Утром следующего дня Настя вытащила из почтового ящика ворох писем. Конверты были праздничные, с рисунками: День Артиллерии, День Танкиста, День Войск ПВО, День Военно-Воздушных Сил, День Советской Милиции, День Пограничника… Ну, вот Огоша, а ты все жалуешься, что почту перехватывают. Смотри, сколько поздравлений!

Открыли первое письмо. На листке из ученической тетрадки в косую клетку округлыми ученическими буквами оно гласило:

«Борцу за права человека М. П. Огородникову. Три года назад в районе пролива Лаперуза я был арестован при попытке перехода государственной границы СССР с целью передачи спецслужбам США государственного секрета несправедливого СССР. Результатом было помещение в психиатрическую больницу города Благовещенска, откуда я, Владимиров К. Н. 1950 года рождения, бежал в город Астрахань, где проживаю без всяких средств у супруги по адресу: улица Калинина, дом номер 5, квартира 3. Зная вас по передачам иностранного радио, помогите связаться с центрами борьбы за свержение КПСС для получения соответствующей материальной помощи».

Вот как славно! Огородников почесал башку.

Открыли еще один конверт. Огородников, срочно пришлите нам 1500 рублей из ваших фондов. Мы, рабочие Подмосковья, вдохновленные передачами иностранного радио, взяли на себя обязательство вести непреклонную борьбу против советских поджигателей войны…

– А вот это тебе, Настя, видишь, и тебя не забыли.

Без особых хитростей, все той же рукой: «Проститутка Настя, всем известно, что ты спала и спишь с Андреем Древесным, а твой в кавычках законный супруг – постоянный посетитель венерологии. Не позорьте счастливую советскую семью, а лучше убирайтесь в Израиль к другим предателям родины…»

Прочитано было три, а оставалось еще не менее дюжины. Обратите внимание на почтовые штампы, сударыня. Стоит только штамп нашего почтового отделения. Откуда отправлено – не известно, тайна «холодной войны». Сейчас вот пойду на почту и потребую ответа, пусть не думают, падлы, что молчать будем. Перестань, Макс, не связывайся!

На почте он разложил веером все письма перед заведующей. Бедная женщина смотрела на него со священным ужасом. Странная история получается, сказал Огородников, над вами цитата Владимира Ильича «Социализм без почт, телеграфа, машин – пустейшая фраза», а в почтовых ящиках люди находят полуфабрикат. Выходит, почтовое ведомство фактически выходит из социализма, так получается? Я прошу вас, товарищ заведующая, проследить, чтобы в дальнейшем такие отправки не повторялись, иначе я обращусь в Международный почтовый союз, и о вас заговорят по радио.

Радио в этот раз было упомянуто к месту. Вернувшись с почты, он увидел Настю с транзистором. Растянувшись на ковре, она крутила ручки коварного аппарата. Рядом стоял телефон, дымящаяся кружка с кофе и набросано было журналов. Симпатичное зрелище, подумал он с порога. Сейчас джинсики стянуть и… Сейчас будет интервью Брюса Поллака! – крикнула она, и фривольная мыслишка мигом оставила борца за соблюдение международных почтовых соглашений.

Оказалось, что едва он ушел на почту, начались звонки по всему «Изюму», а потом даже Олеха Огородников прибежал впопыхах, сунул в дверь бородеху и сообщил: «Голос» объявил, что будет репортаж из нью-йоркского Сохо. Вернисаж московского независимого фотоальбома «Скажи изюм!» в галерее «Нью-Йорк – Париж – Санкт-Петербург». Интервью с владельцем галереи Брюсом Поллаком, а также с выдающимся русским фотографом Аликом Конским. Настраивайтесь, а я побегу других предупредить. Похоже, Настька, что теперь нас всех за жопу… пока!

Много лет уже хохмили по Москве, что огородниковское гнездо находится в «непростреливаемой» зоне. Повсюду выли глушилки, везде приходилось чуть ли не под потолок лазать, чтобы почерпнуть информацию, а у Макса все «рупора» звучали так чисто, будто запускались с Шаболовки. Для тебя, сучонок, придется индивидуальную глушилку строить, грозился Шуз Жеребятников. На идеологии мы не экономим.

Похоже, что построили. Настя и Макс ушам своим не верили – по всему диапазону сплошной осатаневший вой. Да ведь раньше-то на кухне слушали, а теперь ты в кабинет притащила, догадался он. Пошли с транзистором на кухню, и там вдруг чудодейственно возобновилась благодать, будто и нет в мире мерзопакостной глушилки. «Голос Америки» пустил свою запись из Сохо. Максим услышал гул голосов и будто воочию увидел то, с чем не больше месяца назад расстался, нью-йоркскую художественную толпу с ее струйками дыма над бугристой поверхностью. Мы присутствуем на уникальном событии в Сохо, сказал женский голос, по интонации можно было узнать недавнего эмигранта. Фотографы и любители литературы собрались в галерее «Нью-Йорк – Париж – Санкт-Петербург», чтобы отметить состоявшийся уже в Москве выход фотоальбома «Скажи изюм!», осуществленный независимой от официального Союза фотографов группой «Новый фокус». К удивлению всех присутствующих – а собрался, можно сказать, весь фотографический Нью-Йорк, – владелец галереи, известный коллекционер и адвокат Брюс Поллак, представил на обозрение одну из немногочисленных копий оригинального издания. Мистер Поллак был также столь любезен, что согласился в этой праздничной суете ответить на несколько наших вопросов. Скажите, Брюс, можете ли вы объяснить, как это чудо – альбом почти одновременно представлен в Москве и в Нью-Йорке? Послышался голос Брюса, он зарокотал в своем лучшем стиле. Ферст ов ол… грэйт привэлэдж… лэт ми экспрэс май адмирэйшн… наконец выкристаллизовался ответ на вопрос корреспондентки: выдающееся произведение искусства нельзя удержать в национальных границах. Огородникову почудилось, что Брюс в этот момент с яростной радостью потер ладони.

Однажды он поинтересовался: сколько вам лет, Брюс? Я еще молод, ответил агент, мне пятьдесят девять. Хохма в том, что американцы типа Брюса, а таких миллионы, абсолютно уверены, что шесть десятков – не возраст.

Корреспондентка в этот момент как бы спохватилась. Какая удача! К нам приближается президент крупнейшего фотоиздательства «Фараон» Даглас Семигорски! Мистер Семигорски, «Голос Америки» освещает сегодняшнее событие для радиослушателей в Советском Союзе. Не будете ли вы столь любезны?… Буду, буду, вельветовый Даг. Интересно, подумал Огородников, эта секретарша, молодой талант, опять забыл ее имя, нехорошо. Сколько раз говорил себе – запоминай имена секретарш, интересно, она – как всегда под боком? Дипли, дипли импрэсд, мягко гудел Семигорски. Нет сомнения, любители фотографии в Соединенных Штатах будут очень «дипли» (глубоко) впечатлены («импрэсд») этой уникальной коллекцией как демонстрацией творческого потенциала России. Да, безусловно, наше издательство намерено выпустить «Скажи изюм!» большим тиражом. В американском варианте он будет, конечно, называться «Сэй чиис», с вашего позволения. Взрыв отличного смеха!

Вслед за этим интервью корреспондентка, тарахтя, как пишущая машина, быстро передала свои собственные впечатления. Мелькали имена основной обоймы авторов – Огородников, Герман, Древесный, Лионель, они, видимо, были ей известны по прежней жизни на просторах родины чудесной. На мой взгляд, открытием альбома являются работы молодого автора Жеребятникова, протарахтела далее она, но, впрочем, у меня было слишком мало времени, чтобы сосредоточиться на других работах молодежи, и, безусловно, молодые фотографы Чавчавадзе, Штурмин, Пробкин, Охотников, Цукер, Марксятников и другие, всего в составе альбома тридцать три автора, теперь войдут в элиту мировой фотографии. Настя хмыкнула: поздравляю, Георгий Автандилович, пора в комсомол!

Снова возник шумовой фон вернисажа, из которого вдруг выделился русский бас, отчетливо сказавший фразу: «Елки-палки, это ты!» Потом корреспондентка опять затарахтела. Только что пришел телетайп агентства ЮПИ из Москвы. Оказывается, вернисаж альбома «Скажи изюм!» был разогнан милицией и агентами «госфотоинспекции» в штатском, кафе «Континент» закрыто на дезинфекцию. Кажется, повторяется история знаменитой Бульдозерной выставки 1974 года… Между тем вернисаж в Сохо продолжается. Дискуссии, встречи, интервью… Здесь работает команда телевизионного канала «Метромидиа». Как раз в этот момент они интервьюируют знаменитого фотографа Алика Конского, которого здесь называют «крупнейшим из ныне живущих». Мне удалось со своим магнитофоном пробраться поближе. Постараюсь познакомить вас с мнением Конского. Прошу прощения за качество записи и спонтанность перевода.

…Ай кэнт хелп бат сарпрайз, устало и, конечно, почесывая под мышкой, произнес Конский. Разрабатывает сложный оборотец, вспомнил Огородников. Не могу не удивляться, чем вызвано появление этой коллекции, говорил Конский. Ее составители – баловни советского фотоискусства, официальная, так сказать, оппозиция при дворе, кх-кх, икскьюз ми, ее величества партии. У них в СССР было все – слава, деньги, чего им еще не хватало?… Скорее всего, этими людьми двигала жажда международной известности, других объяснений у меня нет…

По харе, по харе, вцепившись в Настино плечо, бормотал Огородников, в следующий раз – просто по харе!

Однако, продолжал Конский, рядом с московскими звездами в альбоме, кх-кх, икскьюз ми, кстати, почему изюм, почему не арбуз, в общем, здесь много и новых имен, есть свежий воздух… нужно детально рассмотреть… после соответствующей обработки новой переводческой техникой… не исключен определенный интерес…

Мастера, пояснила тут репортерша, как показалось слушателям в Москве, не без некоторого смущения, очень требовательны друг к другу, но еще более они требовательны сами к себе. Мы передавали репортаж из нью-йоркского Сохо о вернисаже в связи с выходом в Москве независимого фотоальбома «Скажи изюм!». Вела репортаж Семирамида Наталкина.

Едва лишь затих заокеанский гул, в квартиру с открытыми ртами, всклокоченные, клокоча диким возбуждением, стали врываться «изюмовцы». Через полчаса полы уже ходили ходуном. Собирались по одному, по двое, неслись как бы в трагическом порыве сказать товарищам последнее прости, но, оказавшись все вместе, конечно, раздухарились, и теперь в разных углах квартиры вспыхивал вроде бы не подходящий к ситуации хохот, а на кухне распечатывались бутылки и опустошался холодильник. Дело плохо, ребята, говорили друг другу. Хуже не придумаешь. Горим, как шведы. Хуже-хуже. Положение хуже губернаторского. Много хуже, много! Эх, сейчас бы в это сраное Сохо, пахать меня в ухо! Раньше надо было думать, Моисей! Из Союза попрут, это точно! Из какого Союза? Если из основного… молчу! В «Фараоне», ребята, издадимся, да за это и на союз можно положить… А бабки какие-нибудь нам светят? Светят, держи! У меня вот джинсы светятся, хоть бы джинсы прислали…

Ты видишь, Макс, все к нам примчались, вздохнула Настя. Неумолимый ход событий, пробормотал Огородников с каким-то тоже вполне неестественным легкомыслием. Он тоже был возбужден и тоже хохотал на слово «плохо» – ох, плохо-хо-хо… и думал со злостью: Конского надо разоблачить! Рассказать, как «Щепки» топил!

В очередной раз зазвонил телефон. В трубке молчали. Это, наверное, Сканщин, сказал Огородников и крикнул: чего сопишь, Вова? Отбой. Ну, теперь начнется, лицо Огородникова опустилось, сразу постарело на десять лет, никуда от них теперь не уйдешь. Настя повисла у него на плече. Я знаю одно место, Огоша. снова зазвонил телефон. Говорил Андрей, Древесный:

– Ну, теперь ты доволен? Запустил свою аферу на полный ход, а мы должны выкручиваться?

– Ты что, Андрюха? Ты что?

Пораженный какой-то неудержимой враждебностью старого товарища, Максим еще некоторое время бормотал бессвязные «да ты охерел», «что ты несешь», хотя в трубке слышались гудки отбоя.

За окном пронесся мгновенный снежный вихрь. Сильный фонарь с близкой стройки освещал тяжело раскачивающиеся ветки клена. На одной из них висела замерзшая, окостеневшая в какой-то омерзительной форме тряпка. Взгляни, Настя, пробормотал он, кивая на тряпку и пальцем тыкая в нее. Экая кикимора! Да просто простынка сорвалась с верхних балконов, успокаивала она его. Сорвалась и застряла, вздор, чушь, никаких символов.