Книга: Восточный вал
Назад: Часть первая
Дальше: Примечания

Часть вторая

1
Фюрер все еще стоял, упираясь руками в карту, как марафонец на старте, и говорил, ни к кому конкретно не обращаясь, ни на кого не глядя. Однако речь его становилась все более зажигательной, постепенно он вводил себя и окружающих в то полугипнотическое состояние транса, при котором его слово, его воля, становились доминирующими, и все вокруг начинали проявлять готовность во всем соглашаться, все признавать и безропотно выполнять любое его приказание.
Первым этому воздействию поддался Гиммлер. Лицо его превратилось в маску: вскинутый подбородок застыл на наивысшей точке, тонкие губы соединились в едва приметную прорезь, сквозь которую вряд ли сумело бы пройти даже лезвие ножа. Борман, Геринг и, пришедший вместе с ним, Кейтель, тоже оцепенели. И лишь державшийся чуть отстраненно от генеральской компании, рядом с размякшим Геббельсом, Скорцени сохранял полное спокойствие. Даже в его вытянутой по стойке «смирно» фигуре не ощущалось ни особого напряжения, ни покорности, ничего, кроме обычной армейской вежливости.
Но когда фюрер все же окончательно поднял голову и оторвал руки от карты, он, прежде всего, отыскал взглядом именно его. Туда же обратили свои взоры и все остальные.
Ни для кого уже не было секретом, что само присутствие на любом из совещаний первого диверсанта рейха вдохновляло фюрера, вселяло веру в своих солдат, озаряло слишком преувеличенной надеждой на то, что в Германии всегда найдутся люди, способные совершить нечто такое, чего никто кроме них совершить уже не в состоянии.
— Вот он — последний «Восточный вал» рейха, — уже не глядя на карту, но, тем не менее, безошибочно ткнул Гитлер пальцем в правый берег Одера, между Шведтом и Старгардом-Щециньским. — Вы видите его, Скорцени?
— Вижу, — твердо ответил обер-диверсант рейха, даже не пытаясь при этом дотянуться взглядом до того места на карте, по которому нервно ударял пальцем его кумир.
— Он формируется по линии: Одер — Морава — Дунай и румынские Восточные Карпаты, до границ Австрии, — с неприступными укреплениями в Восточных Альпах, в виде второго эшелона… Однако главные опорные пункты и главные силы мы должны сосредоточить именно здесь, на Одере, мощно укрепив оба его берега и сосредоточив на них наиболее боеспособные части резерва. Здесь, на берлинском направлении, на участке между Шведтом и Франкфуртом-на-Одере, следует ожидать главного удара русских, ни один солдат которых не должен ступить на левый берег Одера. Ни один солдат! Вы слышите меня, Кейтель, Геринг, Гиммлер? Ни один русский солдат!
— Здесь части СС будут стоять насмерть, — решился подать голос только Гиммлер.
Однако фюрер и не ожидал услышать от своих полководцев что-либо достойное внимания. Он уже давно разочаровался в них, точно так же, как они разочаровались в нем.
— В то же время ни один германский воин не имеет права оставить свои позиции до тех пор, пока он жив. Ни один, пока… жив!
— Части СС, — вновь пытался заверить его в чем-то рейхсфюрер СС, однако Гитлер нервно прервал его:
— Речь идет не только об СС, Гиммлер, не только об СС, — решительно помахал он перед своим лицом дрожащим указательным пальцем.
— Это будет доведено до всех солдат рейха, мой фюрер, — благоразумно заверил его Кейтель.
Скрестив руки на подбрюшье, фюрер с погребальной тоской осмотрел собравшихся. Вопрос о том, может ли он рассчитывать на их достойное отношение к идее «Восточного вала», представал во всей своей занудной риторичности: конечно же, не может! Эти люди давно потеряли веру в стойкость своих солдат, а значит, и в победу. Но что он мог предпринять?!
Оракул — в толпе глухих; мудрец — перед сборищем юродивых, мессия — посреди пустыни, устланной телами павших телом и духом, он, фюрер, видел теперь свое призвание не столько в том, чтобы вновь поднять народ, вывести его из погибельной пустыни и спасти; сколько в том, чтобы до конца оставаться верным своему призванию и провидению, до конца оставаться пророком и мессией.
Непонятый, преданный и превратно истолкованный, он оставался теперь в духовном одиночестве вождя-изгоя, окруженного последней горсткой приближенных, жмущихся к нему и прозябающих у его ног. И не было у него выбора, и не было надежды. Единственное, что у него оставалось, так это только ему открывающийся, только его видению и пониманию доступный идеал «истинного германца» истинной Великой Германии.
— Послушайте, Гиммлер!
— Да, мой фюрер, — откликнулся один из этих, «прозябающих у ног его».
— Где-то вот здесь, — постучал он костяшками пальцев по карте в районе Одера, — мы уже давно создаем особый оборонительный район СС.
— Вы правы, мой фюрер: подземную «СС-Франконию». На правом берегу Одера. Она уже возникла вот здесь, — указал точку на карте несостоявшийся король обеих, наземной и подземной, Франконий, — в районе Мезерица, как дополнение к уже существующему «Мезерицкому укрепрайону».
— В свое время я уже бывал там, но очень давно. Объясните-ка мне, во что в конечном итоге превратится этот подземный город СС? — с неподдельной заинтригованностью спросил Гитлер, только теперь усаживаясь в кресло и, величественным движением руки усаживая всех остальных.
— Все мои соображения были изложены в обстоятельном докладе, который…
— Чуть поподробнее, Генрих, поподробнее, — умиротворенно подбодрил его фюрер таким голосом, словно бормотал эти слова уже в полусне.

 

2

 

Бригаденфюрер медленно поднялся и, стараясь не отводить взгляда от Фризского Чудовища, прошелся по старательно обшитому деревянными брусками кабинету. Вся мебель здесь была грубо сколоченной, не обтянутой ни кожей, ни тканью; и попадавший сюда впервые чувствовал себя так, словно оказался в старинном пивном погребке.
Вышагивая, фон Риттер гулко отстукивал подковами по дощатому настилу, и каждый шаг его эхом отзывался в куполообразном, оснащенном тщательно замаскированным воздухопроводом потолке.
Узнав, что выбором места для своей главной полевой ставки Гитлер обязан Фризскому Чудовищу, бригаденфюрер сразу же начал воспринимать его с куда большим уважением. Он вдруг понял, что совершенно не знает, что за человек перед ним. Раньше фон Риттеру казалось, что фриз «возник» только здесь, в «Лагере дождевого червя». Ему и в голову не приходило, что фюрер, — а значит, и Гиммлер, Кальтенбруннер, Мюллер, Шелленберг, — знали о существовании Крайза задолго до его появления в этом подземелье.
— Что ж, такова воля Германии, — проговорил он, останавливаясь за спиной у Фризского Чудовища. — Вы сообщили мне немало важного и интересного, унтерштурмфюрер. Но самое интересное, как я понимаю, ожидает меня впереди. Сейчас мы поднимаемся в Черный Каньон, о котором отныне я должен знать все.
— Молитвами всех святых, — опустил Крайз кулаки, словно две гири, на стол. И трудно было понять, что скрывается за этим его словом: то ли отказ, то ли согласие.
— Отныне я должен знать все, — еще решительнее подтвердил фон Риттер. — Значительно больше, нежели знал мой предшественник. На это получено согласие Гиммлера и, естественно, Скорцени, — добавил на всякий случай, зная, что к обер-диверсанту у Фризского Чудовища особое отношение. — Война приближается к своему завершающему этапу.
— Это верно, бригаденфюрер, войну мы проиграли.
— И может случиться так, что военно-административный штаб Германии, главная ее ставка, окажется здесь, в «СС-Франконии». Вот почему впредь я обязан знать о вас, унтерштурмфюрер Крайз, все, решительно все: о ваших связях с Высшими Посвященными; о том, кто вы на самом деле и каким образом попали в это чертово подземелье.
— Всего не может знать никто, — невозмутимо возразил Крайз, однако генерал не пожелал выслушивать его.
— И не вздумайте впредь предпринимать против меня нечто подобное тому, что вы недавно пытались предпринять, сковывая мою волю. Ибо для того, чтобы пристрелить вас или живьем швырнуть в крематорий, моей воли всегда хватит.
— Некоторых так и швыряют, — мрачно признал Крайз. — Немало людей погибло именно так.
За этими словами уже просматривалось пламя бунта. Фризское Чудовище бросал обвинение в лицо не только бригаденфюреру, но и всему режиму, всей системе власти.
Поднимаясь со стула, Крайз так замедленно разгибался, что казалось, будто прорастает из-под земли. Когда же он наконец выпрямился и даже расправил плечи, фон Риттер почувствовал себя рядом с ним карликом. Запрокинув голову, комендант обошел вокруг Фризского Чудовища, как вокруг языческого истукана.
— Утверждают, что однажды вы даже пытались силой воли погасить пламя крематория. Неужели действительно пытались?
— Но не смог. Хотя казалось, что даже этот адский огонь будет подвластен мне.
Бригаденфюрер покровительственно рассмеялся. Бессилие Крайза явно вдохновляло его. Только он, барон фон Риттер способен решать, когда ему зажигать печи крематория и когда гасить их.
— И запомните, Крайз, что погасить пламя крематориев «Регенвурмлагеря» никому и никогда не удастся, ибо оно священно. Жертвенно предать свое бренное тело его огню — да, на это способен каждый, но погасить этот огонь!.. Извините. Кстати, вскоре мы возведем еще одну, третью по счету печь крематория…
— Пойдемте в Черный Каньон, господин комендант, — резко прервал его Фризское Чудовище. И генерал понял его состояние. Как человек, который уже однажды чуть было не погиб в огне и которому огненный смерч обжег не только все тело, но и всю душу, Крайз с содроганием воспринимал любое упоминание о пламени, а тем более — о печах крематория! Только поэтому он и пытался силой воли, а точнее, силой своей ненависти, погасить огни его «погребальных костров».
— Это далеко отсюда? — «СС-Франкония» охватывала своими подземельями огромную территорию, включающую густые леса, болота, озера две обширные гранитные гряды.
И понятно, что фон Риттер не знаком был и с третью этой территории, тем более что углубленное знакомство с разветвленной системой подземных галерей, как и с системой наземных объектов, а также с наземными пейзажами, здесь решительно не поощрялась.
Каждый, кто был посвящен в тайну существования «СС-Франконии», должен был знать как можно меньше, даже из того немногого, что ему все же позволено было знать. Однако, поднимаясь на поверхность, он должен был стереть из своей памяти, словно с ленты магнитофона, даже эти скупые сведения.
— Прикажите охраннику открыть ход, ведущий на поверхность прямо отсюда, из тайной комнаты, расположенной за стеной вашего кабинета.
— Здесь существует тайная комната?! — растерянно осмотрелся фон Риттер.
— Если существует Черный Каньон, о котором не положено было знать даже вам, человеку, исполнявшему в течение какого-то времени обязанности заместителя коменданта, то почему не должно существовать тайной комнаты за простенком кабинета самого коменданта?
Барон угрюмо уставился на ужасающее лицо Фризского Чудовища.
— Мне известно было, что Овербек поднимался туда по секретному ходу, ведущему на поверхность из корпуса, который принадлежит теперь вашей лаборатории. Неужели от меня скрывали, что существует еще и ход из кабинета коменданта?
— От вас здесь скрывали не только это, господин комендант, — мстительно молвил Крайз, не прощая ему нотации по поводу крематория. — Скоро вы в этом убедитесь. А что касается тайного хода… Отсюда, из кабинета, до каньона значительно дальше, нежели из Лаборатории Призраков. Но ведь и лаборатория отсюда далековато.
— Стоп, унтерштурмфюрер Крайз, не стоит семенить. Назревает очень обстоятельный разговор. Вы слишком многозначительно указали на то, что от меня многое здесь скрывали. Считайте, что все, что вы скажете сейчас, останется сугубо между нами. Для меня важно знать: кто и почему скрывал? От кого это исходило?
— От коменданта, естественно.
— От него или от кого-то из Берлина? Вы способны ответить на этот очень принципиальный для меня вопрос?
— Понимаю, хотите выяснить, насколько высоко проникло недоверие к вам.
— Только это. Как говорится, самую малость.
— Все исходило от штандартенфюрера Овербека!
— От Овербека?! — нервно передернул плечами барон, отказываясь верить этому предположению. — Неужели от него? Я не давал ему никакого повода для недоверия. Как, впрочем, и сам штандартенфюрер не давал никаких оснований заподозрить его в неискренности.
— Если бы эта предвзятость к вам исходила от кого-то из Берлина, комендантом вас не назначили бы. Тем более, после того, что вы уже служили под началом «фюрероненавистника» Овербека.
Бригаденфюрер нервно прошелся по кабинету. Причем Крайз заметил, что от нервного напряжения правая нога его слегка подергивается и коменданту приходится ее тянуть. Может быть, поэтому, создавалось впечатление, что ходит он как-то вприпрыжку.
— С этим доводом стоит согласиться, — наконец остановился он, упираясь локтем о массивный сейф.
— Штандартенфюрер решительно не доверял вам. Много раз он с трудом гасил в себе желание швырнуть вас в то самое «бессмертное» пламя одного из крематориев «Регенвурмлагеря», в которое вам не терпится швырнуть меня.
— Он что… говорил вам об этом?
— И даже не желал скрывать своего намерения.
Бригаденфюрер ощутил, как на бритой шлемоподобной
голове его вновь выступил пот, однако на сей раз, это был холодный пот предчувствия, пот всепоглощающего страха.
— Что же, по-вашему, удержало его? — улыбка, которой фон Риттер пытался облагородить свое лицо, мало чем отличалась теперь от привычной улыбки Фризского Чудовища.
— Жесточайший запрет из Берлина.
— То есть он доложил в Берлин, что собирается избавиться от меня.
— «Что желает избавить от вас фюрера и Германию» — так это было сформулировано в донесениях фюреру и Гиммлеру.
«Какие же факты, аргументы и предположения нужно было приводить, чтобы иметь право на подобные предложения?! — поиграл желваками генерал. — И кем же должен быть человек, который бы не дал ходу этому мерзкому доносу?!».
— Чем он объяснял свое намерение?
— Это мне не известно. Зато известно, что Овербеку попросту не разрешили расправиться с вами.
— Кто же остановил его?
— Первый диверсант рейха. Отто Скорцени.
— Неправда! Скорцени не был знаком со мной. Он вообще не знал о моем существовании.
— Не знал. До тех пор, пока однажды ему не понадобился мой совет, или, скажем так, попытка предсказания. Хотя Скорцени не верит оракулам и крайне редко прибегает к их услугам, однако на сей раз… Вот тогда-то я и попросил первого диверсанта рейха шепнуть на ухо Кальтенбруннеру, что над заместителем коменданта «СС-Франконии» нависла угроза. Поскольку к тому времени у Кальтенбруннера уже собралось целое досье на Овербека, то он очень быстро разобрался в том, что здесь происходит, и приказал арестовать Овербека. Кстати, вспомните, что разбираться в этом прибывшему сюда из штаба РСХА офицеру помогали лично вы.
Понадобилось несколько мгновений полного изумления, прежде чем комендант пришел в себя и вновь обрел дар речи. Оттолкнувшись от стенки сейфа, к которому на какое-то время словно бы прирос, барон несколько раз прошелся туда-сюда, за спиной у Крайза, будто решал, что ему делать с этим человеком, как вести себя с ним, какие силы призвать для его устрашения.
И все же, в конце концов, лицо фон Риттера прояснилось. Такой офицер действительно приезжал и выслушивал он почему-то в основном его, заместителя коменданта. Иное дело, что ни сам инспектор, ни кто-либо другой даже не намекнули ему, на какую-то связь между этим приездом, Фризским Чудовищем и Скорцени. Но инспектор и в самом деле приезжал, и упоминание о нем стало тем главным аргументом, благодаря которому фон Риттер наконец сумел убедиться, что Крайз не лжет. Теперь все логически сходилось.
— Почему же вы до сих пор молчали, унтерштурмфюрер Крайз?
— Воистину справедливо сказано, что «только тогда правдиво молвлено, когда молвлено устами Господа!»
— А если не впутывать в эту историю Господа и Святое Писание?
— Верил, что молчание мое рано или поздно заговорит. Если хочешь, чтобы тебя услышал весь мир, — помолчи. Мужественно и мудро помолчи. Только тогда мир действительно услышит тебя.
— Уже видите себя богоизбранно прозревшим Высшим Посвященным? — проворчал фон Риттер, осознавая при этом, что власть его, бригаденфюрера СС, коменданта «СС-Франконии», по существу совершенно бессильна перед этим уродливым чудовищем. Бессильна и убога.
— Если бы я попытался восстать против коменданта здесь, в подземелье, это было бы истолковано им как заговор, как бунт, а учитывая характер этой подземной базы СС, подобные мятежи предписано подавлять в «Регенвурмлагере» немедленно и с особой жестокостью. Так что, как видите, я не молчал, но вместо того чтобы, объединяясь с вами, создавать оппозицию коменданту, я попросту шепнул кому надо. Как оказалось, я очень правильно избрал того человека в Берлине, кто способен был свергнуть Овербека и возвысить вас, господин бригаденфюрер.

 

3

 

В особую палату хирургического отделения Штубер вошел как раз в ту минуту, когда хирург и его ассистент завершали осмотр Отшельника.
Пленный лежал на перевязочном столе обнаженным, уставившись глазами в серый, заменяющий лазурную святость поднебесья, потолок и безвольно разбросав руки, словно бы вновь готовился к распятию. Однако гауптштурмфюрер сразу же заметил, скорее даже почувствовал, как напряжено тело Ореста Гордаша, готовое не только к библейским мукам, но и к адскому взрыву ярости, к бунту, к тайфунному порыву истребления.
«Странно, — подумалось ему, — что этот громила до сих пор не разбросал всю эту почтенную публику и не высадил зарешеченное окно вместе со значительной частью стены».
— Вы изучаете его, словно ученые мужи из Французской. академии — вновь приобретенное полотно Рембрандта, — язвительно заметил Штубер, останавливаясь рядом с хирургом. — Понимаю: авторитет эксперта… К тому же мните себя хранителями Лувра, причем из тех, кого не успели испытать на еще более совершенный вид искусства — газовые камеры…
— Тем не менее, пациент готов.
— К чему?
Хирург по-гусиному повел шеей, сквозь запотевшие стекла очков еще раз взглянул на раны Отшельника, затем, уже увереннее — на гауптштурмфюрера.
— К чему прикажете, господин гауптштурмфюрер: к расстрелу, виселице, все к той же газовой камере, наконец.
«Величайший психолог войны» тоже, хотя и куда более скептически, осмотрел едва затянувшиеся раны Отшельника, множество мелких ран и следов от побоев на его теле, и воинственно оскалился.
— В ваше распоряжение предоставили идеальный человеческий материал, господин хирург. А вы даже не способны по достоинству оценить это.
— Экземпляр редкостный, согласен, — почесал лейтенант-медик натертую оправой переносицу. — Но есть в нем что-то от вымирающего племени демонов. Оставите его нам еще на несколько дней или же прикажете «завернуть»?
— Прикажу.
— Немедленно? Следовало бы еще раз наложить повязку. Этот увалень почти не контролирует свои движения и поражающе нечувствителен к боли.
— Ну, знаете… я мог бы предоставить вам и куда убедительнее свидетельства исключительной исключительности сего экземпляра. Вот только свидетелей, способных подтвердить мои доводы, он постарался убрать.
— Обычно я стараюсь не вникать в мирские грехи и забавы моих пациентов, — произнес хирург тоном смиренного перед Богом и судьбой пастыря.
— В священники бы вам, а не в медики.
— Перевяжите его, — обратился хирург к ассистенту, присутствовавшему здесь скорее из соображений безопасности, нежели из необходимости выполнять свои профессиональные обязанности. — И через десять минут доставьте в ординаторскую. Часовой, сюда!
Штубер проигнорировал жест, которым хирург предложил следовать за ним, и, отойдя к окну, принялся с интересом наблюдать, как, даже в присутствии часового и офицера, худощавый фельдшер с некоторой опаской подступается к Отшельнику.
Два дня назад гауптштурмфюрер получил приказ вместе с двумя своими людьми явиться в «Регенвурмлагерь», чтобы вступить в должность начальника местного отдела службы безопасности СС (то есть отдела СД). Однако он решил, что ослаблять его антипартизанскую группу только для того, чтобы заполнить безобидную вакансию в «СС-Франконии», в Берлине не стали бы.
Командир группы «Рыцарей рейха» прекрасно понимал, что в таинственное подземное логово СС его загоняют ненадолго и только для того, чтобы ознакомился с ним, обжил и советами своими подготовил офицерский корпус гарнизона к действиям в условиях огромного подземелья, до выходов из которого русские, судя по всему, рано или поздно доберутся. То есть к действиям уже в условиях вражеского тыла, с применением партизанских методов войны.
Штубер признавал такое решение логичным. Если уж и готовить для «СС-Франконии» какую-то особую диверсионную группу, то, конечно же, его.
— Вам была предоставлена возможность сотворить скульптурную «голову Христа» и лучшую виселицу второй мировой, — когда Штубер заговорил по-русски, фельдшер и часовой вздрогнули и застыли, словно в ожидании выстрела в спину. — Не цените, Отшельник. Кому еще из мастеров было позволено создать лучшую виселицу рейха? Кому еще было даровано право возвести самую величественную |И виселиц Второй мировой?
— У тебя бы это получилось лучше, эсэс, — неожиданно Зычным басом отозвался Орест. — Ты уже сотворил из меня «живое распятие».
— Каюсь, от лестных слов уши мои не вянут. Но самокритично замечу, что «вознестись» после распятия вам, господин Гордаш, как это ни странно, так и не посчастливилось. Но тут уж претензии не ко мне, а к Господу. Хотя, даже не имея его позволения, мы вас воскресили.
— Ради чего? — Восседавший на перевязочном столе Отшельник казался каким-то устрашающе гороподобным.
Услышав его вопрос, фельдшер, очевидно, немного сведущий в русском, прекратил перевязку и тоже вопросительно уставился на Штубера, словно и его этот вопрос мучил |ак же, как и Гордаша.
— Я ждал, когда вы зададите подобный вопрос, Отшельник. Я ждал его. — Штубер уселся на подоконник, и, расстегнув кобуру, как бы невзначай оперся ладонью о рукоять Вальтера. Он знал повадки сего блудного сына Славянин, Знал силу его ярости и решил не рисковать. — А ведь действительно: ради чего мы вас воскрешали? Самое время порассуждать.
В ту же минуту на местечко обрушился ливень. Под порывами ветра мощные косые струи били в окна короткими очередями, угрожая разнести и без того потрескавшиеся под ударами бомб и артобстрелами стекла. Штубер понимал, что в эти минуты природа пытается излагать каноны своей собственной философии, и этим тоже вдохновляла его.
— Одни ввязываются в войну только ради того, чтобы Истребить как можно больше врагов, другие — чтобы утвердиться в образе сверхчеловека. Третьи — в надежде добыть чины и трофеи, завоевать «жизненное пространство», просто излить собственную ненависть к роду человеческому…
— Но больше, куда больше тех, кто вообще не желал ввязываться в нее, — сквозь едва слышимый стон проговорил Отшельник.
— Об этих мы говорить не будем, господин бывший семинарист. Они не достойны настоящей, великой войны. Они слишком жалки для нее.
— «Слишком жалки» для войны? — удивленно повел подбородком Отшельник. Определение ему явно понравилось.
— Высшая несправедливость вечно воюющего мира в Том и заключается, что чаще всего в войне выживают именно те люди, которые, по мнению полководцев, недостойны войны, ибо слишком жалки для нее. Однако отвлечемся от сострадания к жертвам войны. Вернемся к тем истинным профессионалам войны, которые творят ее, как великое искусство, как ритуал жертвенности человеческой цивилизации, как богоугодное священнодействие ее героев.
Война — и есть то неминуемое, богами завещанное нам жертвоприношение, которое человечество во все века и на всех этапах своего развития подобострастно возлагало на жертвенник своего физического, духовного и научнотехнического самоусовершенствования. В моем представлении, рядовой Гордаш, вы — один из ее творцов. Ее уникумов.
— Вы не правы. Солдат из меня никакой.
— Просто какое-то время вы видели себя в иной ипостаси — в ипостаси Отшельника. Война — величайшее из искусств, в котором находят себя далеко не все; и даже те, кто искренне стремится найти себя в нем, — достигают этого не сразу.
— Долгое время я вообще отказывался воевать.
— Что лишь подтверждает мою мысль. Какое «воевать», если вы лихо уединились в пещере, в святых местах, в которых некогда располагался монастырь и которые до сих пор осеняются идолом Черного Монаха, так, кажется, именуют скалу, восстающую над этим безлюдным плато и избранную вами в качестве местной «горы Афон»?
— Кто из партизан рассказал вам об этом?
— Предадим забвению имена агентов и иуд. Они презренны во все времена и эпохи. Сейчас для меня важен только один факт: вы — звероподобный, яростный в своей храбрости, не знающий ни жалости, ни смирения… вы, словно он специально созданный для войны, вдруг предались монашеской страсти душеспасения.
— Вместо того чтобы губить души других, — напомнил ему Гордаш.
— Но воина это не должно останавливать! Воина, рядовой Гордаш, нечто подобное останавливать не должно! К слову, все равно вы, так или иначе, губили их. Вспомните, сколько уже на вашем счету. Сейчас вы будете утверждать, что губили души врагов. Но это они для вас — враги, а для Господа все они — души людей, вами убиенных христиан.
Закончив перевязку, фельдшер хотел было поправить бинт, подобно пулеметной ленте, опоясывающей грудь Отшельника, но пленник отшвырнул его руку и поднялся. Когда он, словно изваяние оголенного командора, предстал перед Штубером, тот тоже поневоле поднялся. В то время как фельдшер благоразумно отступил поближе к часовому выхватил пистолет.
— Так мы философствуем или стреляем? — как можно спокойнее поинтересовался Штубер.
— Вы остановились на том, что я, не знающий ни жалости, ни смирения… И слово бы специально сотворенный для войны, — напомнил ему Отшельник слогом молитвенного напева, — единственный на этой войне убийца.
— Не единственный. Нам, убийцам, несть числа. Вы — лишь один из очень многих душегубов христианских, — «успокоил» Штубер недоученного семинариста.
— Что дальше? В какой ипостаси я понадобился теперь СС?
— Вы правы, вернуться следует именно к той поре, — сдержанно согласился Штубер, холодно оценивая шансы Гордаша на успех, в случае, если ему взбредет в голову напасть на него, — когда вы вдруг презрели войну, чтобы очень скоро вновь оказаться в ее пекле.
— Это не ответ, — буквально взревел Отшельник. — Зачем я вам понадобился? Хотите превратить меня в полицая, карателя, подсадного агента?
— Зачем так банально, Гордаш?
— Что тогда?
— Лично для меня вы представляете ценность сами по себе, как порождение войны, как одно из ее непостижимых явлений. Вот в чем мой интерес, Отшельник. Теперь вы это знаете. Психология солдата. Психология и философия войны. Восприятие смерти. Необычные человеческие судьбы на войне — вот то, что интересует меня как психолога. Я понятно изъясняюсь, господин бывший семинарист?
— Почти элементарно. До примитивности.
— Рад, что наконец-то мы поняли друг друга.
— Тогда, может, все-таки скажете, что меня ждет?
— Наивнейший вопрос, Отшельник. Гибель, конечно.
— Как скоро и каким образом?
— Какое-то время вы нам еще понадобитесь.
— А что будет происходить сегодня? Опять допросы? Никакими интересующими вас сведениями я не обладаю.
— Людей, не обладающих абсолютно никакими нужными сведениями, на войне обычно тут же пристреливают. Но это я так, для общей информированности. Что же касается персонально вас, то вам опять повезло: сегодня мы отправимся в преисподнюю.
Отшельник непонимающе, но с абсолютным хладнокровием смотрел на Штубера и ждал разъяснений. Он уже понемногу переставал удивляться всему тому, что происходило с ним и вокруг него. Не перестал удивляться разве что одному: почему, по каким законам войны, по какой такой ее философии, каким прихотям судьбы он все еще до сих пор жив?
— В могилу, что ли? — спросил наконец, так и не дождавшись разъяснений.
— В подземный город СС. В подземную страну, которую мы именуем «СС-Франконией». Человека, который в свое время решил всю оставшуюся жизнь провести отшельником в пещере, путешествие в таинственную подземную страну должно заинтриговать.
— Но ведь меня не станут спрашивать, интригует это меня или нет.
— Спрашивать не будут. Предполагать — да, — загадочно улыбнулся Штубер. — Словом, воспряньте духом, Отшельник, вы нам еще понадобитесь. А там, кто знает… надеюсь, вы еще не разучились держать в руке резец?
— А причем здесь резец?
— Да притом, что в ближайшее время вы вновь представите перед миром в облике скульптора. Возможно, даже в ипостаси величайшего скульптора Второй мировой войны.
— «Величайшего» среди тех, кого вы успели загнать в свою «СС— преисподнюю»?
— Увы, Отшельник, для нас с вами именно там, в преисподней, все и завершается. Апофеоз восхождения истинного солдата всегда проявляется в его гибели.
Когда, позволив ему еще три дня подлечиться в госпитале, Штубер ушел, Отшельник резко откинулся на кровать и торжествующе покачал головой. Это еще не гибель! У него еще есть несколько дней — для надежды, для побега, просто для жизни

 

* * *

 

…Попав в подвал гестапо, Отшельник решил, что его тут же повесят или досмерти забьют. Однако его не трогали до тех пор, пока откуда-то не появился гауптштурмфюрер Штубер.
— Хотя Зебольд и пытался выискать в вырезанной тобой голове Христа какие-то изъяны, — сказал он, устало усаживаясь на нары рядом с Отшельником, — однако лично мне работа понравилась. Понимаю, шесть дней действительно маловато, но туда, куда мы с тобой завтра отправимся, будет много распятий и много времени. Если ты, солдат, решишь, что у каждого распятого тобой Христа должен быть свой неповторимый лик и столь же неповторимое туловище, — никто возражать не станет. У тебя появится возможность создать целую галерею «распятий», сотворив таким образом второй Лувр, только уже Подземный.
Пораженный его предложением и, вообще, его спокойствием, Орест как-то не обратил тогда внимания на слово «подземный», как, впрочем, и на прозвучавшее название всемирного хранилища искусства. Смысл этих слов по-настоящему начал открываться ему только сейчас, когда Орест оказался в подземельях «Регенвурмлагеря». Но тогда в висках его пульсировала только одна мысль: «Неужели не казнят? И на этот раз — не казнят?!».
— А ведь начальник полиции обвиняет его в убийстве двух своих полицейских, — неожиданно напомнил Штуберу Вечный Фельдфебель. — А как быть с погубленными им германскими солдатами?
— С германскими солдатами вопрос уже закрыт: они погибли во время карательной экспедиции. А что касается полицейских… Если бы эти разгильдяи выжили, их бы судили за ненадлежащее несение службы, но поскольку им посчастливилось погибнуть, то похоронили их, как героев, павших в борьбе с партизанами во имя Великой Германии. Чего еще может желать человек, который пошел служить полицаем, поддерживая оккупационный режим? После возвращения сюда коммунистов их бы все равно расстреляли. Кстати, как и тебя, Отшельник. Ты никак не сможешь объяснить русской контрразведке, почему фашисты так долго не казнили тебя и почему в гестапо и СД тебе все прощали. Тем более что до войны ты уже успел посидеть в советском концлагере.
— Посидел. И доказать действительно будет трудно, — согласился Отшельник.
— А умирать от рук своих, но уже с клеймом предателя, которое в Советском Союзе никогда не сумеете смыть ни ты, ни твои потомки, — значительно труднее, чем от рук врагов. Это уж ты поверь мне, солдат. Поэтому дальше твой жизненный расклад таков: в наказание за все содеянное тебе, солдат, все же придется посидеть пару месяцев в лагере, но уже не здесь, а в Германии. Если там замечаний по поводу твоего поведения не будет, я попытаюсь вырвать тебя и пристроить на одну из секретных германских баз в качестве скульптора, мастера по «распятиям». Предварительный разговор с командованием этого лагеря у меня уже состоялся.
— Ладно, в Германию, так в Германию. Все равно я уже причислил себя к погибшим.
— К погибшим? — ухватился за это сообщение Штубер. — Что ты имеешь в виду?
— Только то, что однажды утром я сказал себе: «Все, тебя уже казнили, ты погиб. С этого часа живи так, словно тебе представилась возможность начать ее заново».
Гауптштурмфюрер разочарованно пожал плечами, он ожидал услышать что-нибудь более оригинальное.
— Но если ты и в самом деле твердо решишь во что бы то ни стало выжить в этой войне и сохранить свой талант уже для послевоенной европейской цивилизации, то согласишься сменить лагерь на диверсионные курсы, которые опекает сам Отто Скорцени. Силы у тебя немеряно, и если бы ты прошел специальную подготовку на этих «курсах особого назначения», то был бы идеально готов к выживанию в любой стране и в любых условиях.
— Но я не собираюсь становиться диверсантом, а тем более — германским.
— Это ты сейчас так говоришь, а в диверсионной школе тебя быстро ввели бы во вкус. Тебе на роду написано быть диверсантом.
— Однако это профессия только на время войны.
— Но после войны, учитывая твои заслуги перед рейхом, и братство по оружию, обещаю оставить тебя здесь, на Западе, чтобы ты мог заниматься рисованием и скульптурой. Возможно, даже помогу открыть свою собственную мастерскую, для начала прямо в моем родовом имении, в замке Штуберов. Если, конечно, нам удастся уцелеть в этой войне.
На курсы диверсантов Отшельник так и не пошел. В лагере военнопленных, в бараке для штрафников, куда Ореста перевели из подвалов гестапо, ему порой казалось, что после этого разговора Штубер попросту забыл о его существовании, а то и сам сгинул где-то в трясине войны. Но ошибался. И вот теперь он, вместе со Штубером, здесь, в «Регенвурмлагере»…

 

4

 

Интерес, неожиданно проявленный фюрером к сотворению подземной «СС-Франконии», как-то сразу приободрил Гиммлера. Ощутив свою востребованность, рейхсфюрер победно осмотрел присутствующих:
— «Регенвурмлагерь» спроектирован и строится с таким расчетом, что он способен будет выдержать длительную наземную блокаду. Это целый подземный город, с собственными источниками электроэнергии, фильтрами химической защиты в казармах и бараках, с источниками воды и складами продовольствия.
Гитлер слушал его, словно околдованный. Скорцени, осознавший свое непосредственное отношение к «Лагерю дождевого червя», сразу же понял, что происходит: издерганный неудачами на фронтах, загнанный в лабиринт военно-политической безысходности, фюрер вдруг нашел ту спасительную жемчугородную раковину, в которую можно было хоть на какое-то время заползти, утешая себя иллюзией ее прочности и собственной отрешенности.
«Не хватало только, чтобы он ухватился за это подземелье, как за последнюю надежду Германии, его последнее пристанище, — проскрипел зубами первый диверсант рейха. — Сколько поистине неотложных государственных дел окажутся похороненными под руинами этого увлечения, пусть даже вызывающе неординарного и заманчивого. А Гиммлер явно ведет вождя к этому».
— Сосредоточенные в «Регенвурмлагере» части, преимущественно СС, — расставлял тем временем сети рейхсфюрер, — в состоянии будут наносить значительный урон русским, даже оказавшись на занятой ими территории. Система подземных коммуникаций и тщательно замаскированных выходов позволит нам незаметно перебрасывать диверсионные подразделения из одной местности в другую и нападать в самых неожиданных местах.
— Наконец-то хоть на одном участке мы готовимся к обороне так, как следует готовиться, заботясь о тысячелетнем рейхе, — оживился Гитлер.
— Да, это так.
— Соответствуют ли темпы подземных работ тем… новым, — с трудом нашел он нужное слово, — условиям, в которых мы можем оказаться?
— Мне пока что трудно судить об этом, мой фюрер, — начал юлить рейхсфюрер СС, вместо того чтобы сразу же заверить, а значит, успокоить фюрера. — Прежде всего, следует увеличить контингент рабочих, в основном военнопленных, а также значительно усилить имеющийся там гарнизон СС.
— Так увеличивайте, Гиммлер, увеличивайте! Разве у нас мало лагерей или в рейхе уже не осталось пленных и остарбайтеров? Так наберите рабочих, укрепите гарнизон. Когда речь идет о судьбе рейха, мы и должны действовать так, как следует действовать, заботясь о судьбе рейха.
— Вы правы, мой фюрер, — подобострастно признал Гиммлер.
«Теперь понятно, откуда проистекает неистощимый родник философской мудрости Шауба», — ухмыльнулся про себя Борман.
Положение с «Регенвурмлагерем» рейхслейтера Бормана совершенно не интересовало. Если уж говорить о последнем бастионе рейха, то он предпочитал видеть его в австрийских Альпах, а не в подземелье, в котором русские очень быстро закроют гарнизон, как в медвежьей яме. А вот что его действительно смущало, то что разговор с фюрером о возможных контактах с русскими довести до конца так и не удалось.
Правда, кое-какая оговорка у Бормана теперь появилась. В случае, если кто-либо — Шелленберг, Мюллер или Скорцени — выйдет на его «русский след», он всегда может сослаться на то, что фюрер был предупрежден, и что он, Борман, всего лишь пытался выяснить настроения Кремля, в попытке хоть как-то выиграть время.
— Скорцени, — вырвал его из тревожного глубокомыслия голос фюрера, — вы лично должны ознакомиться с этим лагерем.
— Я сделаю это, мой фюрер.
— Знакомство это следует начать уже в ближайшее время. Когда настанет ваш час, в «Регенвурмлагере» должен находиться особый диверсионный отряд СС, способный совершить нечто большее, нежели обычные подразделения этих войск.
— Я немедленно отправлюсь туда, мой фюрер, — заверил его обер-диверсант рейха, окончательно отвлекая внимание от Бормана.
— Вы, и специальный отряд ваших коммандос, выпускников «Фридентальских курсов», должны настолько хорошо освоиться в «Регенвурмлагере», чтобы эта база СС стала еще одним секретным оружием рейха. И чтобы сражение ее гарнизона стало одной из величайших легенд германского воинского духа.
И Скорцени вновь убедился в том, что подземный лагерь СС стал для Гитлера спасительным миражом; и что, как всегда, когда фюрер непомерно увлекается какой-либо, порой совершенно незначительной, идеей, он начинает слишком преувеличивать, почти идеализировать ее значение.
И все же Отто не склонен был сомневаться в искренности и мудрости фюрера, а тем более — в способности превратить «Регенвурмлагерь» в неприступную подземную цитадель СС. Вопрос заключался лишь в том, успеет ли Гиммлер превратить ее в нечто жизнеспособное, и сумеет ли сам фюрер сохранить к ней интерес до тех пор, когда гарнизону «Регенвурмлагеря» и в самом деле придет пора вступать в бой.
— Мы устоим, мой фюрер, дьявол меня расстреляй.
— Мы будем рассчитывать на вас, Скорцени.
— Кстати, именно здесь, в подземельях «СС-Франконии», на передовой линии «Восточного вала», следовало бы ввести в бой части русских добровольцев. Отборные части белых русских офицеров, а также власовцев, давая им при этом понять, что это их последний рубеж, при оставлении которого их не станут щадить ни мы, ни большевики.
Молвив это, Скорцени вдруг вспомнил о русском диверсанте Беркуте, о котором лишь совершенно недавно, в телефонном разговоре, напомнил ему Штубер. Опыт коменданта большого дота смертников пришелся бы ему здесь как нельзя кстати.
— Части русских? — по-крысиному повел усиками фюрер. — На ударных позициях «Восточного вала»? Чтобы они открыли породненным славянским ордам путь на Берлин?
— Речь идет об отборных подразделениях, мой фюрер. Уже сейчас мы используем многих русских и в боях, и в проведении диверсий. Есть решение создать полноценную русскую армию генерала Власова. Среди прочего уже сейчас следует сформировать отдельный диверсионно-разведывательный полк. Подразделения его вначале вступили бы в бой при подходе русских и польских войск к Одеру, а затем ушли в подземелье, чтобы вместе с моими коммандос развернуть там диверсионно-партизанскую борьбу. Такие смешанные германско-русские отряды уже прекрасно зарекомендовали себя, в частности, в Украине. Один из них сражался под командованием известного вам гауптштурмфюрера барона фон Штубера.
Если фюрер и не стал возражать, то, очевидно, потому, что это говорил Скорцени, возражать которому фюрер то ли не решался, то ли попросту не привык. Он лишь молча, вопросительно обвел взглядом присутствующих.
— Могу сказать о русских летчиках, мой фюрер, — неожиданно поддержал обер-диверсанта Геринг. — Среди них немало великолепных асов, как, например, Герой Советского Союза капитан Антилевский.
— Герой Советского Союза? — иронично переспросил Гитлер. — Героем Великогерманского рейха он еще не стал?
— Но уже отмечен железным крестом, — к чести рейхсмаршала, замечания Гитлера, порой даже самые острые, редко сбивали его с толку. — Напомню, что он, как и многие другие русские пилоты, прекрасно зарекомендовал себя в боях на Западном фронте, прикрывая с воздуха позиции «Атлантического вала».
— На которых, как известно, сражалось также немало русских рот и батарей, — подтвердил Гиммлер, и это уже похоже было на очередной «штабной заговор» генералов. Ведь присутствовавшим было прекрасно известно, что до сих пор фюрер решительно выступал против создания отдельных русских частей, не говоря уже о самостоятельной Русской освободительной армии. А если и соглашался на службу отдельных русских добровольцев в германских частях, то лишь в виде исключения и в основном во вспомогательных подразделениях. Но точно так же всем, в том числе и самому Гитлеру, уже было ясно, что отношение к присутствию в Германии десятков тысяч русских — различной судьбы и политической ориентации — пора менять.
— В частности, можно было бы создать несколько сугубо русских эскадрилий, — вновь заговорил Геринг, поняв, что поддержка Гиммлера, не говоря уже о Кейтеле, который давно готов был использовать «русский материал» для латания кадровых дыр вермахта, ему обеспечена. — Я мог бы передать Власову часть рабочих и технического персонала, занятых ныне на аэродромах и во вспомогательных частях люфтваффе.
Вторую эскадрилью, бомбардировочную, возглавил еще один бывший советский ас, Герой Советского Союза капитан Сергей Бычков.
— Они вам больше не нужны? — въедливо поинтересовался Гитлер, удивленный подобной щедростью.
— Но еще нужнее — русские эскадрильи. Пусть, в конце концов, русские сражаются против русских. Пусть радиоэфир всего Восточного фронта покроется сплошным русским матом. Сплошным… русским. Я хочу дождаться этого дня, зная, что отныне не буду терять своих парней. Или, по крайней мере, буду терять их значительно меньше.
— Убедившись, что в русском вопросе генералитет буквально восстал против него уже давно сформировавшимся за его спиной заговорщицким «Восточным валом», Гитлер устало перевел взгляд на Геббельса.
— О «комиссарах» в этих русских частях добровольцев мы тоже позаботимся, — по-своему воспринял тот свою историческую миссию в деле формирования власовской армии. — Русские довольно легко поддаются идеологической обработке, поскольку, в отличие от представителей многих других народов, приучены слепо верить своим руководителям и безоговорочно подчиняться им.
— Вот именно, — с усталой безнадежностью махнул рукой фюрер, убедившийся не столько в правоте генералитета, сколько в собственном бессилии.
— Если позволите, мой фюрер, я готов встретиться с Власовым и еще раз обсудить принципы, на которых формирование его армии становится приемлемым для руководства рейха и самой германской идеи, — вырвал Гиммлер инициативу из рук Геббельса
— В общем-то, таких принципов в природе не существует, — отрубил Гитлер. — Но вы все же встретьтесь.
«А ведь, — подумал Гиммлер, — изменив отношение к русским в Германии, он со временем может изменить его и по отношению к переговорам с русскими, остающимися по ту сторону линии фронта».

 

5

 

Крайз оказался прав: рядом с кабинетом коменданта, в толще скального грунта, действительно располагалась комнатка, существование которой барон фон Риттер даже не предполагал. Для барона так и осталось загадкой, когда его предшественник умудрился выдолбить ее, незаметно отрывая для этого рабочих и скрывая их труды даже от своего заместителя.
Наверх тянулась винтовая каменная лестница, затем следовал почти километровый тоннель, завершавшийся металлическими секциями, выходящими на поверхность, как из водопроводного люка. Вот только крышка этого люка была каменной, сверху похожей на обычный валун. Именно он надежно маскировал этот вход.
Сам каньон, в который приводила эта «дорога в небытие», напоминал слегка удлиненный кратер вулкана. Это было огромное провалье, образовавшееся много тысячелетий назад, посреди возвышенности, верхние края которой не расширялись, как это обычно наблюдается в подобных местностях, а резко сужались кверху, скрывая этот затерянный мир не только от людских взоров, но и от взоров небесных.
Заметить его шрамовидную пустоту можно было разве что с самолета, но летчики тоже обычно не замечали ее, поскольку она была замаскирована густыми кронами древних сосен. К тому же склоны горловины были довольно крутыми, и всякому забредшему сюда, даже если он оказывался в десяти шагах от кратера Черного Каньона, чудилось, будто впереди вырисовывается обычная вершина невысокого лесного хребта.
Впрочем, желающих забредать сюда тоже было не много, поскольку вся эта каменистая падь располагалась на островке тверди земной, окруженной пространными болотами. Заветная тропа к острову, конечно, существовала, но ее нужно было знать, а почти всех местных знатоков гестапо уже убрало. Предварительно, конечно, проложив эту тропу на карте да, по особым ориентирам, на местности. Крайз стал одним из немногих германцев, которые решились испытать по ним свою судьбу.
— Интересно, догадываются ли об этой преисподней жители окрестных сел? — спросил барон, едва успев прийти в себя от удивления.
Он знал, что из центральной, штабной, части цитадели «Регенвурмлагеря» на поверхность ведут два эвакуационных хода, но оба они завершались в лесу, к северу и югу от возвышенности.
— Догадывались. Но только жители ближайшего хутора, которые считали это место проклятым. Понятно, что такие свидетели были нежелательны, поэтому с помощью гестапо Овербек позаботился, чтобы хуторок вовремя опустел, как Я два небольших близлежащих села. Война есть война, мало ли теперь опустевших, разрушенных сел и хуторов по всей Европе?
Говорят, Мюллер лично занимался жителями этих населенных пунктов. Верится, конечно, с трудом.
— Занимался, — заверил его Крайз, — но не в связи с их ликвидацией.
— Для экзекуций у него хватает подчиненных, — согласился фон Риттер.
— Мюллера интересовало все, что было известно жителям этих селений — факты, легенды, предположения. Шеф гестапо докапывался до всего, что могло быть известно о Чёрном Каньоне польским властям. В частности, пытался выяснить, создавали ли польские спецслужбы какие-то комиссии по изучению этого шрама Земли.
— Но я так понимаю, что «гестаповский Мюллер» интересовался каньоном не из невинного любопытства.
— В определенных условиях южное, еще недостроенное, крыло «СС-Франконии» может стать подземным секретным штабом Главного управления имперской службы безопасности. В частности, штабом его Отдела диверсий. Ну и, конечно же, секретной базой диверсантов. Разведывательнодиверсионная школа, казармы диверсионных отрядов, госпиталь, подземных диверсионный полигон и все такое прочее…
Фон Риттер многозначительно помолчал. Наконец-то он услышал более или менее приемлемое объяснение того, как предполагается использовать «Лагерь дождевого червя». Подземный секретный штаб диверсионной службы и база диверсантов — вот то, что вполне оправдывает существование «СС-Франконии» в условиях, когда ожидать полной и решительной победы над русскими уже не приходится.
— Хотите сказать, что очень скоро здесь могут появиться кабинеты Кальтенбруннера, Скорцени, Шелленберга, а возможно, и Гиммлера? — Недоверчиво, хотя и полушутя, спросил барон фон Риттер.
— Если только Гиммлера не привлекут бункеры «Альпийской крепости», — вполне серьезно объяснил ему унтерштурмфюрер Крайз.
«Самая большая ошибка создателей «Лагеря дождевого червя», — подумал бригаденфюрер, — в том и заключается, что у них не хватило фантазии соединить этот лагерь с «Альпийской крепостью», превратив его в подземные редуты. Вот тогда уж рейх-крепость и в самом деле оказалась бы неприступной».
— Вы не правы, фюрер предвидел это, — неожиданно возразил Крайз, хотя вслух фон Риттер не произнес ни слова.
— Что именно он предвидел? — неуверенно спросил барон, понимая, что ему все же придется привыкать к тому, что какие-то мысли Фризское Чудовище прочитывает, предугадывает или, черт его знает каким образом, извлекает из его черепной коробки.
— Необходимость соединить штольнями «Регенвурмлагерь» с «Альпийской крепостью» или, как он еще называет ее, с «Альпийской Франконией», в систему которой тоже включено немало подземелий, шахт, пещер и горных бункеров.
— Почему же не соединяет?
— А вы уверены, что не соединяет?
Комендант остановился так резко, словно наткнулся на стену.
— Что вы имеете в виду, Крайз?
— А то, что в одном из ответвлений центральной штольни, в той далекой части ее, которая приближается к Одеру, создан мощный блок-пост, гарнизон которого вам не подчинен. И если вы, рассчитывая на свои полномочия, попытаетесь пройти мимо него к массивной двери, вас пристрелят, так и не разобравшись, что вы за комендант и о каком таком «Регенвурмлагере» толкуете. Им это название попросту ни о чем не говорит.
Фон Риттер подошел к сосенке, которая произрастала прямо из скального склона. Как она умудрилась прижиться здесь и откуда брала жизненные соки — возможно, было самой большой загадкой этого каньона. Однако барону было сейчас не до изысков ботаники. Он чувствовал себя человеком, которого используют втемную, и, не смотря на первенствующую должность, держат на вторых ролях. Причем самым обидным для него было то, что тайну это открывал для него Фризское Чудовище.
— Считаете, — почти с нежностью проводил барон рукой по жиденькой кроне сосенки, — что за тем блок-постом начинается другая база, от которой ведут тоннель в сторону «Альпийской крепости»?
— Однако осуществить этот замысел вряд ли удастся, — это уже был не первый случай, когда на прямой и ясный вопрос Крайз предпочитал отвечать как-то уклончиво. — Слишком далеко расположены друг от друга эти две «Франконии».
— Уверен, что если бы фюрер сейчас принимал решение строить «Регенвурмлагерь», он наверняка расположил бы его не на правобережье Одера, а где-нибудь в районе Альп.
— Но вам известно, что начало этому строительству было положено еще в двадцатые годы, и решение в данном случае принимал не фюрер…
Фон Риттер загадочно ухмыльнулся.
— Кое-какие факты истории этой базы мне уже известны. И вообще, в данную минуту меня больше интересует совсем не это, — остановился комендант у подножия огромного столообразного возвышения, чернеющего посреди каньона.
— Понимаю, что не это.
— По поводу моих размышлений об «ошибке создателей «Лагеря дождевого червя» вы умудрились возразить мне раньше, чем я не успел высказать свое мнение вслух.
— Молитвы всех святых, бригаденфюрер!
— Что, «молитвы»?.. — не понял фон Риттер.
— Со мной такое случается. Иногда не успеваю сообразить, что следует дождаться, когда мой собеседник выскажется по тому или иному поводу вслух, поэтому слишком рано, упреждающе, реагирую на то, что ангелы или сатана, нашептали ему на ухо. Делать этого, ясное дело, не следует; люди болезненно реагируют на подобное прочтение мыслей.
— Теперь мне понятно, почему Овербек старался держать вас подальше от себя. Да и все прочие — тоже.
— В этом-то и заключалась ошибка штандартенфюрера. Всегда выигрывает тот, кто умело использует мои возможности, а не пытается превратить меня в своего врага.
— Над этими словами стоит задуматься, — произнес фон Риттер, поднимая валявшуюся у его ног сосновую веточку.
Комендант прекрасно понимал, что по существу Фризское Чудовище недвусмысленно предупредил его, пытаясь предостеречь от ошибок предшественников.
— Меня можно воспринимать с отвращением, это вполне объяснимо, и к подобной реакции я вполне привык. Однако бояться меня стоит лишь в том случае, когда сам настраиваешься ко мне враждебно. Я достаточно понятно объяснил свою позицию?
— В пределах воспринимаемости, — задумчиво ответил фон Риттер. — Тем более что, как мне говорили, вы умеете хранить тайны, не склонны к скандалам и цените дружбу.
Высказав это, комендант оперся рукой о подвернувшийся под руку гранитный валун, возможно, венчающий собой еще один секретный выход на поверхность из диверсионной базы СС, и выжидающе умолк.
— Мне нелегко уживаться с людьми, не подверженными испытанию огнем, поэтому я прошел нелегкую школу выживания.
— Извините, Крайз, но, глядя на вас, в этом действительно трудно усомниться.
— А никто и не имеет права усомниться, — жестко отреагировал Фризское Чудовище. — Моя судьба не дает для этого абсолютно никаких оснований.
— В то же время ваше увлечение чернокнижием и ваша склонность к угадыванию и предсказыванию… Согласитесь, что возникает много вопросов.
— Но тут не мешало бы выяснить: чего все знающие меня опасаются — моих предсказаний или своей собственной судьбы? Люди, решившие создать «Регенвурмлагерь», должны потерять страх перед этим миром, поскольку сами давно стали его страхом.

 

6

 

Поднявшись вслед за Крайзом на возвышение, барон с удивлением обнаружил, что на самом деле перед ними — гладкая, словно бы отполированная, гранитная плита, высеченная в форме четырехугольной звезды, слегка напоминающей то ли сильно утолщенную стрелку компаса, то ли очередную скульптурную вариацию «розы ветров».
«Представляю себе, как, оказавшись у этой плиты, был заинтригован склонный ко всяческой мистике Адольф Гитлер! — подумалось Фон Риттеру. — И «стол» этот, скорее всего, похож на жертвенник».
— Вы правы, барон, — вновь прочел Крайз мысли коменданта. — Взойдя сюда, фюрер сразу же потребовал, чтобы ему дали компас. Хотя и без компаса нетрудно было догадаться, что лучи этой странноватой «звезды» сориентированы строго по сторонам света.
— Однако проверить эту версию все же нужно было, — вступился фон Риттер за фюрера. Он уже начал привыкать к тому, что Крайз каким-то образом умудряется читать его мысли, во всяком случае способность Фризского Чудовища к «мыслеугадыванию» уже не шокировала его.
— Когда смотришь отсюда на звездное небо, то кажется, что планета Земля уже не в состоянии удерживать тебя, ибо ты летишь во Вселенной вместе с этим похожим на ладью древних германцев жертвенником.
— Так это и в самом деле жертвенник?!
— Трудно подыскать для него какое-либо иное предназначение, — ответил Крайз.
И барон вдруг вспомнил рассказ своего брата Людвига фон Риттера, одного из организаторов экспедиции судна «Швабенланд» в Антарктиду, а также одного из основателей секретной базы «Рейх-Атлантида» где-то в глубинах Ледового континента. Так вот, среди прочих святынь обосновавшихся в Антарктиде атлантов он называл Плаху Повелителя, которая являлась жертвенником повелителя Страны Атлантов.
Судя по описанию, которое предоставил ему Людвиг, эта Плаха Повелителя была очень похожа на «плаху» Чёрного Каньона. Неужто между Чёрным Каньоном и скрытой от внешнего мира долиной у входа во Внутренний Мир Антарктиды существует какая-то связь?!
— Вам что-либо известно о Внутреннем Мире Антарктиды и антарктической Стране Атлантов, унтерштурмфюрер Крайз?
— Это абсолютно секретная информация, — нервно отреагировал Фризское Чудовище. — Об этой стране и ее повелителе Этлэне Великом я кое-что слышал в институте Аненербе. Там на Страну Атлантов возлагают большие надежды, как на связующее звено между Великогерманским рейхом и Высшими Посвященными. Кроме того, у меня было две встречи с Посланником Шамбалы.
— Заставьте меня поверить в это, Крайз.
— Во что именно?
— В то, что вам удалось встретиться с Посланником Шамбалы. Многие ученые считают, что такой страны — Шамбалы, вообще не существует.
— В нашем, традиционном понимании — действительно не существует. Но сейчас мы не будем касаться этого вопроса. Скажу лишь, что именно там, в институте Аненербе, и собрана вся информация, касающаяся Шамбалы, Страны Атлантов, Рейх-Атлантиды и всего прочего.
— И Рейх-Атлантиды, в этом можно не сомневаться, — поддержал его фон Риттер, понимая, что тем самым поддерживает разговор, который и так уже позволил ему узнать очень много ценного.
— Что же касается вас, барон, то кое-какая информация
о Рейх-Атлантиде могла просочиться к вам от брата, барона Людвига фон Риттера. Собственно, от этого источника она и просочилась.
— Опасный же вы человек, унтерштурмфюрер Крайз! — качнул головой комендант «СС-Франконии».
— Вы правы: опасный, — спокойно, как нечто само собой разумеющееся, признал Фризское Чудовище. — Однако вы, лично вы, бригаденфюрер, старайтесь меня не опасаться, — тотчас же подстраховался он, понимая, что отныне его судьба в огромной степени зависит от отношений с новым комендантом.
— Это важное уточнение.
— А что касается Плахи Повелителя, которой кое-кто из германцев получил возможность полюбоваться на космодроме атлантов, то она и в самом деле похожа на Жертвенник, который мы видим сейчас перед собой.
— Значит, между ними существует какая-то высшая, астральная связь?
— Не сомневаюсь.
— В чем же ее глубинный смысл? Какую пользу это может принести нашему движению, всему рейху?
— Об этом мне проще будет судить, когда побываю в Стране Атлантов или хотя бы в германской Рейх-Атлантиде.
И вновь, уже в который раз, барон фон Риттер взглянул на Крайза с нескрываемым любопытством. Причем на сей раз тоже никакого особого отвращения «сатанинский лик» Фризского Чудовища у него не вызвал.
— Все же рассчитываете когда-нибудь попасть в подземелья Рейх-Атлантиды?
— И не только я один.
— А если чуточку конкретнее?
— Вы очень настойчиво провоцируете меня на откровенность. Причем ведете себя, как потерявший чувство самосохранения разведчик.
— Очень похоже, — признал фон Риттер. — Но как человек достаточно проницательный вы понимаете, что работаю я на рейх.
— По всем предсказаниям, — не стал излагать Крайз ни подозрения свои, ни заверения, — эту нашу подземную «СС-Франконию» вскоре придется оставить.
— Считаете, что ее захватят русские?
— В военном плане — да, однако находиться она все же будет под юрисдикцией Польши.
— И вы верите в это предсказание? — провел рукой по краю плиты барон фон Риттер. Даже сквозь кожаную перчатку он ощутил, насколько она влажная и по-зимнему холодная.
Чтобы развеять сомнения, комендант сорвал перчатку и провел по плите теперь уже оголенными кончиками пальцев. Тот леденящий, колючий холод, который пронзил его руку, будто элетроразряд, до самого предплечья, обычным земным холодом порождаться не мог.
Еще большее удивление вызвала температура этого жертвенника после того, как фон Риттер взволнованно ощупал поверхность двух соседних валунов. Они тоже были прохладными и влажными, какими и должны быть после ливня, однако холодность их ни в какое сравнение не могла идти с холодом Жертвенника.
Боковым зрением проследив за тем, как фон Риттер горячечно пытается докопаться до истины, Фризское Чудовище снисходительно улыбнулся. Он знал нечто такое об этой странной, с какими-то лазурно-серебристыми вкраплениями плите, чего не мог знать и уже вряд ли когда-либо узнает комендант этой секретной базы СС.
— Я просто вынужден верить в это предсказание, поскольку являюсь одним из его носителей, — молвил тем временем Крайз.
— Зачем же мы в таком случае продолжаем строительство этого «Лагеря дождевого червя»? Чтобы оставить мощную подземную базу для поляков?
— Во-первых, фюрер и несколько других высших руководителей рейха предсказаниям нашим не верят, приписывая их пораженческим настроениям некоторых сотрудников Аненербе.
— Представать с такими настроениями перед фюрером сейчас крайне опасно, — согласился с ним барон.
— Во-вторых, ни русские, ни поляки не сумеют по-настоящему воспользоваться подземным городом СС; предпочтут законсервировать его и делать вид, будто его никогда не существовало.
— Не вижу мотивов такого отношения.
— С одной стороны, поляки не захотят демонстрировать всей Европе научно-техническую мощь рейха, проявившуюся во время строительства «СС-Франконии», с другой — они будут опасаться, как бы это подземный город не стал Меккой возрождающегося фашизма. К тому же у поляков не будет карт и технической документации подземного города, и они не сумеют найти ему достойное применение, которое помогло бы окупать расходы на содержание и охрану «СС-Франконии» и не позволяло ей служить пропагандой достижений Германии времен Гитлера.
Сорвав вторую перчатку, фон Риттер положил на край плиты обе руки, но спустя несколько мгновений резко отдернул их, словно и в самом деле получил удар электрического заряда. Барон удивленно взглянул на Крайза, но тот сделал вид, что ничего не замечает.
— И все же, хотелось бы знать, каковой будет судьба «СС-Франконии» в ближайшие месяцы.
— Скорее всего, наш «Регенвурмлагерь» решено будет превратить в своеобразный полигон, на котором будут готовить кадры и отрабатывать всевозможные технологии для полноценного создания антарктической «Рейх-Атлантиды». В том числе здесь шлифуются и приемы психологической обработки людей, которые панически боятся подземелья и вообще, замкнутого пространства.
— То есть постепенно «Регенвурмлагерь» превращается в научно-исследовательский центр?
— Во всяком случае, самая секретная часть его. Кстати, замечу, что вскоре доступ к «зомби-центру», то есть к «Лаборатории призраков», лицам, не имеющим особого пропуска, будет закрыт. А круг лиц, имеющих право на «зомби-пропуск», крайне ограничен.
— Будем считать, что подобные предосторожности оправданы. И потом, надеюсь, что лично меня туда станут пропускать, не требуя никаких специальных пропусков.
— Я об этом позабочусь. Однако сосредоточиться вам все же следует на строительстве «Регенвурмлагеря», его обустройстве и обороне.
— Мне пытаются указать на отведенное мне место? — как бы полушутя поинтересовался комендант базы.
— Всем остальным позвольте заниматься мне, — не стал Крайз смягчать наносимый ему удар. — Поскольку именно мне и предписано заниматься этим «всем остальным».
— Ладно, отнесемся к этому философски. Строить и охранять. Это даже упрощает мою задачу.
— В Берлине вам, собственно, говорили о том же. Вот только функции следовало бы сформулировать четче.
— Так что вы там собирались поведать мне о психологической обработке солдат, которые панически боятся подземелья? — ушел от еще одной скользкой темы фон Риттер.
— Нам специально подобрали целую группу подобных трусов, с которыми придется возиться в специальной лаборатории. Проще говоря, большая часть нашего гарнизона со временем будет переброшена в Антарктиду в виде готового «материала» для Рейх-Атлантиды, в том числе и значительную часть работающих здесь военнопленных. Кстати, эта акция, как и уничтожение «материала», не сумевшего достойно пройти испытание подземельями «СС-Франконии», максимально уменьшит количество людей, знакомых с планом ее подземных ходов и всевозможными секретами.
— Это многое проясняет, — проворчал комендант подземной базы СС, все это время внимательно осматривавший Жертвенник, монолитно покоящийся на уходящем глубоко род землю базальтовом основании. — Странно, что, благословляя на должность коменданта, ни фюрер, ни Гиммлер не стали посвящать меня в тайны этой базы.
— Фюрер, возможно, и сам уже многого не знает, — заметил Крайз.
— Нельзя ли поговорить об этом более основательно?
— Он давно не интересуется «СС-Франконией» и очень давно не был здесь. Ну а Гиммлер решил, что многое вам уже известно, остальное познаете в ходе работы. И потом, вы должны знать, что практически эта база подчинена не фюреру, не Гиммлеру и уж, тем более, — не Герингу, который стоял у истоков «Регенвурмлагеря» так же, как и у истоков «Базы-211» в Антарктиде.
— Кто же в таком случае является истинным руководителем этой базы.
— Институт Аненербе, то есть Общество по изучению наследственности. Его имперский директор оберштурмбаннфюрер Вольфрам Зиверс. Во всяком случае, все секретные лаборатории и все программы этих лабораторий подчинены оберштурмбаннфюреру Зиверсу. Впрочем…
— Что «впрочем»?..
— Порой мне кажется, что и он — всего лишь исполнитель, а то и просто подставное лицо.
— Чья же тогда фигура вырисовывается за его спиной?
С ответом Крайз не торопился. Чувствовалось, что и ему
самому не давал покоя этот же вопрос.
— Чья-то мощная, но невыразительная, не поддающаяся идентификации тень, — вот что там вырисовывается. Поначалу мне казалось, что владелец этой тени пребывает в стенах Имперского университета в Страсбурге, откуда исходят и куда в одну из секретных лабораторий поступают результаты наших исследований. Но в последнее время усомнился и в этом. Слишком много неясного.
— Странно слышать нечто подобное от вас, Крайз. Давно успели убедить меня, что вы — всезнающий. По крайней мере, во всем, что касается «СС-Франконии».
— Я ведь сказал: слишком много неясного там, наверху, в Берлине и Страсбурге.
— К чему же все-таки приводят ваши сомнения? — попытался хоть что-нибудь выудить у него фон Риттер.
— К еще более опасным сомнениям.
— Вы не оговорились, назвав эти сомнения «еще более опасными»?
— Судя по тому предупреждению, которое последовало в ответ на мое непозволительное любопытство.
— И последовало это предупреждение из Страсбурга или Берлина?
— Как мне было сказано, передал его лама, известный в высших кругах Берлина под кличкой «Человек в зеленых перчатках».

 

Назад: Часть первая
Дальше: Примечания