3
В этой части романа читатель встречается с первым кандидатом на главную роль в будущем фильме — Томом Пеллом. Это не кто иной, как Шон Пенн, не расстававшийся со своим телохранителем; упоминается и его жена, поп-певица Рамона — за этим именем скрывается Мадонна, которая, приводя в экстаз соседей, тоже захаживала в гости к Чарлзу Буковски.
Далее на сцену выходит режиссер Мак Остин. Его прототип — Деннис Хоппер. Эпизод встречи в доме Хэнка воспринимается документально, включая звонок Барбета Шредера по поводу завещания: «В случае моей смерти не допускайте Денниса Хоппера к постановке «Пьяни». Пусть снимет кто угодно, только не Деннис Хоппер».
Главную роль в фильме «Танец Джима Бима» (кстати, «Джим Бим» — марка виски) получил все же не Том Пелл, а Джек Бледсоу (Микки Рурк), женская досталась Франсин Бауэре (Фей Данауэй). Финансирование взяла на себя компания во главе с двумя ушлыми ребятами — Гарри Фридманом и Нейтом Фишманом. И не заглядывая в титры, можно безошибочно назвать подлинные имена этих рисковых парней — Менахем Голан и Йорам Глобас, а «Файерпауэр» звучит как синоним «Кэннон». Это было время, когда, одержимые жаждой респектабельности, Голан и Глобас занялись поддержкой «высокохудожественных» проектов и выпустили «Потоки любви» Джона Кассаветиса, «Любовников Марии» и «Поезд-беглец» Андрона Михалкова-Кончаловского и — «Болеро» Джона Дерека.
Великий американский писатель Виктор Норман, с которым знакомится Хэнк, — Норман Мейлер. «Крутые ребята катаются на «бээмвэшниках», — подкалывает его Чинаски, намекая на «черный» фильм «Крутые ребята не танцуют», поставленный Мейлером в 1987 году по собственному роману-бестселлеру.
Здесь упоминается еще один фильм — «Потерянный уик-энд» — это картина Билли Уайлдера 1945 года; Рей Милленд сыграл в ней писателя-алкоголика, допивающегося до белой горячки и готового заложить свое орудие производства — пишущую машинку.
Да, и специально для фанов: полное название сигарет, которые курил Хэнк — «Мангалоре Ганеши Бидиз»; они очень быстро гасли, приходилось их несколько раз зажигать, покуда докуришь до конца.
Прим. переводчика.
Сценарий пошел как по маслу. Я никогда не считал писательство трудом. Сколько помню, этот процесс всегда протекал гладко: настрой приемник на передачу классической музыки, зажги сигарету, открой бутылочку. Дальше в дело вступает машинка. Я при всем этом лишь присутствую. Участие в этом деле помогало мне тянуть лямку жизни, когда сама она могла предложить слишком мало либо начинала походить на фильм ужасов. Машинка меня выручала, она говорила со мной, развлекала, спасала мою шкуру. Впрочем, затем я и писал — чтобы спастись от дурдома, не высовываться на улицу, убежать от себя. Одна моя бывшая подружка, помню, раз завопила: «Ты лакаешь, чтобы убежать от реальности!»
— Конечно, дорогуша, — ответил я.
У меня была бутылочка и машинка. Синицу я держал в руке, и плевать мне на журавля в небе. Так вот, сценарий пошел как по маслу. Над романами я обычно работаю от случая к случаю, урывая часок-другой; сценарий же я кропал из вечера в вечер. И быстро с ним покончил. Я позвонил Джону: «Не знаю, что уж там получилось, но дело сделано».
— Гениально! Я бы заскочил за ним, но у нас званый обед. Жратва, выпивка и гости. Франсуа заправляет. Может, сам завезешь?
— Да я бы завез, но боюсь ехать в ваши края.
— Уймись, Хэнк, какой дурак позарится на твой «фолькс»?!
— Джон, у меня новехонький «БМВ».
— Чего?
— Позавчера оторвал. Мой консультант по налогам уверяет, что за это полагается скидка.
— Налоговая скидка? Невероятно…
— Он так сказал. Говорит, в Америке деньги надо тратить, а то отымут. Но теперь с меня взятки гладки — все спустил.
— Но надо все же взглянуть на твой сценарий. Продюсерам пасть заткнуть.
— Уговорил. Знаешь универсам «Ральф» возле гетто?
— Да.
— Я там припаркуюсь и оттуда звякну. А ты подгребешь, ладно?
— Договорились.
Мы с Сарой дождались Джона у нашего черного «БМВ», пересели в его машину и двинулись через гетто.
— Не боишься, что критики и читатели затрахают тебя за эту шикарную тачку?
— Их собачье дело — следить за красотой моего слога.
— Они не всегда с этим справляются.
— Их проблема.
— Сценарий с тобой?
— Как миленький, — сказала Сара.
— Позволь представить тебе мою секретаршу.
— Единым духом накатал, — сказала Сара.
— Я гений.
Мы подкатили к дому Джона. Площадку перед ним запрудили автомашины. Был разгар дня, шел, наверное, второй час. Мы прошли через дом во внутренний двор. Накрытые к обеду столы успели потерять свою свежесть; тут и там торчали пустые бутылки; жухли под солнцем ломти арбуза. Мухам уже надоело летать над этим кладбищем жратвы, и они смылись. Гости, проторчав здесь часа три, тоже выглядели неважно и раскололись на множество группок человека по три-четыре. Это была смесь Голливуда с Европой и кое-чем еще. Это кое-что не имело определенного лица, но его присутствие явно ощущалось и не собиралось растворяться в эфире. Я почувствовал разлитую в атмосфере ненависть и растерялся. Но Джон знал, как справиться с ситуацией; он откупорил несколько новых бутылок.
Мы подгребли к Франсуа. Он трудился у гриля. Франсуа уже упился в стельку и помрачнел. Вверенные ему цыплята потихоньку превращались в уголья, а он все вращал и вращал вертел над огнем.
Выглядел он ужасно. Голову его венчала широкополая белая шляпа, которая, видно, не раз падала с затылка и здорово загваздалась. Он увидел нас.
— А я-то вас жду, жду! Припозднились! Случилось чего?
— Прости, Франсуа, припарковались далековато.
— Я для вас цыпляток припас! Угощайтесь!
Он взял две картонные тарелки, плюхнул на каждую по куску курятины.
— Спасибо, Франсуа.
Мы с Сарой нашли местечко у стола и присели. Джон устроился рядом.
— Франсуа переживает. Он думает, что я зарезал кого-нибудь из его подопечных. Все пересчитывает грудки, крылышки и окорочка. Чуть не плачет. Я их у «Ральфа» закупил. А он не верит.
— Франсуа очень чувствительный, — заметила Сара.
— До невозможности, — ответил Джон. — Но это бы ладно. Хуже другое. Он зациклился на охране от воров. Намотал везде колючей проволоки, нашпиговал забор сигнализацией. Чуткой до ужаса. Я раз перднул, и она сработала.
— Брось травить, Джон.
— Ей-богу. Ну так вот. На днях Франсуа выходит, садится в машину. Включает зажигание. Переключается на задний ход — тачка ни с места. Он решил, что сцепление отказало. Выходит из машины, глядь — двух задних колес нет как нет.
— Невероятно.
— Но факт. Они под задний мост кирпичей навалили.
— А передние колеса оставили?
— Да.
— Где же вы взяли новые колеса и покрышки? — спросила Сара.
— Откупили у грабителей.
— Это как? — спросил я. — Можно добавки? Джон налил.
— Стучат в дверь. «Колеса нужны?» Я говорю — входите. «Бошки оторву!» — вопит Франсуа. В общем, выпили винца и договорились о цене. Не сразу, правда, — выдуть пришлось немало, но в конце концов они вкатили колеса прямо в дом. Вот так.
— И во сколько же вам это обошлось? — осведомилась Сара.
— Тридцать три бакса. По-моему, неплохо за пару колес и покрышки.
— Неплохо, — согласился я.
— Если быть точным, мы сошлись на тридцати восьми. Пятерку они выклянчили за обещание больше у нас не воровать. Колеса.
— Других соглашений не заключили?
— Нет, они сразу отвалили. Потом выяснилось, что радио сперли. Ума не приложу, как исхитрились. Приемник-то стандартный, не карманный. Нет, это, я вам доложу, достойно восхищения.
— Да уж.
Джон поднялся. Со сценарием в руках.
— Надо спрятать. Есть укромное местечко. Спасибо за работу, Хэнк.
— Пустяки. Не стоит благодарности. Джон ушел. Я взглянул в свою тарелку.
— Боже милостивый, разве ж это еда? Курчонок дотла спалился!
— Мой тоже.
— Там у забора мусорный ящик. Давай выкинем.
Мы направились к забору. Над ним торчали черные мордашки; глазенки сразу обратились в нашу сторону.
— Дядь, дай курочки!
— Эй, мудило, оторви крылышко! Я вплотную приблизился к забору.
— Да тут одни угли.
Быстрая ручонка в мгновение ока стибрила останки курицы с моей тарелки; другая очистила Сарину. Удальцы с визгом рванули с места события. Остальные ринулись следом.
— В такие минуты ненавидишь себя за то, что ты белая, — сказала Сара.
— Бывают гетто и для белых. А также черные богачи.
— Разве сравнишь!
— Но мы-то тут при чем?
— Каждый должен начинать с себя…
— Меня увольте. Мне моя белая задница ближе. Давай-ка лучше сольемся с народом и примем по маленькой.
— У тебя на все один ответ: давай примем.
— Это не ответ; признание немощи.
Народ по-прежнему кучковался группками. Даже тут, на этих занюханных задворках, выгородились свои гетто: вот публика района Малибу, а вот — с Беверли Хиллз. Леди и джентльмены в туалетах из лучших модных домов безошибочно узнавали в толпе себе подобных и стягивались друг к другу, не испытывая ни малейшего желания смешиваться с инородными особями. Удивительно, как они вообще решились появиться в черном гетто Вениса. Видать, у них шик такой. Самое же противное — эти богатые и знаменитые по большей части мудаки и ублюдки. Просто им подфартило подобраться поближе к корыту. Или удалось откачать деньжат из карманов публики-дуры. Эти слепоглухонемые бездари, обделенные душой, казались ей небожителями. Плохой вкус плодит гораздо больше миллионеров, чем хороший. И все решается большинством голосов. А на безрыбье и рак рыба. В конце концов, если не эти, то кто? Не они, так другие, ничем не лучше…
Мы подсели к столику Франсуа. Он погрузился в глубокую печаль и не замечал ничего вокруг. Во рту торчала обслюнявленная надломленная сигара. Франсуа уставился в стакан с выпивкой. Шляпу он так и не снял. Чувство стиля не покидало его даже в самые тяжкие моменты жизни. Но теперь оно начало ему изменять, это был плохой знак.
— Где вас черти носили? Я из-за вас обед задержал. Почему опоздали?
— Слушай, старина, может, соснешь чуток? Утро вечера мудренее…
— Ни хрена оно не мудренее. В чем и беда.
Подошел Джон.
— Я возьму его на себя. Он у меня будет как огурчик. Пойдемте, я вас кое с кем познакомлю.
— Да нет, нам пора.
— В такую рань?
— Душа не на месте из-за этого бээмвэшника.
— Ну ладно, я вас отвезу.
Машина стояла на месте как ни в чем не бывало. Мы пересели и помахали Джону, отъезжавшему на гетго-парти к бедняге Франсуа.
Мы быстро вырулили на шоссе.
— Как-никак, а сценарий ты сварганил, — сказала Сара.
— Как-никак, да.
— Неужто его правда поставят?
— Он ведь про пьянь. А кого пьянь интересует?
— Меня. А кто будет играть главную роль?
— Франсуа.
— Франсуа?
— Да.
— А у нас дома выпить есть?
— Пол-ящика «гамей божоле».
— Это хорошо.
Я ударил по газам, и мы помчались туда, где нас поджидала эта прелесть.
Джон развернул бурную деятельность. Он размножил текст сценария и разослал продюсерам, агентам, актерам. Я вернулся к своим стихам. И разработал новую систему игры на тотализаторе. Тотошка играет в моей жизни важную роль. Позволяет забыть, что я вроде писатель. Беда с этой писаниной. Я без нее не могу, она как болезнь, как наркотик, как чертово бремя, но всерьез считать себя писателем я не хочу. Может, потому, что слишком их на своем веку навидался. Они в основном не пишут, а поливают грязью друг друга. Все, кого я встречал, были либо суетливыми пакостниками, либо старыми девами; они без конца пикировались и делали гадости, при этом чуть не лопаясь от сознания собственной важности. Неужели все пишущие были таковы? Во все времена? Наверное, так оно и было. Писательство, похоже, вообще сучья профессия. И одним сучизм дается лучше, чем другим.
Итак, мой сценарий выкинули на рынок, но особого ажиотажа он не вызвал. Говорили, что хотя сам по себе он и хорош, но публика на такой фильм не пойдет. Одно дело — показать, как небесталанный и самобытный человек гибнет от алкоголя; совсем другое — когда весь сюжет — пьянка, да и все… Какой тут смысл? Кому это надо? Кому интересно, как эти алкаши живут или дохнут?
Вскоре позвонил Джон: «Слушай, я послал сценарий Маку Остину, ему понравилось. Он согласен ставить. И хочет взять на главную роль того же парня, что и я».
— А что за тип?
— Том Пелл.
— Да, из него алкаш получится.
— Пелл без ума от сценария. Он просто торчит от твоей писанины, все прочитал. И сценарий ему так нравится, что он согласен сыграть за горсть орешков.
— Господи…
— Но при условии, что ставить будет Мак Остин. А я его не люблю. Он мой враг.
— С чего вдруг?
— Есть причины.
— Почему бы вам не заключить перемирие?
— Ни за что! И Мак никогда не будет ставить мой фильм!
— Ладно, Джон, черт с ним.
— Нет, погоди. Я хочу собрать Мака Остина, Тома Пелла у тебя дома. И сам приеду. Ну и ты, естественно, должен быть. Может, ты убедишь Тома сниматься без Остина? Том, кстати, гениальный актер.
— Знаю. Пускай приезжают. И Рамона будет?
— Нет.
Рамона, знаменитая поп-певица, была женой Тома.
— Когда тебе удобно?
— Они согласились на завтра, на полдевятого вечера, если не возражаешь.
— А ты подшустрил.
— Закон профессии — волка ноги кормят.
— А я думал, она вроде шахмат.
— Скорее, похожа на игру в шашки между идиотами.
— Причем один идиот выигрывает.
— А другой наоборот.
Я выяснил некоторые подробности о взаимоотношениях Джона Пинчота и Мака Остина. Большинство своих фильмов Джон снял в Европе, а Остин — в Америке, но в Голливуде они поневоле встречались в одних и тех же харчевнях. Не скажу точно, кто из них пьющий, а кто нет, но каша заварилась, когда они сидели за соседними столиками и завели цеховой разговор насчет там технологии, подтекста, профессионализма и прочего. Инсайда всякого.
Словечки летели от стола к столу, как теннисные мячики, на потеху киношной публике.
Наконец Мак поднялся и выкрикнул в лицо Джону:
— И ты еще называешься режиссером? Да я бы тебя регулировщиком не поставил! На мой взгляд, он был неправ. Управление транспортом требует хорошей подготовки. Но кто-то уже успел публично обвинить Мака в том, что он не справился бы с регулировкой. И теперь он возвращал комплимент. Баланс по части ненависти в Голливуде соблюдался строго. Потом до меня не раз доходили слухи о том, как Мак и Джон наезжали друг на друга. И теперь они встретились у меня…
Интерьер. Дом сценариста. 8.15 вечера.
Джон пришел чуть раньше намеченного срока.
— Сейчас увидишь этого Остина, — сказал он. — Мак только что съехал с колес и чувствует себя преотвратно. Выглядит, как сдутая шина, как чулок, снятый с ноги.
— Очень хорошо, — вмешалась Сара, — что он нашел в себе силы покончить с этим делом. Такое не каждому под силу.
— Да черт с ним, — ответил Джон.
Прочие явились в 8.35. Том в кожаной куртке. Мак в замшевом пиджаке с кожаной бахромой. На шее — полдюжины золотых цепей. Покончив с церемонией приветствий, я налил Тому вина. Мы кучковались у кофейного столика.
Том сразу взял быка за рога.
— Я ознакомился со сценарием. Мне понравилось. Захотелось влезть в шкуру этого типа. Чувствую материал. Это моя роль.
— Спасибо, старина. На тебя вся надежда.
— У нас с Томом есть поддержка. Можно запускаться.
— Ты уверен, что не хочешь пригубить, Мак? — спросил я.
— Нет, спасибо.
— Я принесу содовой, — сказала Сара. — Или лучше чаю?
— Содовая пойдет.
Сара вышла за водой. У нас в доме всегда в изобилии качественная содовая вода. Самая лучшая. Я залпом выпил свой стакан, налил другой, ощущая смутное беспокойство насчет возможного компромисса.
— Мне необходим Мак. Я знаю его как режиссера. Я ему доверяю, — сказал Том.
— А мне не доверяешь? — спросил Джон.
— Дело не в этом. Просто мне с Маком проще работать.
— Только я могу снять этот фильм, — сказал Джон.
— Послушай, — начал Том, — я знаю, как много значит для тебя эта вещь. Мы найдем тебе место. Заплатим как следует, предоставим свободу действий. Соглашайся. Надо срочно запускаться. Пойми нас.
Вернулась Сара с содовой для Мака.
— Мы с Томом нашли общий язык, — вставил Мак.
— Да ты не способен… — заговорил Джон.
— …управлять транспортом, — закончил Мак.
Спор затянулся на несколько часов. Сара, Джон и я то и дело прикладывались к стаканчикам. Том не отставал. Только Мак дул содовую.
— Сколько можно болтать! — не выдержала наконец Сара. — Надо же прийти к какому-то решению.
Но дело не двигалось с мертвой точки. Никто не хотел уступать. Я не знал, что предпринять. Мне такие шутки не в подъем.
Разговор помаленьку свернул в сторону. Стали по очереди травить анекдоты. Выпивка текла рекой.
Под конец не помню уж кто рассказал одну смешную историю, и она дошла до Мака истина. Его вдруг разобрало, он откинулся в кресле и заржал. Золотые вериги заходили ходуном.
Пришло время расставаться. Тому и Маку пора было идти. Мы распрощались. И когда их машина отъехала, Джон взглянул на меня:
— Слыхал этот идиотский смех? Видал, как эти побрякушки прыгают у него на шее? Над чем он, интересно, ржал? Нет, ты видел эти дурацкие цепи?
— Видел, — ответил я.
— Он чувствовал себя не в своей тарелке, — сказала Сара. — Все пили, а он нет. Вам приходилось бывать в компании, где все надрались, а ты сидишь трезвый как стеклышко?
— Нет, — признался я.
— Можно от вас позвонить? — спросил Джон.
— О чем речь!
— Мне надо срочно связаться с Парижем.
— Шутишь?
— Не беспокойся, я позвоню за счет абонента. Надо переговорить с моим адвокатом. Сделать добавление к завещанию.
— Валяй.
Джон подошел к аппарату и стал заказывать разговор. Я налил ему в стакан.
— Как все-таки тяжко дается это кино, — сказала Сара.
— Слава Богу, хоть движется помаленьку.
— Думаешь — движется?
— Да черт его знает…
Джон наконец-то связался с Парижем. К этому моменту он уже изрядно нагрузился, и куражу у него прибавилось. Нам было слышно каждое его слово.
— Поль! Да, это Джон Пинчот! Да, срочно! Мне надо внести поправку в завещание! Готов? Ага, подожду.
Джон бросил взгляд в нашу сторону.
— Исключительно важно!
И дальше:
— Да, Поль, насчет фильма. У меня все под контролем. Называется «Танец Джима Бима», сценарий Генри Чинаски! Отличный! Диктую. «В случае моей смерти режиссуру ни в коем случае не передавать Маку Остину! Этот фильм можно доверить кому угодно, только не Маку Остину!» Записал, Поль? Да, спасибо большое, Поль. Да, прекрасно себя чувствую. А ты как? Кому угодно, кроме Мака Остина! Спасибо огромное, Поль! Спокойной ночи! Спокойной ночи!
Потом мы выпили вместе. Джону надо было идти. В дверях он задержался.
— Нет, ты слыхал этот идиотский смех? Видал эти побрякушки?
— Да, Джон.
Наконец он отвалил. Вечер кончился. Мы вышли на крыльцо позвать домой кошек. У нас их пятеро, и мы не ложимся, пока все они не вернутся под крышу.
Соседям слышно, как мы скликаем кошек поздно по вечерам или рано утром. Соседи у нас хорошие. А пятерых усатых созовешь не скоро.
Дня через три-четыре позвонил Джон.
— Джек Бледсоу прочел сценарий и одобрил, желает сниматься. Я пытался послать его к тебе, но он боится подпасть под твое влияние. Говорит, лучше ты к нему подъезжай.
— А так я что — влияния не окажу?
— Ему виднее.
— Думаешь, он справится с ролью?
— Вопрос! Он же прямо с улицы! Каштанами торговал! В Нью-Йорке!
— Я видел кое-какие его фильмы…
— И что?
— Может, ему не стоит каждый раз скалиться, когда он не знает, что делать в кадре? И лупить кулачищем по холодильнику. И еще эта дурацкая нью-йоркская походка — будто у него банан в жопе.
— Он был боксером, Джек Бледсоу этот.
— Эка невидаль! Все мы были боксерами!
— Он сделает эту роль, поверь.
— Джон, я не хочу, чтобы в нашем фильме воняло Нью-Йорком. Мой герой — парень из Калифорнии. Калифорнийцы — ребята простые, без затей. Они не суетятся и просчитывают каждый шаг. Не психуют зазря. И главное — они готовы к убийству. И при этом не напускают никакого туману.
— Вот и объясни ему все это.
— Ладно. Где и когда?
Встречу назначили на восемь вечера в северном Голливуде. Мы минут на пяток опоздали. Долго искали дом в лабиринте каких-то темных тропинок.
— Надеюсь, у него найдется выпить. Надо было с собой захватить.
— Наверняка у него есть, — сказала Сара.
Мы запутались в нумерации. Наконец увидели на балконе одного из домов Джона.
— Сюда давайте!
Мы поднялись по лестнице. В этом гнездышке Джек скрывался от всенародной любви.
Джон отворил дверь, и мы вошли. Они сидели на диване — Джек Бледсоу и его милок Ленни Фидело. Фидело играл с ним в эпизодах. Джек Бледсоу выглядел точь-в-точь как экранный Джек Бледсоу. Ленни был огромный парень, тяжеловес. Прожитая жизнь читалась на нем как открытая книга. Он мне сразу понравился. Глаза у него были большие и печальные. Руки крупные. Он казался усталым и одиноким. В порядке, в общем.
Стали знакомиться.
— Что за парень? — спросил я Джека, кивая на Ленни. — Твой телохранитель?
— Ага, — ответил Джек.
Джон стоял, улыбаясь, предвкушая теплую задушевную встречу. Впрочем, черт знает что он там думал.
— У тебя выпить есть? — спросил я.
— Только пиво. Сойдет?
— Сойдет, — ответил я.
Ленни вышел в соседнюю комнату за пивом. Мне стало жаль Сару. Она, бедняжка, не пивная душа.
Стены были оклеены афишами боксерских матчей. Я прошелся, посмотрел. Здорово. От одного их вида почувствовал себя мачо.
Из дивана торчали пружины, подушки валялись на полу вперемешку с ботинками, журналами, бумажными пакетами.
— Типичная мужская берлога, — засмеялась Сара.
— Ага. Мне нравится, — сказал я. — Много я повидал на своем веку, но это — высший класс.
— Нам нравится, — сказал Джек.
Вернулся Ленни с пивом. Баночным. Мы вскрыли жестянки и, отхлебнув по паре глотков, расселись.
— Значит, сценарий ты прочитал? — спросил я Джека.
— Да. Этот парень — вы сами?
— Я. Только в далеком прошлом.
— А вы порядком нахлебались за свою жизнь, — сказал Ленни.
— Было.
— А вы правда торговали сэндвичами вразнос?
— Приходилось.
Пивко было хорошее. Воцарилось молчание.
— Ну, что скажешь? — спросил Джон.
— Насчет Джека?
— Да.
— Годится. Надо только его слегка встряхнуть.
— Прояви свои борцовские качества, — сказал Джон. Я встал и принял стойку.
— Уймись, — сказала Сара. Я сел.
— У меня был неплохой захват. Но всегда недоставало воли к победе. Чувствовал себя неуверенно. А пиво еще есть?
— Конечно, — спохватился Ленни и пошел за пивом.
Весь Голливуд знал, что Джек Бледсоу в контрах с Томом Пеллом. Во всех интервью он не упускал случая его подковырнуть: «Том — из района Малибу. А я прямо с улицы». Мне-то плевать, откуда актер родом, лишь бы играть умел. Они оба умели. И на кой им катить бочку друг на друга, как это в заводе у писак?!
Ленни принес пиво.
— Последнее, — объявил он.
— Тьфу ты, жалость какая, — загрустил я.
— Я сейчас, — сказал Джон.
И побежал за пивом. Умничка Джон.
— А как вам Джон Пинчот? — спросил Джек.
— Ты видел его документашку про Лидо Мамина?
— Нет.
— Пинчот не знает страха. Любит играть со смертью.
— Он на ней зациклился, да?
— Вроде того. Кроме фильма о Мамине он сделал еще кое-что. Я ему верю как самому себе. Голливуд его не охмурил. Хотя, конечно, еще всякое может случиться.
— А вас-то самого?
— Что — меня?
— Вас-то Голливуд не взял за жопу?
— Никак нет.
— С тем и помрете?
— Зачем же — жизнь только начинается.
— Хэнк терпеть не может кино, — сказала Сара. — Последний фильм, который ему понравился, «Потерянный уик-энд», и было это сто лет назад.
— Там только Рей Милленд был хорош, а остальное — липа, — сказал я.
Мне захотелось отлить, и я спросил, где сортир.
Пошел, сделал свое дело.
Повернулся к раковине вымыть руки.
Что за мать твою так?
В раковине торчало белое полотенце. Один конец зафигачили в сток, другой свисал на пол. Мне это не понравилось. Полотенце промокло насквозь, с него капало. На кой черт надо было это делать? Что бы это значило? Следы недавнего веселья? Я чувствовал, что это неспроста. Да, как же я, однако, стар; отстал от жизни. Столько прожив, столько познав, я, поди ж ты, не мог разгадать смысла какого-то паршивого мокрого утиральника.
И главное, Джек знал, что я сюда иду, — почему не убрал эту фигню? Может, это мне послание?
Я вышел из уборной.
Будь я нью-йоркцем, я бы как ни в чем не бывало поинтересовался: «А чой-то у вас там в раковине мокрое полотенце делает?»
Но я калифорниец. И потому молча вошел в комнату и сел, не сказав ни слова, ибо это не мое собачье дело.
Джон уже вернулся с пивом, и у меня под рукой оказалась открытая банка. Я взял ее. Жизнь вновь была хороша.
— На главную женскую роль приглашу Франсин Бауэре, — сказал Джек. — Она мне не откажет.
— Я тоже знаком с Франсин, — сказал Джон. — И тоже шепну ей словечко.
— Почему бы вам не объединить усилия? — спросила Сара.
Ленни снова ушел за пивом. Он четко следил за этим делом. Наш человек.
— Интересно, а мне там не найдется ролишка? — спросил он. Я взглянул на Джона.
— Ленни всегда со мной снимается, — сказал Джек.
— Найдется для тебя роль. Обещаю, — сказал Джон. — Займем тебя.
— Я читал сценарий, — сказал Ленни. — По-моему, я мог бы сыграть бармена.
— Но тебе придется лупить по башке своего дружка, — заметил я.
— Нет проблем, — ответил Ленни.
— Да, — сказал Джек. — Это ему не впервой. Он мне однажды зуб вышиб.
— Неужели? — переспросила Сара.
— Вот он не даст соврать, — ответил Джек.
Мы потягивали пивко. Болтали о пустяках. О подвигах Ленни. Я понял, что в случае чего за ним не заржавеет.
Пиво кончалось, надо было отчаливать.
Перед уходом я совершил еще один поход в сортир. Потом я и Сара стали прощаться. Джон оставался, наверное, хотел обговорить какие-нибудь детали.
И тогда случилась вот какая странная штука. Я спросил у Джека: «Старик, а чего это у тебя там полотенце в раковине мокнет?»
— Какое еще полотенце? — удивился Джек. Так закончился этот вечер.
Прошло три или четыре недели. Однажды вечером зазвонил телефон. Это был Джон.
— Ну, как ты? Как Сара?
— Мы в порядке. А ты как — живой?
— Да. И «Танец Джима Бима» тоже. Франсин Бауэре прочла его и возлюбила. Согласилась даже скостить свой обычный гонорар. И Джек тоже, только это секрет.
— А с чего это они?
— Мы работаем с «Файерпауэр Продакшнз» — с Гарри Фридманом и Нейтом Фишманом. Они ушлые ребята насчет всяких гонорарных скидок. Против них не попрешь. Была, правда, легкая паника — агент Джека требовал включить в контракт пункт о гарантированной оплате.
— А это что за зверь?
— Это значит, что Джек получит свои денежки независимо от того, будет фильм закончен или нет. Большие «звезды» обычно всегда настаивают на этом пункте.
— Не верится, что наш фильм будет снят.
— С Томом Пеллом, который обещал сниматься за так, дело было бы вернее.
— Жаль, что Том выбыл из игры.
— Но свое дело он сделал. Когда Джек пронюхал, что Том собирается у нас сниматься практически бесплатно, он сразу проявил к нам интерес. И «Файерпауэр» зашевелилась. Так что мы свой клок шерсти урвали.
— А знаешь, что сказал Липпи Лео Дурочер?
— Что за тип?
— Бывший бейсболист. Он сказал: лучше быть везучим, чем талантливым.
— Но мы-то и везучие, и талантливые.
— Возможно. А кто эти ребята из «Файерпауэр»?
— Новички в Голливуде. Аутсайдеры. Никто толком не знает, по какому разряду их записать. Они снимали в Европе социальные картины. Потом явились сюда и зарядили — пачками! Их все возненавидели. Они идут на контакт, но у них не разгуляешься.
— Так или иначе, за нашего «Джима Бима» они взялись.
— Да, причем они одни и клюнули. Они сидят в том большом небоскребе в северном Голливуде. Я зашел к Гарри Фридману. «Вы договорились с Бледсоу и Бауэре?» — «Да», — говорю. — «Порядок. Картина у нас в кармане». — «А сценарий почитать не желаете?» — «Нет», — отвечает.
— Любопытный тип.
— В Голливуде его на дух не переносят.
— Жаль.
— Ты бы его видел! Толстущий. Кстати, в четверг он празднует свой день рождения. Вам с Сарой надо прийти. Там и его партнер Нейт Фишман будет.
— Придем. Жду указаний.
Минут через десять опять зазвонил телефон.
— Хэнк, это Тим Радди, я один из продюсеров «Джима Бима».
— Вы работаете с «Файерпауэр»?
— Нет, я с Джоном. Мы сопродюсеры. Я и еще Лэнс Эдвардс.
— А-а!
— Скажите, вы знаете Виктора Нормана?
— Читал.
— И он вас читал. Он тоже пишет сценарий для «Файерпауэр». Собирается на вечеринку к Гарри. Просил узнать, не заедете ли вы по пути в «Шато Мормон»? А оттуда вместе могли бы отправиться к Гарри.
— В каком он номере?
В четверг мы поехали в «Шато Мормон». У входа швейцар принял нашу машину, и мы вошли в холл. Нас с улыбкой встретил лысеющий мужчина. Тим Радди. Мы пожали друг другу руки и проследовали за ним. На стук открыл Виктор Норман. Мне понравились его глаза. Он казался спокойным и мудрым.
Опять рукопожатия. Сара выглядела классно. Норман на нее пялился.
Пожимая ему руку, я сказал: «Пьянь знакомится с Чемпионом».
Это ему польстило.
Виктор Норман — пожалуй, самый известный в Америке романист. Он не вылезает с телевидения, на слово у него никакого чутья. Но что мне в нем нравится — он совсем не боится феминисток. Он последний защитник мужиков во всех Соединенных Штатах. На это теперь мало кто отважится. Мне не всегда нравится его литпродукция, но моя мне тоже нравится не вся.
— Меня поселили в самых больших апартаментах и со скидкой. Говорят, для них это хорошая реклама. Но мне-то все равно — счет оплачивает «Файерпауэр».
Мы вышли на балкон. Открылся ужасный вид на ужас что за город.
Было сыро и холодно.
— Слушай, старик, — сказал я, — а выпить у тебя не найдется?
Мы с Виктором вернулись в комнату. Она вселяла чувство безопасности. Настоящая крепость. К тому же очень уютная.
Виктор принес бутылку вина.
— Вино есть, вот открывалку никак не найду.
— Пустяки, — вздохнул я с облегчением. Он в этом деле не профессионал. Виктор Норман набрал какой-то номер: «Будьте добры, открывалку. Штопор… И еще вина. Несколько бутылок…»
Он вопросительно посмотрел на нас.
Пока вино не прибыло, началась беседа.
— Я делаю с «Файерпауэр» две ленты. Одну как сценарист и режиссер. В другой я играю. Режиссер — Джон-Люк Модар. Надеюсь, мы с ним поладим.
— Желаю удачи, — сказал я.
Поболтали еще о каких-то пустяках. Потом Виктор рассказал, как он познакомился с Чарли Чаплином. Это была добрая, сумасшедшая, забавная история.
Принесли вино, мы сели. Сара и Тим Радди продолжали болтать. Сара поняла, что Тим чувствует себя неловко, и пыталась его подбодрить. У нее это здорово выходит.
Виктор взглянул мне в лицо.
— Работаешь над чем-нибудь?
— Лужу поэму.
По его лицу пробежала тень.
— Мне дали миллион аванса под роман. Год назад. Я и страницы не накропал, а денежки тю-тю.
— Боже!
— Бог тут не поможет.
— Я слыхал, у тебя много уходит на алименты бывшим женам.
— Да.
Я пододвинул ему свой стакан. Пустой. Норман его наполнил.
— А я слыхал, ты крепко зашибаешь.
— Да.
— А что это ты смолишь такое?
— «Биди». Индийские. Их прокаженные крутят.
— Да ну?
Вино текло, время шло.
— Боюсь, нам пора на вечеринку, — сказал Виктор Норман.
— Могу подвезти.
— О'кей.
Мы спустились вниз. Тим Радди отправился своим ходом.
Швейцар подвел мою тачку к подъезду. Я дал ему чаевые, Виктор и Сара сели. Я развернулся и двинулся на праздник Гарри Фридмана.
— У меня тоже есть черный «БМВ».
— Крутые ребята катаются на черных бээмвэшниках, — сказал я.
Мы немножко припозднились, но народ еще собрался не в полном составе, Виктора Нормана усадили через несколько столиков от нас. Не успели мы усесться, как официант подал вино. Белое. На халяву сойдет.
Я залпом осушил бокал и сделал официанту знак добавить.
Я заметил на себе взгляд Виктора.
Гости понемногу прибывали. Я увидел знаменитого актера с несходящим загаром. Он, говорят, ни одной гулянки не пропускает по всему Голливуду.
Сара толкнула меня локтем. Появился Джим Серри, авторитет по наркоте в славные шестидесятые. Он тоже аккуратно посещает все места, где даром наливают. Выглядел он усталым, грустным и каким-то выпотрошенным. Мне стало его жаль. Он ходил от столика к столику. Оказался у нашего. Сара изобразила радостное оживление. Она у меня чистая шестидесятница. Я пожал ему руку.
— Привет, малыш, — сказал я.
Зал стремительно наполнялся. Люди все были незнакомые. Я регулярно сигнализировал официанту, чтобы не обносил нас. Наконец он бухнул на стол полную бутылку.
— Когда кончится, я принесу другую.
— Спасибо, труженик ты наш.
Сара подала мне завернутый в бумагу презент для Гарри Фридмана. Я положил его на колени.
Появился Джон и подсел к нам.
— Рад, что вы с Сарой здесь, — сказал он. — Поглядите, что за публика: и ворье, и киллеры, пробы ставить негде!
Джону все это нравилось. Он парень с воображением. Это помогает ему в жизни — и днем, и ночью.
Вскоре в зал вошел какой-то ужасно важный тип. Послышались аплодисменты.
Я кинулся к нему с деньрожденным подарком.
— Мистер Фридман, поздравляю…
Джон схватил меня за полу пиджака и подтянул назад к столику.
— Осади, это не Фридман! Это Фишман.
— Ах ты!.. Я сел.
И заметил, что Виктор Норман по-прежнему ест меня взглядом. Я отвернулся первым. Он смотрел на меня так, будто глазам своим не верил.
— Ладно, Виктор, — громко сказал я. — Ну, снял я штаны перед почтенной публикой, так что ж теперь — мировая война, что ли, разразится?
Он отвел глаза.
Я встал и пошел в сортир.
Я маленько заплутался и попал на кухню. Там сидел водитель автобуса. Я достал кошелек, вынул десятку. Сунул ему в кармашек футболки.
— Я не могу это принять, сэр.
— Почему?
— Не могу, и все.
— Все берут чаевые. Почему вам нельзя? Кстати, я всю жизнь мечтал водить автобус. Я вышел, вырулил в зал и сел на место.
Сара наклонилась ко мне и прошептала: «Тут без тебя Виктор Норман подходил. Сказал, что, мол, очень благородно было с твоей стороны никак не отозваться о его писанине».
— Молодец я, а, Сара?
— Еще бы!
— Разве я не хороший мальчик?
— Замечательный!
Я посмотрел в сторону Виктора Нормана, поймал его внимательный взгляд. Кивнул головой и слегка подмигнул.
Тут наконец вошел настоящий Гарри Фридман. Кое-кто поднялся и зааплодировал. Прочие уже притомились для таких жестов.
Фридман сел за стол, ему тотчас подали угощенье. Пасту. Нам всем тоже разнесли пасту. Фридман принялся за еду и целиком ушел в это занятие. Сразу было видно, что поесть он не дурак. Фигура тому соответствовала. Оделся он в старый костюм и поношенные ботинки. У него была крупная голова, толстые щеки. Он запихивал пасту в рот огромными порциями. Глаза у него были тоже большие, печальные и глядели с подозрением. Увы, он жил не на облаке. На мятой белой рубашке не хватало одной пуговицы, и в прореху выглядывал голый живот. Фридман напоминал младенца, который вырвался из-под опеки, раздулся в размерах и почти превратился во взрослого мужчину. В нем чувствовалась притягательная сила, но беда вам, коли вы ей поддадитесь — вашей слабостью не преминут воспользоваться. Галстука он не повязал. С днем рождения, Гарри Фридман!
В зал вошла молодая женщина в полицейской форме. Она подошла прямо к Фридману.
Гарри Фридман перестал жевать и осклабился. Губы его лоснились от пасты.
Дама-полицейский сняла с себя форменку и блузку. Титьки у нее были выдающиеся. Она тряхнула ими перед носом у Фридмана и провопила:
— Вы арестованы!
Все захлопали. Не знаю, почему.
Фридман сделал жест рукой, приглашая ее нагнуться к нему. Она повиновалась, и он что-то прошептал ей на ухо. Никто не расслышал его слов. Что он сказал?
— Пригласи меня к себе. Увидишь, как мы поладим.
— Что-то ты стала забывать старых друзей.
— Зайди ко мне в контору. Я устрою тебя в кино.
Дама-полицейский надела блузку, форменку и удалилась.
Народ потянулся к Фридману с приветствиями и поздравлениями. Он смотрел, никого не узнавая. Потом быстро покончил со жратвой и принялся пить. Выпить он тоже был не дурак. Мне это понравилось.
Он потихоньку расслабился и стал гулять между столиками, перебрасываясь словечком-другим с гостями.
— Боже, — сказала Сара, — погляди-ка!
— А что?
— У него макаронина прилипла к губам — и никто ему об этом не скажет!
— Вижу-вижу! — сказал Джон.
Гарри Фридман все ходил между народом и беседовал. И никто не заикался насчет макаронины. Наконец он приблизился к нам, оказался через столик от нашего. Я поднялся с места и подошел к нему.
— Мистер Фридман, — начал я.
Он повернул ко мне монструозное лицо гигантского младенца.
— Да?
— Стойте-ка!
Я протянул руку, подцепил пальцами макаронину и отклеил от его рта.
— Вы так с ней и ходили. Извините, я не выдержал.
— Спасибо.
Я вернулся к нашему столику.
— Ну, и как он тебе? — спросил Джон.
— По-моему — прелесть.
— Я же говорил. В жизни ничего подобного не встречал, если не считать Лидо Мамина.
— Все равно ты поступил очень благородно — снял с него эту дурацкую лапшу. Ведь никто больше не осмелился!
— Я вообще ужасно благородный.
— Ой ли? И какие же благородные поступки за тобой числятся?
Наша бутылка опустела. Я подал знак официанту. Он насупился, но принес новую.
А я так и не смог вспомнить своего благородного поступка. Чтоб был недавний…
Начался предсъемочный период. Все вроде шло гладко. Потом позвонил Джон.
— Беда.
— Что стряслось?
— Фридман и Фишман…
— Что они выкинули?
— Пытаются выпихнуть моих продюсеров — Тима Радди и Лэнса Эдвардса.
— Радди я знаю, а кто такой Эдвардс — понятия не имею. В чем дело-то?
— Эти ребята давно со мной. Вложили деньги и время. А теперь Фридман и Фишман намерились дать им под зад коленкой. Давят на меня со всех сторон. Инвестиции срезают. У «Файерпауэр» дела пошли худо. Их акции поднимались до сорока пунктов, а сейчас их сбрасывают по четыре.
— Хреново.
— Они наседают: избавляйтесь, мол, от этих ребят, они нам ни к чему! — Но мне, отвечаю, нужны. — На кой черт? — спрашивают. — Я с ними подписал контракт. — Да что такое контракт! — говорят. — Это бумажонка, которую взять да и выбросить!
— Не слабо.
— Жмут и давят, давят и жмут… И будут жать, покуда все масло из меня не выжмут. Я уже согласился сократить съемочный период с тридцати четырех до тридцати двух дней. Бюджет скукоживается… Им не нравится мой звукооператор. Хотят взять подешевле. И главное, говорят, гони в шею своих продюсеров, они нам на фиг не нужны.
— Что думаешь делать?
— Не могу я выкинуть Тима и Лэнса. Мы вот с какого конца решили попробовать. Завтра я и Тим завтракаем с одним адвокатом. Его весь Голливуд знает. Одно упоминание его имени нагоняет страху. Он все может. А Тиму он кое-что задолжал. После завтрака мы заедем к Фридману и Фишману и адвоката этого прихватим. Хорошо бы и ты за компанию прошвырнулся, а? Сможешь?
— Конечно. Куда и когда?
Завтракали у «Муссо». Заняли большой стол в углу. Заказали и выпивку. К нам подтягивался народ перекинуться словечком с юридическим светилом. Правда, все просто дрожали перед ним от страха. Но светило вел себя крайне великодушно. На нем был очень дорогой костюм.
Адвокат, Лэнс и Джон разработали стратегию отношений с Фридманом и Фишманом. Я в это дело не вникал. Командовал юрист: ты скажешь то, а ты — сё. Этого не говори, я сам скажу. И все в таком духе.
Адвокаты, врачи и дантисты обирают людей до нитки. Писателям остается помирать с голодухи, кончать жизнь самоубийством или сходить с ума.
Завтрак закончился, мы разошлись по машинам и поехали к зеленому билдингу, где нас ожидали Фридман и Фишман. Мы договорились собраться у подъезда.
Секретарша проводила нас в кабинет Гарри Фридмана, и не успели мы войти, как Фридман встал из-за стола и начал с места в карьер:
— Сожалею, но ваши ребята обанкротились, и тут ничем не поможешь. Эти двое должны выйти из дела. Мы не можем тащить их на своем горбу. Мы не благотворительная организация.
Мы расселись вдоль стенки.
— Мистер Фридман, — начал Джон, — я не могу обойтись без этих людей, они знают суть дела. Фридман, по-прежнему стоя, оперся костяшками пальцев о столешницу.
— Незаменимых нет! Тем более когда речь идет об этих господах. Зачем они нам? Ну ответьте, зачем?
— Они мои сопродюсеры, мистер Фридман…
— А я генеральный продюсер! Я главнее! И я в них не нуждаюсь! Кровососы! Пиявки!
За спиной Фридмана отворилась дверь, и вошел Фишман. Он был не таких внушительных размеров, как Фридман. Фишман обошел вокруг партнера. Он был шустренький. Выходя на второй круг, он прокричал:
— Пиявки! Пиявки! Пиявки!
И юркнул в ту же дверь, за которой, наверное, находился его кабинет. Фридман опустился в кресло. Он наверняка знал, кого мы к нему привели. Сидя за столом, он сказал уже вполне мирно:
— Нам никто не нужен.
Светило откашлялся и произнес:
— Прошу прощенья, но существует контракт…
Фридмана подбросило в кресле.
— А ты заткнись, ученая задница!
— Я с вами свяжусь позже, — пообещал светило.
— Валяй! Свяжется он со мной! Попробуй, свяжись, хрен заумный! Мне на тебя плюнуть и растереть!
Мы поднялись и направились к двери. Пошептавшись, Тим и светило отвалили. Джон сказал, что хочет продолжить беседу. Я тоже остался.
Мы снова сели.
— Не могу я платить этим парням, — сказал Фридман.
Джон подался вперед и погрозил пальцем:
— А какого же черта ты, Гарри, заставляешь их даром ишачить?
— А мне в кайф, когда на меня задарма ишачат.
— Разве ж это справедливо? Они уже несколько месяцев проработали! Ты должен им заплатить.
— Ладно, дам им пятнадцать тысяч.
— То есть тридцать на круг — за несколько месяцев?
— Нет, зачем, я дам пятнадцать на двоих.
— Это невозможно!
— Все возможно.
Тут он обратил внимание на меня.
— А это что за парень?
— Автор сценария.
— Староват что-то. Долго не протянет. Я урежу ему гонорар на десять тысяч.
— Руки коротки, я сам ему плачу.
— Тогда с тебя сниму десятку, а ты уж с него.
— Кончай, Гарри…
Фридман поднялся из-за стола, прошел к кожаному дивану у стены и, растянувшись на нем во весь рост, уставился в потолок и замолк. Потом послышалось всхлипыванье. Глаза Фридмана наполнились влагой.
— Нет у меня денег. Нету. Прям беда. Хоть вы помогите!
Он молчал добрых две минуты. Джон закурил, ожидая продолжения.
И Фридман, не сводя глаз с потолка, заговорил:
— Это ведь будет художественная картина, так?
— Ну да, — кивнул Джон.
Гарри Фридман слетел с дивана и подскочил к Джону.
— Произведение искусства! Искусства, мать его растак! Значит, и тебе хрен обломится!
Джон встал.
— Мистер Фридман, нам пора.
Мы двинулись к двери.
— Джон, — сказал Фридман, — этих кровососов надо отпустить. Пиявки! — услыхали мы его крик уже за дверью. Мы пошли в сторону бульвара.
Мы с Сарой решили еще разок наведаться в гетто. Поехали на нашем дряхлом «фольксе», который, к счастью, не загнали.
Никаких неожиданностей по дороге мы не встретили, если не считать того, что кто-то выкинул на самую середку мостовой старый матрас, и нам пришлось сделать крюк.
А вообще эта местность напоминала деревню после бомбовой атаки. Улицы словно вымерли. Будто аборигены подали сигнал «в убежище!». Но при этом я чувствовал на себе сотни глаз. Может, воображение разыгралось.
Я затормозил, мы припарковались и постучали в дверь. На ней зияли пять пулевых пробоин. Раньше я их не видел.
Стук пришлось повторить.
— Кто там? — раздался голос Джона.
— Хэнк и Сара. Мы тебе звонили.
— Ах ты, мать честная! Дверь отворилась.
— Прошу!
У стола стоял Франсуа Расин с бутылкой вина.
— Жизнь — пустая штука, — возвестил он.
Джон закрыл дверь на цепочку.
Сара пробежала пальчиками по пулевым отверстиям.
— Это что — термиты прогрызли? Джон засмеялся.
— Ага. Садитесь.
Он принес стаканы, мы сели. Разлили вино.
— Они тут на днях девчонку разложили на капоте моей тачки. Впятером. Или вшестером. Мы вмешались. Они осерчали. И через пару дней вечерком являются — и бах-бах-бах — продырявили дверь. И — тишина.
— Но мы, слава Богу, живы, — констатировал Франсуа. — Сидим и винцо попиваем.
— Они пытаются выкурить нас отсюда, — сказал Джон. — На все идут, чтобы мы сделали ноги.
— Придет час, и мы их протянем навсегда, — вставил Франсуа.
— У них больше пушек, чем у копов, — сказал Джон. — И они гораздо чаще пускают их в ход.
— Все же лучше вам отсюда убраться подобру-поздорову, — заметила Сара.
— Шутишь? Мы заплатили за три месяца вперед. Мыслимо ли — такую прорву денег бросить коту под хвост!
— А жистянку свою дорогую под хвост пустить — дешевле, что ли? — сказал Франсуа, делая внушительный глоток.
— Вам хоть заснуть удается? — спросил я.
— Если на ночь нагрузиться как следует. Но вообще-то тут ни днем ни ночью покоя нет. Решетки на окнах — фигня. У моего соседа они тоже были. И в один прекрасный вечер сидит, ужинает, глядь — за спиной парень с пушкой. Через крышу пролез. В щель какую-то. Они слышат каждое наше слово. И сейчас, между прочим.
Из-под пола раздался громкий стук.
— Слыхали?
Франсуа вскочил и затопал ногами.
— Тихо! Тихо! Кончай стучать, мудак трахнутый!
Стук прекратился. Нам, видно, просто решили дать понять, что мы на мушке. Не более того.
Франсуа сел.
— Ужас какой! — сказала Сара.
— Твоя правда, — отозвался Джон. — Они сперли у нас телевизор, но он и ни к чему.
— Я думал, это негритянское гетто, а гляжу, у вас и латиносы появились.
— Да, — ответил Джон. — Тут база одной из самых крутых мексиканских группировок — V-66. Чтоб в нее вступить, надо кого-нибудь укокошить.
Воцарилась тишина.
— Как кинцо? — спросил я, чтобы прервать тягостное молчание.
— Подготовительный период в разгаре. Я вижусь с группой каждый день, мы работаем по многу часов. Скоро начнем снимать. «Файерпауэр» вкладывает все больше денег, фильм на мази. Если бы только нам на каждом шагу не подставляли подножку…
— Например? — спросила Сара.
— Ну, например, нам понадобилось взять напрокат кинокамеру.
— Камеру напрокат?
— Ага. А на студии говорят, что, мол, нельзя.
— Почему? — спросил я, подходя к окну, чтобы взглянуть на старину «фолькса».
— Потому что в прошлый раз «Файерпауэр» им за прокат не заплатила. Пускай, мол, сперва за старое расплатятся, а заодно и авансик внесут.
— И что — расплатились?
— Да.
Франсуа поднялся.
— Пойду посчитаю цыплят, — объявил он и вышел.
— А Франсуа не трухает? — спросила Сара.
— Нет, — ответил Джон. — Он чокнутый. На днях сидел один, вдруг является парочка. Один с пером. И тот, что с пером, говорит: «Деньгами давай!» А Франсуа ему: «Сам давай!» Бухой был вдрабадан. Схватил палку и давай их дуплить. Они выскочили как ошпаренные, Франсуа за ними, палкой погоняет и орет: «Вон из моего дома! Ищите другого дурака! И нечего моих цыпок пиздить!» И так по всей улице.
— Они его запросто убить могли.
— А ему море по колено.
— Повезло ему, — сказала Сара.
— Да. Скорее всего помогло то, что он француз, а не американец. У них к французам такой ненависти нет. Кроме того, они смекнули, что он с прибабахом, и вообще не все же из них убийцы. Есть и простые человеки.
— Ты хочешь сказать, что не все они человеки? — спросила Сара.
— Слишком человеки, — ответил Джон.
Вошел Франсуа.
— Пересчитал цыпок. Все на месте. Поболтал с ними. С цыплятушками своими побеседовал.
Франсуа сел. Джон наполнил его стакан.
— Хочу замок, — сказал Франсуа. — Хочу шестерых детей и большую толстую жену.
— Зачем тебе все это? — спросил я.
— Чтобы, когда я проигрываю, было бы с кем душу отвести. А сейчас, когда проигрываю, слова сказать не с кем.
Я хотел было заметить, что в случае проигрыша толстая жена и шестеро детей тоже вряд ли станут с ним беседовать. Но промолчал. Пожалел страдальца.
Вместо этого я сказал:
— Надо нам как-нибудь на скачки поехать.
— Когда? — оживился он.
— А скоро.
— Я как раз новую систему разработал.
— Систем этих — как грязи.
Зазвонил телефон. Джон снял трубку только после третьего звонка.
— Алло! Да! Да! Джон слушает! Что? Не может быть!
Он уставился на нас, держа трубку в опущенной руке.
— Отключился…
— Кто?
Джон все еще стоял возле аппарата.
— Гарри Фридман звонил.
— И что? — спросил я.
— Фильм заморозили, — ответил он.
Прошло несколько дней. Я валял дурака: ездил на скачки, а возвращаясь домой, пописывал свою поэмку. Я специалист в трех областях: стихах, рассказах и романах. Теперь я овладевал четвертой — кинодраматургией. Впрочем, стоит ли о ней говорить? Что я за кинодраматург без кино? Ведь «Джим Бим» не вытанцовывался. Опять позвонил Джон.
— Как лошадки?
— В порядке. А ты как?
— Тоже. Хотел ввести тебя в курс…
— Слушаю.
— Ну, как только картину расфигачили, мы с Франсуа бухали без перерыва пару дней. И ночей.
— Очищались, как я понимаю.
— Вроде. А потом я поехал в контору к Фридману выяснять, что ему за моча в бошку ударила. Я, знаешь, к такому повороту был не готов.
— Я тоже.
— Значит, прихожу. Охранник меня не пускает. Ясно, что Фридман распорядился.
— Сукин сын.
— Это трудно отрицать. Итак, я не сдаюсь, иду в другой подъезд. Там ведь два входа.
— Помню.
— Я знаю, что у них там сидит юрисконсульт. Говорю охраннику, что, дескать, мне на консультацию. Но, конечно, ни к какому юристу я не пошел, а направился прямехонько к Фридману.
— Молодец.
— Фридман глядит — видит, я стою. «А, — говорит, — Джон, привет, как поживаешь?» — «Отлично», — отвечаю. Про то, почему он картину зарубил, не заикаюсь, а говорю так: «Мы хотим кое-кого взять в наше дело». — «Нашли кого-то?» — спрашивает. — «Пока, — отвечаю, — нет. Но собираемся. А когда найдем, обещай мне одну вещь». — «Что такое?» — «Ну, когда мы, значит, кое-кого найдем, мы заставим его компенсировать все твои убытки по подготовительному периоду». — «Молодцы», — говорит он. «Но, — продолжаю я, — дай слово, что ты позволишь снимать кино на наших условиях и «Файерпауэр» не потребует дополнительных денег». — «Отлично, — говорит этот сукин сын, — валяйте. Ищите вашего кое-кого. Я согласен на ваши условия. И счастливо вам».
— И все?
— Да, мы пожали друг другу руки и разошлись. Он безумно обрадовался, что получит компенсацию.
— Итак, остается только найти продюсера.
— Уже нашли.
— Да ну?
— Видишь ли, пока мы имели дело с «Файерпауэр», даже когда они не рыпались, мы потихоньку искали других спонсоров. Ведь от этих ребят из «Файерпауэр» хорошего не жди. И когда один из наших новых друзей пронюхал, что они решили загнобить картину, влез в упряжку.
— И кто же этот герой?
— Эдлман, бывший спец по недвижимости на востоке. На западе у него партнер — Соренсон. Мы их просветили — денежки там водятся. Все в порядке. Они нам четко сказали: «Да, деньги есть. Да, мы хотим делать кино. Давайте поработаем вместе».
— Ты уверен, что не надуют?
— Все под контролем. С ними гораздо надежнее, чем с «Файерпауэр». Сценарий и актеры им нравятся. Готовы запускать. Рекламу дадут в газеты. В четверг после обеда подписываем контракт.
— Замечательно, Джон. Рад за тебя. За себя тоже.
— Уж как-нибудь сварганим киношку. Я не отступлю. Но надо ковать железо, пока горячо.
— Горжусь тобой, Джон.
— Буду держать тебя в курсе. До скорого.
— Жду. До свидания, Джон.
Следующий звонок последовал через два дня.
— Сукин сын!
— Я, что ли?
— Фридман, конечно. Пронюхал, гад, про Эдлмана и Соренсона и запросил еще семьсот пятьдесят тысяч!
— Подонок!
— Нарушил слово. Я позвонил ему и сказал: «Ты же обещал, что мы квиты. Ты слово дал!»
— А он что?
— Ничего. Трубку бросил. Теперь никак не могу до него дозвониться. Мои звонки не проходят. Я решил объявить голодную забастовку.
— Что?
— Голодовку объявляю! Взял бутылку воды, раскладной стульчик, сяду напротив их конторы и буду морить себя голодом.
— Прямо сейчас?
— Да, через десять минут начну.
— Ты шутишь!
— Ни капельки!
Когда я подъехал, Джон Пинчот уже устроился на раскладном стульчике с бутылкой воды в руке. Прямо напротив конторы Фридмана и Фишмана. На груди у него висел плакат, на котором крупными буквами было небрежно написано:
«ГОЛОДОВКА! «ФАЙЕРПАУЭР» — КОМПАНИЯ ЛЖЕЦОВ!»
Я припарковался и подошел к Джону. Около него собралось человека четыре-пять, пялились. Я присел перед ним на корточки.
— Слушай, Джон. Давай забудем про этот чертов фильм. Деньги твои я тебе верну. Не так уж они мне теперь нужны. Давай скинем все это дерьмо и завалимся куда-нибудь, а? Джон полез в карман и вынул оттуда клочок бумаги.
— Я отправил с нарочным послание Гарри Фридману. Он его получил. Вот копия. А вот это, — он протянул мне другую бумагу, — соглашение по производству фильма.
Я начал читать первый документ:
«Дорогой Гарри! Как я сказал по телефону, тебе предоставляются две возможности. Для меня приемлемы обе. Поверь, если я предлагаю решение, в результате которого я не получу ни гроша, то потому лишь, что люблю тебя гораздо больше, чем ты думаешь.
Словом, решение за тобой. Прошу тебя принять его немедленно, потому что Эдлман готов взяться за мой проект и выполнить все обязательства по контрактам. Если же Эдлман не получит подписанную тобой бумагу, которую я предлагаю, к четвергу, он не сможет возобновить работу над фильмом 19-го. К этому времени следует нанять десять человек. У нас в распоряжении, таким образом, два дня — вторник и среда. Если бумага не поступит вовремя, мы упустим Джека Бледсоу, и ты потеряешь миллион долларов. Это финансовый крах. Но я вынужден буду пойти на следующий шаг: если завтра к девяти утра ты не отступишься, как обещал, тебе останется вторая возможность: каждый день получать пакет с моим мясом, которое я буду кусок за куском отрезать от своего тела и посылать тебе. Я не шучу. У тебя не остается — ни дня на раздумья. Для моего фильма это вопрос жизни и смерти.
С приветом, Джон».
Второй документ был озаглавлен так:
«Поправка к соглашению по поводу выполнения Джоном Пинчотом обязанностей режиссера».
Он был написан рукой юриста и потому недоступен для нормального ума, но, похоже, призывал Фридмана уступить фильм Эдлману и оставить себе деньги, причитающиеся Джону.
Я вернул бумаги Джону.
— Так что это за вторая возможность?
— Разделать меня на куски.
— Это ты называешь возможностью?
— Точнее — это окончательное решение.
— Ты что, в самом деле пойдешь на это?
— Несомненно. Это мне вполне по силам.
— Ты спятил.
— Нет. Нет. Пойдем со мной. Я должен приготовиться.
— Приготовиться?
— Да.
Мы сели в машину Джона. «Вот эта штука мне поможет. Болеутоляющее. Я ходил к хирургу, чтобы удалить вросший ноготь, он дал мне эти пилюли. Очень здорово помогло».
— А куда мы едем?
— Увидишь. Мне еще надо заехать к доктору, ноготь показать. Я его спросил: «Эти таблетки очень действенные? Объясните-ка мне, что это за штука». Он объяснил. Я тогда говорю: «А можно на них поглядеть?» Он подвел меня к шкафчику и показал. «Очень интересно», — говорю. Мы еще поболтали, я ушел. Но у меня с собой была сумка. Я оставил ее у шкафчика с лекарствами. И вернулся за ней. «Ой, — говорю медсестре, — я сумку забыл». Вошел в кабинет, там никого не было. Открыл шкафчик и стянул таблетки.
— Напрасно, — сказал я.
— Я должен это сделать, — ответил он. Мы заехали в скобяную лавку.
— Чего изволите? — спросил продавец.
— Пилу, — ответил Джон. — Электропилу.
Продавец повернулся к полкам и снял оранжевое орудие.
— Товар самый лучший, «Блэк и Деккер».
— Куда лезвие вставляется? — спросил Джон. — Как она вообще работает?
— Проще простого.
Он достал лезвие и вставил.
Джон посмотрел. Зубья у этой штуки были огромные.
— Гм, — пробурчал он, — это не вполне то, что мне нужно.
— А что бы вы хотели?
Джон на минутку задумался и сказал: «Что-нибудь компактное, чтобы резать, ну, скажем, дерево. Очень крепкое. На небольшие кусочки».
— Это подойдет? — спросил продавец. Он вставил другое лезвие. Зубья были маленькие, ладно пригнанные друг к другу и очень острые.
— Да, — ответил Джон. — Это в самый раз.
— Наличными желаете заплатить или у вас карточка?
По пути назад к тому месту, где должна была продолжиться голодовка, я спросил Джона: «Ты ведь не всерьез насчет этого, а?»
— Почему? Начну с мизинца левой руки. От него ведь все равно толку мало.
— Почему же? При печатании на машинке им можно нажимать на табулятор.
— А я им не пользуюсь.
— Слушай, дружище, давай все же забудем всю эту фигню.
— Нет. Ни за что.
— И что — начнешь завтра в девять?
— В кабинете его адвоката. Если он откажется передать производство, я выполню свое обещание. Ему нельзя было не поверить. Его слова прозвучали обыденно, без всяких мелодраматических завываний.
— Обещай не ходить к ним без меня.
— Ладно, только не опаздывай. Не опоздаешь?
— Я приду вовремя, — сказал я.
И мы продолжили путь к конторе Фридмана и Фишмана.
Я приехал туда в 8.50. Припарковался и стал ждать Джона. Он явился в 8.55.
— Доброе утро, Джон.
— Привет, Хэнк. Как дела?
— Отлично. Как идет голодовка?
— Продолжается. Но теперь в повестке дня вивисекция.
Изделие Блэка и Деккера было при нем. Завернутое в темно-зеленое полотенце. Мы вместе прошли в здание. Поднялись на лифте в контору юриста. Звали его Нили Зутник. Нас ждали. «Проходите», — сказала секретарша.
Нили Зутник с готовностью поднялся с кресла. Он вышел из-за стола и пожал каждому руку. Потом опять уселся за стол.
— Не желаете ли кофе, джентльмены? — спросил он.
— Нет, — сказал Джон.
— А я бы выпил, — сказал я.
Зутник нажал кнопку селектора. «Роуз? Роуз, милочка, один кофе, будь добра… — Он взглянул на меня: — Сливки, сахар?»
— Черный.
— Черный. Спасибо, Роуз… Ну, джентльмены…
— Где Фридман? — спросил Джон.
— Мистер Фридман уполномочил меня вести переговоры от его имени.
— Где у вас розетка? — спросил Джон.
— Какая розетка?
— Вот, чтобы включить. — Джон развернул полотенце, и на свет Божий явился товар от Блэка и Деккера.
— Мистер Пинчот, прошу вас…
— Где розетка? А, не беспокойтесь, вижу.
Джон подошел к стене и включил электропилу в сеть.
— Если бы я знал, что вы принесете сюда эту штуку, — сказал Зутник, — я бы отключил электричество.
— Вот и славно, что не знали, — сказал Джон.
— Уберите ее, пожалуйста, — сказал Зутник.
— Может, она и не понадобится.
Роуз внесла кофе. Джон нажал кнопку на рукоятке пилы. Она завибрировала и загудела.
Роуз испуганно дернулась — совсем незаметно, но достаточно, чтобы капелька кофе пролилась ей на платье. Платье было красное, и Роуз, девушка довольно крупная, не скрывала с его помощью излишество своей фигуры.
— Фу! Как вы меня напугали!
— Извините, — смутился Джон. — Я только хотел проверить…
— Кому кофе?
— Мне, — признался я, — спасибо.
Роуз подала мне чашку. Очень кстати.
Бросив на нас через плечо озабоченный взгляд, она удалилась.
— И мистер Фридман, и мистер Фишман крайне не удовлетворены вашими намерениями…
— Заткни фонтан, Зутник! Либо я немедленно получаю свободу, либо прямо здесь отпилю от себя кусок!
Джон постучал рукояткой пилы о стол Зутника.
— Но, мистер Пинчот, нет необходимости…
— Есть необходимость! И не будем терять время! Я жду решения! Зутник взглянул в мою сторону.
— Как вам кофе, мистер Чинаски?
Джон положил палец на клапан рукоятки, поднял левую руку и оттопырил мизинец. Пила зарычала, и он стал яростно ею размахивать.
— Итак!
— Ваша взяла! — прокричал Зутник. Джон убрал палец со спуска.
Зутник выдвинул ящик стола и вынул два листа бумаги с печатями. Подвинул их Джону. Джон взял документы, сел и принялся читать.
— Мистер Зутник, — подал я голос, — нельзя ли еще кофейку? Зутник сверкнул на меня глазом и нажал кнопку.
— Еще чашку кофе, Роуз. Черного.
— В стиле «Блэк и Деккер», — пошутил я.
— Не смешно, мистер Чинаски, — сказал Зутник. Джон все читал. Принесли кофе.
— Спасибо, Роуз.
Джон продолжал читать, а мы ждали. Изделие Блэка и Деккера покоилось у него на коленях.
Наконец Джон сказал:
— Нет, так не пойдет.
— Как не пойдет? — вскричал Зутник. — Вам же дается карт бланш!
— Параграф «е» нужно убрать. Он содержит слишком много двусмысленностей.
— Позвольте взглянуть? — поинтересовался Зутник.
— Прошу.
Джон возложил бумаги на лезвие пилы и протянул Зутнику. Зутник снял их с гримасой отвращения на лице. Углубился в чтение параграфа «е».
— Не вижу предмета для опасений.
— Уберите его.
— Вы что, в самом деле решили оттяпать свой палец?
— Да. Могу заодно и ваш.
— Это что — угроза? Вы мне угрожаете?
— Мне, видите ли, нечего терять. В отличие от вас.
— Договор, подписанный в условиях давления, может быть признан недействительным.
— Ох, и устал же я от вас, Зутник! Выбирайте: либо параграф «е», либо мой палец! Живо! Джон снова нажал на спускатель. «Блэк и Деккер» послушно взревела. Джон выставил вперед левую руку с мизинцем наготове.
— Стой! — завопил Зутник.
