стороне пролива, угловатые громады замков и бастионов – вековых стражей Альбиона. Он долго смотрел в сторону английского берега, потом сказал сопровождавшим его генералам:

– Рано или поздно англосаксы убедятся, что с нами бесполезно воевать… Я буду великодушен. Я не хочу уничтожать Британскую империю. Единственный подлинный враг Европы находится на Востоке…

Недавно Гитлеру докладывали, что вермахт теперь силен как никогда. Без учета воздушных и морских сил он имеет восемь с половиной миллионов солдат, около четырех тысяч танков, свыше сорока тысяч орудий и минометов.

В штабе под руководством обер-квартирмейстера Паулюса были проведены игры на макетах и картах. В них участвовали работники генерального штаба сухопутных сил, а также генералы и офицеры, которые выдвигались на высокие должности в «восточном походе».

Учения показали, что при всех обстоятельствах следовало разбить основные силы Красной армии в западных районах Советского Союза до Днепра.

«По ту сторону линии Днепр – Двина пространство угрожает поглотить каждую операцию, проводимую на широком фронте, – писал Паулюс, обобщая результаты штабных игр. – Предстоит одержать решающую победу до этой линии, а затем быстро захватить сухопутный мост Смоленск, чтобы занять Москву еще до осенней распутицы».