К назначенному часу Максим и Настя приехали на площадь и запарковали машину возле ресторана «Арагви». Любопытно, что мать не видела в глаза ни одной из моих жен, припомнил он, кроме Виктории Гурьевны, а с этой уникальной особой они, кажется, дружат и по сей день. Пересекая пешком заснеженную площадь, они увидели, разумеется, и «фишку». Все те же дурацкие приемы – сидят в своей тачке, закрывшись газетами.

В подъезде Огородникову показалось, что он участвует в каком-то старом фильме. Как будто старый фильм, почему-то шепотком сказала Настя. Вот здесь, между колонн, просится портрет Сталина. Почему тут сидит милиционер? Тут всегда сидел милиционер, громко пояснил Огородников, охраняя самых равных среди равных. Сейчас тут самых равных нет, но парочка занюханных министров осталась. Ему показалось, что и милиционер не изменился, все тот же вроде «Михалыч», вот сейчас скажет: неужто Максим?

– Вы к кому, товарищи? – спросил милиционер.

Конечно, «Михалыч» давно уж на пенсии. Мы к Огородниковым, к Капитолине Тимофеевне. Одну минуточку. Мильтон снял трубку, не отрывая от них взгляда, проникнутого доброжелательным гебизмом. Октябрь Петрович, тут к вам двое молодых интересных. Есть! Пожалуйста, товарищи, четвертый этаж.

Октябрь встретил их в дверях. Я вас из окна углядел. С кем это, думаю, наш чувачок хиляет? Мда, не перевелись еще женщины в русских селеньях. Это моя жена Настя. Прекрасно, значит, я могу ее поцеловать? Приятный пожилой господин иностранец, подумала Настя. Он провел их в гостиную и сразу отошел к буфету. Что будете пить? Есть мексиканская текилья с червяком.

На первый взгляд Октябрь Огородников выглядел как американский профессор политических наук с либеральным уклоном. Твидовый пиджак в «селедочную косточку», рубашка «батонсдаун», английские башмаки с дырочным узором, все поношенное, дорогое, удобное и, очевидно, любимое. Затем можно было заметить то, что отличало его от академической среды, – намек на пижонство, плейбойство: выстриженные усики, аккуратный пробор, разделяющий седоватые, как бы молью траченные волосы, перстень с черным камнем, часы из черного металла. В принципе, он так и остался, как был, стилягой 50-х годов, несмотря на столь активную роль в борьбе за торжество «мира и социализма».

Максим, глядя на него, вдруг почувствовал нечто прежнее, сильное теплое чувство безопасности, прочной защиты. Вдруг весь «напряг» и вся «трясучка» улетучились с приездом старшего брата, как будто вернулись те времена, сопровождаемые мелодией «Гольфстрим». Он подошел к брату и обхватил твидовое плечо. В буфете было большое зеркало, они оба в нем отражались. Максим был выше Октября на полголовы. В глубине гостиной видна была тоненькая Настя, она разглядывала фотографии на стене. Зря ты чувиху приволок сегодня, вздохнул Октябрь. Да это жена моя, улыбнулся Максим. В твоих женах уже запутались разведки обеих сверхдержав, сказал Октябрь. Седьмая или восьмая? Он глянул в глубину зеркала. Станочек неплохой. На большой серебряный поднос он поставил бутылку экзотической гадости, вполне реальный червяк на дне, но рядом все же оказались скоч «Чивас Ригал» и шампанское «Мумм». Очередь за орехами, крекерами, льдом. Все в западном стиле, другого и не знаем. Жаль, придется отложить серьезный разговор. «Гольфстрим» улетучился. Максим понял, что встреча с братом идет в ряду не «тех», а «этих» событий. Нечего откладывать, ближе Насти у меня нет никого. Муж и жена – одна сатана.

Настя тем временем стояла у стены, покрытой фотографиями в рамочках красного дерева. Их было множество, и все они касались «этапов большого пути» исторического папаши. Одна ее заворожила. Компания большевиков в хорошей европейской одежде вразброд пересекала трамвайные пути в каком-то немецком городе. Снимок был отличного качества и профессионального мастерства. Чувствовался воздух того дня, складки платья подчеркивали энергичность послеобеденного движения. Один был Ленин, а второй -…а второй был Макс, ее собственный Огоша, молодой сподвижник злокозненного Ульянова. На других снимках историческая личность такого сходства с сыном не обнаруживала, напротив, углубляя историзм, с каждым годом обнаруживала противоположные черты, но в тот момент пересечения трамвайных рельс эмигрантским веселым шагом вся большевистская дружина напоминала «изюмовцев» – может, шнапсу хватанули? – и даже Ильич сощурился котиком, будто на дворе не апрельские тезисы, а просто апрель.

Подошли Октябрь с подносом и Максим со стаканами. Все уселись вокруг низкого столика. Настя чувствовала некоторую зябкость под взглядом шурина. Вы надолго в Москву? – спросила она. Мда, сказал он. Что? – спросила она. Вообще-то, сказал он и взялся откупоривать «Мумм». Так что же? – спросила она. В каком смысле? – удивился он. Вопрос довольно простой, сказала она. Макс, тебе не кажется, что я задала Октябрю Петровичу довольно простой вопрос? Не очень-то простой, сказал Октябрь. Вообще-то я на родине социализма дольше месяца не выдерживал, так уж сложилось, какая-то странная разнилась аллергия, но сейчас, боюсь, придется мне с этой аллергией бороться. Похоже, киса, что из-за вашего красавца вся моя карьера жуякнулась. Как вы сказали? – Настя даже глаза вылупила. Карьера, говорю… Нет, не про карьеру… жуякнулась, говорю, карьера… нет, вы меня как-то странно… В чем дело, киса? Вот-вот, какое-то странное обращение. Странное, говоришь? Макс, ты находишь, что «киса» – это странное обращение?

– Ничего странного, – сказал Максим. – Я и сам ее теперь так буду звать. Киса. Ну, за встречу! У-у-п! А теперь, Окт, давай расшифровку.

Далее началось для Насти нечто невообразимое. Вот уж не думала, когда «левака» на Кузнецком ловила, что в такие угожу дебри. Оказалось, что Октября отозвали из его, как он выразился, родного Вашингтона, где он, оказывается, даже и Макс этого не знал, проживает уж который год в качестве представителя агентства печати «Социализм». Шифровкой приказали лететь в Москву первым же самолетом. Конечно, он сразу понял, что это связано с художествами младшего полубрата и что карьера его теперь «жуякнулась». Настроение было отвратительное. Даже мелькнула мысль, мы здесь все свои, забрать семью – оказывается, и семья есть, жена Аля, талантливая пианистка, и сын Андрюша лет четырнадцати с небольшим, – валить в Государственный департамент – высвечиваться, просить шалаша…

– Не понимаю этого жаргона, – сказала Настя.

Не понимаете, потому что не знаете, что перед вами генерал советской разведки КГБ, то есть не знали до вот этого момента. А вот американцы это прекрасно знали, и, что хуже, наши тоже знали, что американцы знали, и потому я… Ну, словом… Ну, в общем, детали здесь ни к чему. Важно, что мой отзыв связан с Максом, тут замешаны какие-то еще неясные мне большие силы, и, в общем, если Макс не выпадет из игры, мои карты биты, а он не выпадет, и правильно сделает, потому что надоело всю жизнь позориться. Давайте выпьем!

В этот момент появилась Капитолина Тимофеевна, затянутая в темно-серые шелка. Ну и баба!

– Как прикажешь это понимать, Максим?

Позволь, мама, да о чем ты? Ну и ну, вытаращилась «альпинистка», да ведь эта баба вся драгоценностями увешана! Три нитки жемчуга, на четырех пальцах камни, серьгам цены нет!

– Что ты такое творишь, Максим? Твое имя не сходит с уст этих грязных антисоветских радиостанций! Так позорить память отца!

Она иной раз, при некоторых поворотах, выглядит просто молодой бабой, подумал Максим. Да что ты, мама, все так преувеличиваешь? Октябрь подошел к Капитолине Тимофеевне с бокальчиком. Шатапчик, мамулька! Прими коньячку и познакомься с Настей.

Кто это? Капитолина Тимофеевна, сидя в очень прямой позиции на стуле с прямой спиной, как бы только что заметила Настю, которая пребывала в низком мягком кресле, то есть в униженной, неаристократической ситуации. Не успев получить ответа, мамаша отвернула гордый подбородок. Очевидная попытка сдержать внезапно нахлынувшие слезы. Тут подкатил коньячный сосуд в крепкой мужской руке. Мамулька, мамулька! Ах, Рюша! Коньяк – прошел! Получается Хрюша! – ласково смеялся Октябрь. Очевидно, старая испытанная шутка, подумал Максим, и верно – Капитолина Тимофеевна ответила Октябрю улыбкой. Ах, Рюша, все-таки обидно – единственный сын!

Вдруг Максима пронзило: да ведь они же любовники! Во всяком случае, были любовниками под боком у дряхлеющего отца! Вдруг пронеслись какие-то вспышечки из прошлого. Нужно было быть полнейшим поцом, то есть надменным и самопоглощенным юнцом, чтобы не заметить особых отношений между матерью и полубратом, то есть между мачехой и пасынком. Ну конечно, это началось у них, когда Октябрь вернулся из своей таинственной школы. Тогда и объявились – «мамулька» и «Рюша». Мне было восемнадцать, ему двадцать восемь, а ей всего тридцать восемь, и она была тогда просто неотразимой бабой. Снимки, снимки, снимки, дача, катер, машина, курорт, их взгляды, тяга друг к другу… Странно, вроде бы не обращал на это внимания, а многое запомнилось. Значит – обращал внимание…

– Ах, мальчики, как я все-таки рада, что вы оба здесь! – неожиданно сказала Капитолина Тимофеевна и все-таки прослезилась, но без надрыва, а по-светски, легко, словом, как подобает. – Ну, и вам, конечно, рада, милая… да… милая Настя… ну, давайте, давайте-ка все к столу! Ксюша наша сегодня тряхнула стариной! Знаменитые пироги с капустой.

Далее покатился ужин и последующие перемещения то в гостиную опять, кофе и чай, то в «святая святых», в кабинет Петра Севастьяновича, где опять же «этапы большого пути» и портреты людей, осчастлививших наше отечество и даровавших оные портреты с личными подписями товарищу по борьбе, Коба, Старик, Абсолют, даже и «любимец партии» Бухарин извлечен был в соответствующий момент из-под спуда; Петр Севастьяныч, Настенька, отличался широтой теоретических взглядов, он только врагов нашей партии не любил; а это, милочка, авто «Паккард», на этой почве мы и познакомились с отцом вашего мужа, не правда ли, роскошен: ну а затем, тет-а-тет, то есть по-дамски, новой невестке была продемонстрирована небольшая коллекция меховых шуб: норка, песец, лиса рыжая, лиса черно-бурая, каракуль, просто для разнообразия, котик, покажется странным, но это мой любимец, а вот этот мех называется «колински», у всех свои слабости, девочка, у меня – меха, это французское, это канадское, ну а это просто подарок меховщиков Казани к одному из юбилеев Петра Севастьяновича, соболь; Рюша считает, что бьет мировые стандарты…

Настя совершенно обалдела, и не столько от мехов, сколько от разговоров, которыми сопровождался ужин и дальнейшие перемещения. «Рюша», изрядно поднабравшийся, нес такое, что волосы, как хорошее выражение гласит, на голове шевелились. Ты думаешь, киса, я стыжусь, что кагэбэшник? Ничуть не стыжусь! А почему? Потому что есть КГБ и КГБ! Бег ёр пардон, прямой перевод с английского. Вы тут бегаете по Москве и думаете, что КГБ – это все ваши «фишки», «лишки» и прочее, а у нас их, между прочим, терпеть не могут, самые подонческие отделы…

Настя обменивалась взглядами с Максимом. Тот пожимал плечами. Для него этот вечер тоже казался какой-то немыслимой дикостью, но не только от громогласных откровений Октября, но и от своего открытия, от «Рюши-мамульки», от нового смысла всех прошедших лет.

Ну, скажите, попы с ручками, нужна государству разведка? Разведка и контрразведка? Любому государству нужна, даже этому! Нет, я не стыжусь принадлежности к разведке КГБ! Не горжусь, но и не стыжусь! Я просто работаю по этой части, понимаете, мамулька, Максуха, ты, киса? Я просто профессионал высшей квалификации, ясно? Американские коллеги очень меня уважают, между прочим. Я все могу по шпионскому делу! Могу даже воровать, отличный карманник к вашим услугам. Хотите проверить? Ну, Настя, хочешь, я с тебя трусики стяну так, что даже и не заметишь?

Он стал приставать к Насте, чтобы она просто вот так от стены до стены прогуливалась, а он с ней заговорит как прохожий и незаметно трусики с нее стащит. Настя посылала его к черту, смеялась, в самом деле было смешно видеть в зеркале пожилого господина, пристающего к прогуливающейся красавице. Вдруг он протянул ей ее собственные часы. Извольте, генерал-майор КГБ Октябрь Огородников, карманник первого класса! Рюшка, ты не-возможен, изнемогала Капитолина Тимофеевна.

Увы, это в прошлом, продолжал фиглярничать Октябрь. Сейчас у меня полсотни агентов под рукой. Какой-нибудь шишка на самом деле просто мой холуй! Впрочем, и это все в прошлом, тут он как бы сразу отрезвел и вздохнул. Все рушится. Ну что ж, в моем возрасте и при моей профессии к этому нужно привыкнуть. Эх, Макс, даже если бы ты в «невозврат» ушел, было бы лучше. Ей-ей, лучше и мне, и тебе. Я ведь тебя предупреждал. Помнишь?

Шаг за шагом разговор становился все серьезней. Тебе не нужно было возвращаться, Макс. У «фишки» на тебя колоссальный зуб. Огромное ожесточение против тебя, братишка. «Изюм» они тебе не простят, а еще более того «Щепки». Тут вдруг Настя даже подпрыгнула. Выходит, вы полностью в курсе дела, Октябрь Петрович?

Октябрь снисходительно ей улыбнулся. Ну а как ты думаешь? Он теперь прохаживался по гостиной, сбросил пиджак, засучил рукава рубашки, раскурил здоровенную сигару. Только ради этого стоит держать в руках Гавану! Капитолина Тимофеевна, объявив, что у нее «час телефонов», удалилась в опочивальню. Если бы ты сейчас, предположим, отказался от «Щепок», продолжал Октябрь, ситуация еще была бы не безнадежной, но ты не откажешься, и правильно сделаешь: хватит! Одного я только не понимаю: почему такая «оуарэакшн», кто тут проводит на самом деле эту Сталин-градскую операцию? И неужели только за ордена и звездочки стараются?

– Такой размах? – спросил Максим. Он уже давно старался преодолеть пробирающуюся по косточкам пустоту.

– Масштаб операции, Макс, просто непомерный. «Фишка» давит на ЦК, а там от любого идеологического уклона просто башки теряют, иногда диву даешься. Иной раз кажется, Макс, что для них какой-нибудь поэтишко с гитарой страшнее американских «маринз». Может, и в самом деле страшнее?

Максим заставил себя рассмеяться. Конечно, страшнее. Попы знают, где их «кащеево яйцо» зарыто.

– Максим, не говори глупостей! – крикнула проходящая по коридору с трубкой под хорошеньким ушком Капитолина Тимофеевна. За ней волочился бесконечный шнур. Октябрь следил за его волочением осоловевшим вдруг взглядом. Палец в потолок. Они вас слушают, будь здоров. Буквально каждое слово записывается. Фирма не жалеет затрат. Даже ритм ваших с кисой копуляций, если позволите.

– Отчего же вы, Октябрь, так откровенны? – вдруг спросила Настя. – Не боитесь записи?

Кажется, он ей все-таки не нравится, подумал Максим. Октябрь бросил на Настю боковой взглядик. Хороший вопрос, киса, однако позволь мне на него не ответить. Могу только сказать, что вашему «Изюму» – крышка!

В каком смысле «крышка»? Максим теперь тоже вышагивал по гостиной вровень с братом. Чего они хотят от нас? Октябрь пожал плечами. Этого, прости, не знаю. Покаяний? Унижений? Предательства? Эмиграции? Чего они хотят… ну хорошо… вдруг у него вырвалось с несколько неадекватной звонкостью: чего они хотят от меня?

В этот момент они оказались в разных углах большой комнаты. Остановились и смотрели друг на друга. Октябрь на вопрос Максима не ответил, пожал плечами.

– Посадят, что ли? – тоном ниже спросил Максим. После нескольких секунд молчания Октябрь, отчетливо ставя ударение на каждом слове, произнес:

– Есть люди, которые этого не хотят.