Древесный нервно старался подмечать все детали будничной и даже в чем-то убогой, удивительно среднесоветской обстановки на космодроме Чингиз. Он ужинал-завтракал в обществе экипажа в маленькой комнатке с паршивыми плюшевыми занавесками, дешевой гостиничной мебелью, портретом Андропова, плакатом «В авангарде человечества», замусоленными экземплярами журнала «Огоньки Москвы» и телевизором далеко не последней модели, словом, в типичной советской «комнате отдыха». Хмуроватые советские «мамани» сервировали стол повышенной калорийности: большая банка зернистой икры, югославская ветчина, брикетики финского расфасованного масла, даже бананы, слегка тронутые морозом. Хлеб, однако, был тяжелый и влажный, по всей вероятности, местный, а кофе – молочная бурда; наливали из бачка черпаком.

Можно снимать? – спросил Древесный командира. Тот пожал плечами. Двое других космонавтов посмотрели на фотографа так, будто в первый раз его увидели. У всех троих были большие белые лица, аккуратно причесанные волосы. У старшего при редких улыбках любопытно вспыхивал в углу рта золотой зуб. Вы давно из Москвы? Вчера прилетел. Последовал неожиданный вопрос: ну а как там Театр на Солянке? Древесный удивился. А почему вы спрашиваете? Ну, вот по радио говорят, по «рупорам»-то, что у них главреж на Запад сбежал. Древесный подскочил: ничего не знаю! Отстал, друг! Радио надо слушать! Все трое бурно, но коротко похохотали. Потом заговорили о главреже. Что ему не хватало? А вы прикиньте, ребята, сказал майор Белялетдинов, что он здесь имел и что он там будет иметь. Древесный вспомнил главрежа с Солянки. Даже его довели до ручки, проклятые! Теперь театр, последний оплот Шестидесятых, конечно, рухнет…

Вдруг вошел полковник в папахе. Почему фотографируете? Кто разрешил? Древесный растерянно кивнул на Белялетдинова – вот товарищ разрешил. Полковник надулся тяжелым лицом на космонавта. Вы что же, не знаете правил внутреннего распорядка? Поманил пальцем Древесного. Следуйте за мной. Напаре-ули-по-гудям, сказал за спиной вставшего фотографа кто-то из космонавтов. Полковник шел впереди по узкому коридору барака. Если впереди, значит, не конвоирует, успокаивал себя Андрей Евгеньевич, а у самого от страха кишки слипались. Ничего я особенного не совершил, пленку, в конце концов, можно просто отобрать, аресту не подлежу, расстрелу – тем более… Не придуривайся, в то же время корил он себя, не делай вид, что боишься этой дурацкой папахи, признайся, что боишься последующего… Полковник остановился перед дверью с табличкой «Инвентарь», вынул из нажопного кармана связку ключей, подобрал один к висячему замку. За дверью никакого инвентаря не оказалось. Цементные ступени вели в подвал.

В подвале снова пошли по коридору, только на этот раз мимо стальных тяжелых дверей. На одной из них горела красная лампочка. Следственная комната? Бардак? Войдя, прервали зевок единственной присутствующей персоны, докторши средних лет. Раздевайтесь до пояса, уныло сказала она и отложила «Огоньки Москвы». Андрей Евгеньевич выполнил приказание и застыл, покрытый «гусиной кожей». «А вы какой-то, хм… симпатичный такой… – пробормотала докторша, щупая его бока, – даже и не скажешь, что такого года рождения…»

Манжетка надувается на предплечье. Очередное и неизбежное восстание ртути. Что же это, Андрей, как вас, Евгеньевич, такое у вас давление высокое. Забракуют, метеором пролетела радостная мысль. Доктор, прошу вас, это не гипертония, это у меня так называемый «симптом манжетки»… вот когда измеряют, тогда и подскакивает… Умоляю, доктор!

Что-нибудь не в порядке? – спросил из угла полковник, углубившийся в «Огоньки Москвы». Все в порядке, сказала докторша и провела пальцем по позвоночнику Андрея Евгеньевича. Товарищ маленько волнуется, но это вполне объяснимо. Товарищ этот годен. Пошли, сказал полковник. Времени мало.

Они углубились еще на один уровень. Там почему-то был дикий холод. Сновали солдаты, возили что-то продолговатое и ржавое, бомбы, что ли, авиационные, нет, кислородные баллоны. Ну, что варежку раскрыл, грубо сказал полковник, давай сюда! В тускло освещенной гардеробной вдоль стен висели серебристые космические костюмы, а на полках красовались шлемы с надписью СССР. У вас десять минут, сказал полковник. Старший сержант поможет подобрать спецодежду. Подошел хмырь в мягком бушлате, опухшая физиономия выпивохи и плута. Стащил с крюка костюм. Вот этот тебе подойдет, влезай! Вот так просто и влезать, как бы с милым юмором ужаснулся Древесный, кишки теперь бурлили. Хочешь, раком влезай, любезно ответил каптерщик. Однако здесь «молния» не расстегивается, товарищ старший сержант. Гребена плать, высказался каптерщик, отсырели «молнии», напареули-по-гудям! Курить что-нибудь стоящее есть? Вот «Уинстон», Древесный отдал каптерщику почти полную пачку. Годится, повеселел тот, сейчас я тебе подберу «комбик» клевый, хоть на Венеру высаживайся.

Через десять минут Древесный в космическом костюме и со шлемом на сгибе руки вышел в коридор. Полковник орал на солдат, которые, говна куски, никогда не закрывают при погрузке двери, позорят родину и вооруженные силы безобразным внешним видом, а у тебя, Пшонцо, изо рта разит, как из мусоропровода, доложите командиру – три наряда вне очереди!

Полковник провел Древесного в большой грузовой лифт. Кроме них там оказалась группа рабочих в касках и с цепями. Пока лифт поднимался, никто друг с другом не разговаривал. Синяя краска над плечом Древесного была процарапана соответствующим образом – икс, игрек, и краткое… Двери лифта открылись, и все вышли на открытую железную платформу, пронизанную ледяным ветром Казахстана. Гремела могучая, едва ли не сатанинская музыка. «Под солнцем родины мы крепнем год от года. Мы делу Ленина и Партии верны! Зовет на подвиги советские народы Коммунистическая партия страны!…» Когда на горизонте обозначилась желтая нить начинающейся зари, Древесный понял, что они стоят высоко над землей. Сделав шаг вперед, он увидел внизу освещенную площадку утоптанного снега и на ней толпу людей в бушлатах и спецовках. Задрав головы, все смотрели вверх.

Железная стена. Вот сюда, пожалуйста! Да ведь это же как раз и есть Она, ракета-носитель «Народ-5». Вдоль стены поднимается узкая, вроде пожарной, лестница. Дальше вам придется одному, Андрей Евгеньевич. Ну, давайте традиционным рукопожатием обменяемся. Эх, по-русски говоря, ни пуха ни пера! На банкет, надеюсь, пригласите?

Древесный вскарабкался еще на одну, теперь уже пустынную платформу. Перед ним в стальной закругляющейся стене медленно открылся овальный люк. Поднимайтесь в «Кремль-1», сказал радиоголос. Последний раз хлестнула струя казахстанского ветра, взвизг Чингиз-хана. Шаг на шаткую ступеньку, еще шаг. Люк за спиной задвинулся. Темнота. Бухает собственное что-то. Сердце? Слишком сильно для сердца. Через минуту открылся другой люк, и он увидел рубку «Кремля-1». Три космонавта сидели откинувшись в креслах. Одно кресло пустовало. Неужели для меня? Приглушенно звучала героическая музыка «Я, Земля, я своих провожаю питомцев…». При виде Древесного один космонавт нахмурился, другой рассмеялся, третий сказал почему-то по-английски: Welcome aboard!