Шестнадцатое декабря

— Ну как у тебя с поцелуями? — спросила Паула, обняв Макса за плечи.

Было воскресное утро. Ветер остервенело хлестал по окнам ледяным дождем. Граждане страны отбывали очередное климатическое наказание за то, что постоянно жаловались на жизнь, несмотря на материальное благополучие.

Максу оставалась всего одна неделя до бегства от этого фарисейского спектакля под названием «Рождество», этого зловещего миракля в виде грандиозной выставки-продажи, организованной вельможными мошенниками от экономики и религии… Неделя до поездки на Мальдивы, где якобы светит то самое солнце, которого здесь не видели уже несколько месяцев. Макс был взволнован. Но не поэтому.

Паула угощала его отвратительным чаем из двадцати шести трав, которые убивали одновременно двадцать шесть неизвестных болезней, готовых разразиться в любую минуту. Паула работала в аптеке. Ее клиенты получали лекарства, а друзья — целебные средства. Макс был одним из ее лучших друзей, так что уйти, не выпив по меньшей мере три чашки особого чая, у него не было никаких шансов.

— С поцелуями? Я их все еще не переношу, — признался Макс.

— Ты можешь наконец употребить какое-нибудь другое слово вместо этого «не переношу»?.. — спросила Паула.

Нет, он не мог. Других слов, адекватно передающих его отношение к поцелуям, не существовало.

— А как с любовью? — продолжала допытываться Паула. — У тебя ведь есть кто-то, верно?

— У меня был бы кто-то, если бы не… — уточнил Макс.

— То есть ты ее еще не целовал, — сказала Паула и попала в точку. — И она еще даже не подозревает о своем счастье — что ты ее еще не целовал. — Это предположение тоже на все сто процентов соответствовало действительности. — И ты, я надеюсь, не собираешься объяснять ей суть проблемы.

Тут Паула ошибалась.

Макс сделал глоток чая, чтобы обеспечить достаточно интенсивный вкус горечи во рту, мобилизующий на тяжкое признание:

— Сегодня я ей это скажу…

— Ты что, спятил?.. — воскликнула Паула. — Ни в коем случае! Этого не поймет ни одна женщина, если, конечно, она не успеет до этого влюбиться в тебя до беспамятства.

— Без поцелуя ни одна женщина никогда не влюбится в меня до беспамятства, — возразил Макс.

— А если ты ей это скажешь — тем более!

Они уже не раз решали эту задачу. К сожалению, эта задача не имела решения. Она напоминала дилемму первичности курицы или яйца. Какой финал отношений Макса с женщиной первичен — признание или поцелуй?

Паула и сама имела честь принадлежать к числу жертв поцелуев Макса. До начала их дружбы он был ее клиентом. Целый год он не привлекал ее внимания. Это была не его вина: Паула во время работы видела не мужчин, а их рецепты. Пока ни один из них — т. е. рецептов — не вызвал ее удивления. Ей надлежало приготовить настой от аллергии на жестяные консервные банки. Выдавая лекарство, она перегнулась через стойку и шепнула клиенту на ухо:

— Не принимайте вы это дерьмо! От него никакой пользы не будет. Лучше просто не трогайте консервные банки — и все.

— Я не могу их не трогать, иначе моя собака помрет с голоду. Она ест только «Вильдбойшель», который продается в банках, — объяснил Макс.

И тут она осознанно посмотрела на него. И он ей понравился. Несмотря на вполне уверенное поведение, он выглядел беззащитным, и это спровоцировало ее синдром принудительной помощи. Она тоже понравилась ему. Разумеется, чисто визуально, как это обычно происходит с мужчинами. Высокий рост, узкое лицо, а глаза и брови, кожа и волосы — как у сестры Виннету. По-видимому, она была шаманкой, а ее работа в аптеке — это так, дань времени.

— Может, проблема в другом? Может, вы просто не хотите открывать ей банки? — спросила она.

— Это верно, — признался Макс. — Я предпочел бы, чтобы она открывала их сама. Но она по собственной воле не может открыть не только банку, но даже рот или глаза.

Разговор плавно перешел от человеческой аллергии к собачьей психологии. В целях обеспечения алиби Макс попросил порекомендовать ему какую-нибудь мазь. Поскольку мазь не помогла, он через несколько дней пришел опять. Процесс повторился еще и еще раз, мази становились все бесполезней, визиты все регулярней, а диалоги все продолжительней и доверительней (с медицинской точки зрения). Место встреч переместилось из аптеки в соседнее кафе, а оттуда в одну из двух квартир. Время общения все больше сдвигалось в сторону вечерних и ночных часов.

При свете свечей Паула окончательно мутировала в сестру Виннету. Ее глаза сверкали по-индейски, ее руки и ноги были стройными, жилистыми и мускулистыми, ее от рождения золотисто-смуглая кожа пахла диким медом. (На самом деле так пахла смесь целебных трав от еще неизвестного вида воспаления суставов.) Единственный недостаток Паулы заключался в том, что у нее был не просто рот, а большой рот с широкими губами, которые все ближе подбирались к Максу и которых он уже потихоньку начинал опасаться. Слова, произносимые этими губами, носили строго доверительный целебно-педагогический характер. Паула внедряла эротику медикаментозным путем. Она нашептывала ему советы по борьбе со всевозможными заболеваниями, не оставляя без упоминания ни одну часть тела.

Макс страстно влюбился в нее без рецепта и побочных явлений. Его устраивало в ней все. Мешал только этот мощный рот. Паула заметила его ускользающий взгляд и уклончивые жесты и истолковала их как боязнь показаться неуклюжим и необузданным в выражении вожделения. Этот непривычный вид мужского сексуального интеллекта, это самообладание сделали Макса еще более привлекательным в ее глазах. Позже она призналась ему, что в свое время в известной ситуации легко отказалась бы от поцелуев, что его прикосновения были и без того достаточно возбуждающими и что ему просто надо было молча продолжать свое дело и все кончилось бы благополучно. Скорее всего, они бы поженились и нарожали маленьких шаманов и шаманок, которые страдали бы аллергией на консервные банки.

Вместо этого он резко оборвал последнюю подготовительную стадию (стадию взаимного замирания сердец) и объявил:

— Я должен тебе кое в чем признаться. Лучше будет, если я скажу это сразу, чтобы избавить тебя от неприятного сюрприза…

Уже одним только вступлением он разрушил внушительную часть своей ауры. Далее последовало само признание:

— Я не могу целоваться… Я не переношу поцелуи, мне становится плохо…

Этот мгновенный сеанс шоковой терапии в течение секунды довел температуру крови Паулы до точки замерзания. Не хватало только последнего штриха (который не заставил себя долго ждать) — одной из наглейших стандартных отговорок в истории любовных отношений между людьми.

— Но к тебе это не имеет никакого отношения!

Эти слова отбросили Паулу назад, на линию старта, к моменту первой встречи в аптеке, когда Макс имел в ее глазах не больше обаяния, чем предъявленный им рецепт.

— Никогда больше не говори женщине, к которой ты испытываешь влечение, что не можешь ее целовать, — посоветовала ему Паула через несколько месяцев, когда они уже стали друзьями.

С тех пор он слышал этот совет при каждой их встрече, а иногда и в промежутках между ними, по телефону. Его ответ каждый раз выглядел приблизительно так:

— О’кей, в следующий раз все свое обаяние я постараюсь вложить в слова: «Дорогая, как с тобой было хорошо! Вот тебе телефон лучшей в городе прачечной-химчистки».

В то воскресное утро у Паулы, за третьей чашкой чая из двадцати шести трав — максимально благоприятствующего работе желудка во время обсуждения темы «поцелуи», — они еще раз, шаг за шагом проанализировали исходную ситуацию перед предстоящей встречей с Катрин и возможные сценарии дальнейшего развития событий. Говорила преимущественно Паула; Макс лишь изредка прерывал ее неотложными вопросами. У него было ощущение, что разговоры о чужих любовных делах оказывали на нее благотворное действие. (Ее собственные отношения с Сами определялись оценкой «безукоризненно отлаженные раз и навсегда».) И вот Паула наконец опять нашла широкое поле применения для своего ярко выраженного синдрома принудительной помощи.

Ниже приводим предписанные ею в связи с Катрин лечебно-профилактические меры, способы применения препаратов и дозировку:

1. Ни в коем случае ничего не говорить о приступах тошноты во время поцелуев.

2. Воздержаться от поцелуев, чтобы подольше сохранить статус-кво. Реплика Макса: «Да, но я уже и так просрочил первый поцелуй!» Мнение Паулы:

3. Значит, необходимо дать ей понять, что поцелуй имеет для него особое значение и потому он старается оттянуть заветный момент. Ибо: «Настоящие женщины умеют это ценить, ты только наберешь лишние очки и разожжешь ее страсть», — поучала Паула. Вопрос Макса: «А все остальное я могу делать?» Мнение Паулы:

4. Просто обязан. Брать ее руку, держать, греть в ладонях, поглаживать, пожимать, потирать. Ласково трогать за локоть. Изредка — мимолетный поцелуй в нос. Нежно провести по щеке, по волосам, на секунду взять за плечи.

5. Максимально допустимые вольности: коснуться ногой ее ноги. Нежно взять за колено. Беглое прикосновение к бедру. Условно обозначенное объятие. Прикосновение к затылку. Прощаясь, взять ее лицо в ладони и/или на секунду крепко обнять и прижать ее к груди. В самом конце встречи — короткий, проникновенный поцелуй в губы полуоткрытыми губами. «Сможешь?» — спросила Паула. «Думаю, что смогу», — храбро ответил Макс и запил свой ответ глотком чая.

6. Запрещается: ласки, время для которых обычно наступает после первого поцелуя. Гладить ее бедра. Совать руку под одежду, неважно, в каком месте. Даже в рукав или за воротник пуловера. Держать руки на ее бедрах. Касаться грудей. «Даже на секунду?» — спросил Макс. «Даже на секунду!» — строго ответила Паула. Концептуальный вопрос Макса: «А если она возьмет инициативу на себя?» Мнение Паулы:

7. Нежно пресечь ее ласки и тут же заговорить с ней о чем-нибудь очень личном. Лучше всего нашептывать ей на ухо что-нибудь приятное: это, кстати, кроме того, позволит держать ее губы на безопасном расстоянии. Можно сказать, что ему с ней так хорошо, что он чувствует себя на седьмом небе, что может представить себе с ней все, что угодно. «Вербальная эротика вместо поцелуя»? — спросил Макс. «Это лучше, чем целоваться, а потом блевать!» — отрезала Паула. Концептуальный вопрос Макса: «И чем все это кончится?» Мнение Паулы:

8. Она будет все сильней влюбляться в него. Он тем временем мобилизует свою иммунную систему для преодоления непереносимости поцелуев. Сексуальное напряжение будет неуклонно возрастать и, может быть, даже сделает реальной перспективу единичного секса без поцелуев — приблизительно через полгода. Настоящие женщины проявляют в этом смысле необыкновенное терпение.

9. Одним словом, он должен взять себя в руки и выиграть время. После двух-трех недель, проведенных вместе, он может выбрать удачный момент и попытаться ее поцеловать. Может, к тому времени он уже будет так влюблен в нее, что поцелуй перестанет быть для него камнем преткновения.

Контраргумент Макса первый: «Я уже сейчас в нее влюблен». Контраргумент второй: «Я уже сейчас хочу с ней секса». Контраргумент третий: «Кроме того, она уже ждет моих объяснений».

И Макс рассказал Пауле о своих тренировочных приключениях с Натали, которые он представил Катрин как «несложные половые отношения».

— Это было глупо с твоей стороны! Очень глупо, — сказала Паула. — Секс с другой женщиной в самом начале отношений — это непростительная ошибка. Скажи ей, что ты все придумал, чтобы показаться ей интересней.

— Нет, я не смогу, я сгорю со стыда, — признался Макс.

— Ну, тогда я тебе ничем помочь не могу.

Паула похлопала его по плечу, давая понять, что теоретический курс по применению лечебного комплекса закончен.

Когда Макс вернулся домой, Курт лежал под своим креслом и спал. Ему пришлось прервать это занятие, потому что они отправились к Катрин. Курт, правда, не изъявлял желания отправляться куда бы то ни было, но его никто не спрашивал — его, как всегда, взяли и потащили, как барана, на веревке. Воля к борьбе покинула его уже в подъезде. На улице колючий дождь забарабанил по его жесткошерстной дратхааровской спине, а отвратительный северный ветер подло задул ему в ничем не защищенную от непогоды морду. К тому же в парке Эстерхази было невыносимо холодно. Другие собаки, условия содержания которых соответствовали принятым стандартам, гуляли в пальто или свитерах. А Курту, конечно же, ничего такого не полагалось: его хозяин, видите ли, стеснялся проявлять о нем заботу. Поэтому он вынужден был мерзнуть. К сожалению, у него не было ни физических, ни моральных сил позаботиться о судебной защите своих прав.

Квартира Катрин располагалась на третьем этаже. По лестнице Курт поднялся добровольно. Ему срочно нужен был какой-нибудь предмет — желательно из грубой ткани, — о который он мог бы вытереть свою мокрую спину. Дверь открылась. Женщина на пороге пахла говорящим пластмассовым сэндвичем, что уже само по себе было подобно личному знакомству. Пол в ее жилище привел бы в бешенство любую организацию по защите прав животных. Он был вымощен ледяными плитами, на которых не лежало ничего, обо что можно было бы хоть как-то потереться. Пока Курт добрался до первого (и единственного) ковра, ему пришлось обследовать четыре помещения. Положительным моментом оказалось то, что на этом четырехугольном куске ткани, обнаруженном в самом отдаленном закоулке квартиры, стояла кровать, под которую он смог забраться. Когда Макс с непростительным запозданием спросил, не найдется ли в доме какой-нибудь ненужной тряпки, чтобы вытереть собаке грязные лапы и мокрую спину, неприятные ощущения уже прошли и наступил здоровый полусон. Судя по тому, что за этими словами не последовало никаких отчетливых звуков, ни хозяйке квартиры, ни хозяину собаки никакого дела до Курта не было. Значит, можно было спать, пока не поступят дальнейшие указания начальства.

Встретившись глазами с Катрин, Макс мгновенно забыл все, что ему целый час пыталась вдолбить Паула. Бывают взгляды, из которых сразу же явствует, что за ними последует. Катрин стояла, прислонившись к дверному косяку, слегка вывернув бедро и скрестив ноги. Макс понял, что это и есть та женщина, которую он мог бы ждать всю жизнь, будь он способен всю жизнь ждать женщину, которую не знал. На ней был тонкий, плотно облегающий черный пуловер, заканчивающийся где-то у колен, если вообще заканчивался. Вероятно, это было просто вязаное платье.

Чей-то голос сказал:

— Привет, Макс. Я рада, что ты пришел.

Лицо — просто мечта издателей экстравагантных парижских модных каталогов. Профессионально растрепанные короткие волосы как будто только что получили первый приз на выставке ультрамодных причесок. Глаза казались недоступным для простых смертных уникальным изделием, из тех, что можно найти только на элитарном аукционе. Взгляд их был вообще за пределами возможностей всей рекламно-дизайнерской индустрии. Открытый, острый, живой, настоящий, требовательный, он был направлен прямо на Макса. Он не говорил: «Отложи поцелуй еще на несколько недель, и твой взгляд станет неотразимым». Или: «Отложи поцелуй еще на несколько секунд, и мое уважение к тебе возрастет». Он говорил: «Поцелуй меня сейчас», вернее: «Поцелуй меня немедленно, не сходя с места, и не отрывайся от моих губ».

Макс поцеловал Катрин, не сходя с места, и тут же оторвался от ее губ. Ему уже была знакома эта смесь жгучего желания и тошноты. Но в такой острой форме он испытал это чувство впервые. Этот поцелуй в корне отличался от всех предыдущих. Он сам его захотел, сам его вырвал и сам им управлял. Это его язык нашел и коснулся ее языка, а не наоборот, как бывало раньше. И вместо привычного сопротивления произошло слияние. У нее во рту было тепло, мягко и приятно.

Макса охватило вожделение. Он уже хотел обнять Катрин за шею. Он хотел к ней прижаться — так, чтобы между их телами появилось как можно больше точек соприкосновения; он хотел продолжения поцелуя, хотел целовать и целовать ее, пока оба они не задохнутся, пока у обоих не пересохнет во рту от жажды или не сведет желудки от голода.

Но потом, через десятую долю секунды этого гармоничного слияния в вечном поцелуе, в мозгу у него вспыхнул приказ, которому надлежало предотвратить одну предательскую мысль. Приказ гласил: «Сейчас ни в коем случае не думать об антиподе, о жирной Сиси!» И эта мысль в тот же миг стартовала в его сознании, вонзив ему в глотку два воображаемых пальца. Ему пришлось немедленно прервать поцелуй и оторваться от Катрин, чтобы предотвратить первую катастрофу.

И тут наступила вторая катастрофа. Пока он пытался понизить уровень тошноты, поднявшейся уже до самого горла, Катрин прожигала его насквозь своими миндалевидными глазами. Она вонзила в него целую серию смертоносных взглядов-импульсов — недоуменно-изумленно-выжидательный; застывший в ледяном вакууме между безусловно-безоговорочным влечением и внезапным, грубым отторжением; требующий неотложного и исчерпывающего объяснения; призывающий к немедленному устранению всех недоразумений и противоречий; отказывающийся верить в этот непостижимый «обрыв контакта».

Потом она закрыла глаза, опять подалась вперед и провела пальцами по его щеке. Она требовала второго поцелуя, который вытеснил бы из памяти этот зловещий кадр выброшенного первого поцелуя с его гипертрофированной нелогичностью.

За секунду до того, как их губы соприкоснулись, Макс отвернул голову в сторону. Еще ни один его жест за всю его жизнь не вызвал в нем столько ненависти к самому себе и столько стыда, как этот поворот головы.

— Ты не дашь мне какую-нибудь тряпку? — спросил он почти беззвучно. — Мне надо вытереть собаке лапы и живот, а то он тут все перепачкает…

После этого наступила тишина. Катрин тоже не знала, что сказать.

— Ты уже уходишь? — спросила она по прошествии целой вечности.

Между ее вопросом и последними словами Макса не было ничего — ни слова, ни взгляда, ни движения. Или все-таки что-то было? Да нет же, конечно было: она показывала ему квартиру. По-видимому, он сам ее об этом попросил. Квартира была большая, светлая и обставленная мебелью, как он потом припоминал. О чем они при этом говорили и говорили ли вообще, он не помнил.

— Нет, я не ухожу, — ответил он с напряженным спокойствием, как учитель, который ненавидит свою профессию, потому что не в силах внедрить учебный материал в сознание своих учеников. — Я хочу тебе кое-что объяснить. — Он взял ее за плечи, чтобы в случае необходимости встряхнуть ее и усилить действие слов, если они окажутся малоэффективными. — Катрин, я не п… — Он судорожно глотнул, задушив в зародыше злополучную формулировку. («Ты можешь наконец употребить какое-нибудь другое слово вместо этого „не переношу“?..» — услышал он голос Паулы.) — У меня… что-то вроде аллергии на поцелуи.

«За идиотизм этих слов пусть отвечает Паула, — подумал он. — Пусть хоть аптеку продает, чтобы расплатиться за этот бред!»

— Аллергия на поцелуи?.. — переспросила Катрин. Может быть, чтобы своим голосом хоть частично вырвать эти слова из лап ирреальности. Ее взгляд пробивался сквозь полупрозрачную пелену, как будто она задернула перед собой тюлевые занавески, чтобы поберечь глаза. — Ну так не целуйся, — продолжила она. — Тебя ведь никто не заставляет.

Это прозвучало мягче, чем упрек. Катрин была уже далеко от него. Она стала вдруг безликой, как холодная, недосягаемая натурщица перед анонимным зрителем. Макс чувствовал: она спутала понятия «поцелуй» и «любовь». Все женщины путают эти два понятия. В этом и заключалась его проблема.

В дверь вдруг позвонили. Они оба испуганно вздрогнули. Испуг стал для них обоих избавлением: они наконец-то смогли прожить этот застывший кадр. Такое бывает только в фильмах, которые через несколько секунд заканчиваются счастливой развязкой или окончательной катастрофой. В данном случае у режиссера, похоже, съехала крыша: этакий Хуго Босс Младший (или какой-нибудь переодетый под него тренер по теннису) поставил перед дверью огромную орхидею в горшке, переступил через порог и произнес:

— Я не помешал?

«По сравнению с этим вопросом мой бред про аллергию на поцелуи звучит как цитата из „Гамлета“», — подумал Макс.

Назвав пароль «Аурелиус», гость протянул ему свою абсолютно плоскую, жесткую, как доска, руку. Его угловатое лицо повернулось к Катрин, чтобы с плаксивой миной принести ей извинения за визит, на который он решился, по-видимому, ошибочно, полагая, что у них здесь, в это время (он блеснул зубами на свои золотые наручные часы) назначена встреча для совместного похода в кино.

— Я послал тебе мейл, — пояснил он. — Ты на него не ответила… Дверь в подъезде была открыта… И я подумал…

— Я рада, что ты пришел, — произнесла Катрин голосом автоответчика.

— Я все равно уже собирался уходить, — дополнил Макс в унисон.

Этим неслыханным враньем он добровольно скрепил акт о своей безоговорочной капитуляции. Затем, как образцовый неудачник, приветливо протянул Катрин руку и выдавил из себя почти игриво-деликатное:

— Спасибо…

В парке Эстерхази он почувствовал острое желание завыть, как стадо фрустрированных волков. Но, неожиданно представив себе лицо Паулы, рассмеялся.

Визит Аурелиуса закончился гораздо раньше, чем ему того хотелось. Через несколько секунд после ухода Макса у Катрин начался острый приступ мигрени, который еще больше обострился и перешел в истерику, когда Аурелиус вызвался посидеть у ее кровати, пока ей не станет легче. Через четверть часа он наконец — не без помощи Катрин — понял, что не сможет ей помочь, и ушел. Успех героической операции по удалению нежелательного гостя на некоторое время в какой-то мере утешил ее и примирил с пережитым разочарованием.

Потом она почувствовала, как в ней опять поднимается горечь злополучного поцелуя. Решив не прятать голову в песок, она открыто призналась себе в том, что безнадежно влюбилась в Макса, но тут же поклялась трактовать слово «безнадежно» буквально и не дать ему ни малейшего шанса сблизиться с ней. Чтобы слово не расходилось с делом, она отключила телефон, домофон и компьютер.

А чтобы чувство безутешности стало еще более профессиональным, чтобы еще более добросовестно расковырять свои кровоточащие раны, она включила телевизор и принялась «листать» программы. Через какое-то время она остановила свой выбор на передаче, посвященной раннему распознаванию и эффективным методам лечения гепатита Е.

«Вот самый подходящий финал для этого идиотского вечера», — подумала она. На пятом пациенте, делившемся со зрителями своим печальным опытом борьбы с гепатитом Е, она наконец позволила себе уснуть.