Марджи Янг-Хант была привлекательная женщина, начитанная, умная, настолько умная, что знала, когда и как маскировать свой ум. Ей не повезло с мужьями: один оказался слаб, второй еще слабее – умер. Романы давались ей не легко. Она их создавала сама, укрепляла шаткие позиции частыми телефонными звонками, письмами, поздравительными открытками, тщательно подстроенными случайными встречами. Она варила бульон больным и помнила все дни рождения. Этим она не давала людям забыть о себе.

Ни одна женщина в городе не заботилась так об отсутствии живота, о чистоте и гладкости кожи, белизне зубов, округлой линии подбородка. Львиную долю ее средств поглощал уход за ногтями и волосами, массаж, кремы и притирания. Женщины говорили: «Она гораздо старше, чем кажется».

Когда, несмотря на кремы, массаж и гимнастику, ее груди потеряли упругость, она заковала их в гибкую броню, и они торчали высоко и задорно, как прежде. Ее грим отнимал все больше времени и труда. Ее волосы обладали тем блеском, отливом и волнистой пышностью, которую обещает телевизионная реклама косметических фирм. Гуляя, обедая, танцуя с очередным кавалером, она была весела, остроумна, опутывала кавалера тонкой, но прочной сетью – и кто бы мог догадаться, как скучно ей в который уже раз пускать в ход испытанные приемы. После затраты некоторого времени и денег дело обычно кончалось постелью – если обстоятельства позволяли. А потом снова следовало закрепление позиций. Рано или поздно постель должна была послужить капканом, который, захлопнувшись, гарантировал бы ей покой и благополучие в будущем. Но намеченная добыча всякий раз ускользала из стеганой шелковой ловушки. Кавалеры все больше попадались женатые, хворые или чересчур осмотрительные. И никто лучше самой Марджи не знал, что время ее уже на исходе. Ей самой ее старинные карты не могли посулить ничего утешительного.

Марджи знала многих мужчин, и среди них были люди, угнетенные чувством вины, уязвленные в своем честолюбии или просто отчаявшиеся; оттого у нее постепенно выработалось чувство презрения к объекту, как у профессиональных истребителей паразитов. Таких людей нетрудно было пронять, действуя на их трусость или честолюбие. Они сами напрашивались на обман, и потому с ними она не испытывала торжества, а лишь нечто вроде брезгливой жалости. Это были ее друзья, ее сообщники. Из сострадания она даже не позволяла им обнаружить, что они для нее друзья. Она давала им лучшее, что в ней было, потому что они не требовали от нее ничего. И она держала в тайне свои отношения с ними, в глубине души сама себя не одобряя. Так было у нее с Дэнни Тейлором, так было с Альфио Марулло, с начальником полиции Стонуоллом Джексоном Смитом и с некоторыми другими. Они доверяли ей, а она – им, и тайный факт их существования был тем уголком, где она могла иногда отогреться и отдохнуть от притворства. Эти друзья разговаривали с ней откровенно и без страха, для них она была чем-то вроде андерсеновского колодца – слушателем внимательным, неосуждающим и безмолвным. У большинства людей есть скрытые пороки, у Марджи Янг-Хант была тщательно скрываемая добродетель. Может быть, именно в силу этого обстоятельства ей было известно больше, чем кому-либо о делах Нью-Бэйтауна и даже Уэссекского округа, и то, что она знала, так при ней и оставалось – должно было оставаться, ибо никакой выгоды для себя она из этого извлечь не могла. В других случаях у Марджи ничего даром не пропадало.

Замысел относительно Итена Аллена Хоули возник у нее случайно, от нечего делать. Отчасти Итен был прав, подозревая ее в коварном желании испытать на нем свою женскую силу. Из тех унылых мужчин, что искали у нее поддержки и утешения, многие были стреножены чувством неполноценности, не могли освободиться от сексуальных травм, омрачавших и прочие стороны их жизни. С ними ей было легко: немножко лести, вовремя сказанное ободряющее слово – и они уже готовы были к новому бунту против супружеского ярма. Дружба с Мэри Хоули – кстати, вполне чистосердечная – постепенно привлекла ее внимание к Итену, человеку, страдавшему от травмы иного рода, жертве социально-экономической неудачи, подорвавшей его силы и уверенность в себе. В ее пустой жизни, без дела, без любви, без детей, явился вдруг интерес: вылечить душевное увечье этого человека, поставить перед ним новую цель. Это была игра, нечто вроде головоломки, задача, которую ей захотелось решить не столько из добрых чувств, сколько из любопытства и от скуки. Итен был головой выше всех ее мужчин. Взяв его под свое начало, она возвысилась бы в собственных глазах, а это ей было очень и очень нужно.

Вероятно, только она одна видела всю глубину совершившейся в Итене перемены, и ей было страшно, потому что виновницей этой перемены она считала себя. У мыши отрастала львиная грива. Марджи видела, как твердеют мускулы под тканью рукавов, как в глазах откладывается беспощадность. Так, должно быть, чувствовал себя кроткий Эйнштейн, когда выношенная им мысль о природе материи огненной шапкой накрыла Хиросиму.

При всем своем расположении к Мэри Хоули Марджи не испытывала к ней ни сочувствия, ни жалости. Женщины легко мирятся с невзгодами, особенно если они выпадают на долю других женщин.

Крохотный чистенький домик близ Старой гавани белел в оправе большого запущенного сада. Там Марджи Янг-Хант, склонившись к туалетному зеркалу, проверяла свое оружие и сквозь крем, пудру, цветные тени на веках и тушь ресниц видела замаскированные морщинки, одряблевшую кожу. Годы подступали, как волны прилива, даже в тихую погоду захлестывающие прибрежные скалы. У зрелости есть свой арсенал, свои средства обороны, но их применение требует особых знаний и навыков, которыми она еще не успела овладеть. Надо поторопиться с этим, пока не обрушилась декорация жизнерадостной молодости, выставив ее всем напоказ, голую, жалкую и смешную. Секрет ее успеха был в том, что она никогда не позволяла себе распускаться, даже наедине с собой. Сейчас, сидя перед зеркалом, она в виде опыта дала на миг обвиснуть углам рта, приспустила веки. Слегка пригнула голову, и под обычно вздернутым подбородком обозначилась мятая складочка, похожая на след от веревки. Сразу изображение в зеркале постарело на двадцать лет, и она содрогнулась от леденящего предчувствия. Слишком долго она оттягивала срок. Женщине требуется специально оформленная витрина, где бы она могла стариться, свет, бутафория, черный бархат, на фоне которого можно спокойно седеть и толстеть, хихикать и жадничать, ей нужны дети, любовь, забота, солидный, нетребовательный муж или еще более нетребовательная и солидная вдовья часть в банке. Женщина, старящаяся в одиночестве, – никому не нужная ветошь, жалкая развалина, если нет хотя бы дряхлых домочадцев, которые бы клохтали и охали над ней, растирая больные места.

К горлу вдруг подкатил горячий комок страха. С первым мужем ей посчастливилось в одном. Он был слаб, и она научилась играть на его слабости. Его безответное обожание было так велико, что, когда она захотел» с ним развестись, он не оговорил себе права прекратить выплату алиментов в случае ее вторичного замужества.

Второй муж думал, что у нее есть свой капитал, да так оно, в сущности, и было. Умирая, он не оставил ей почти ничего, но благодаря алиментам от первого мужа она жила без нужды, хорошо одевалась и делала, что хотела. Но что, если первый муж умрет! Вот откуда был этот комок страха. Вот откуда брался кошмар, преследовавший ее днем и ночью: ведь каждый месячный чек мог оказаться последним.

В январе она повстречала его на просторном перекрестке Мэдисон-авеню и Пятьдесят седьмой улицы. Он постарел и похудел. Мысль о бренности его существования не давала ей покоя. Если старый хрыч умрет, перестанут поступать деньги. Пожалуй, она была единственным человеком на свете, который от всей души молился о его здравии.

И вот сейчас это изможденное, немое лицо с потухшими глазами всплыло на экране ее памяти и подтолкнуло горячий комок к горлу. Если эта скотина умрет…

Марджи на мгновение замерла у зеркала и, собрав всю волю, метнула ее, как дротик. Подбородок вздернулся, складки как не бывало, глаза заблестели, кожа плотно прилегла к черепу, плечи распрямились. Она вскочила и стремительно вальсом прошлась по ворсистому красному ковру. На босых ногах ногти алели лаком. Спешить, спешить, торопиться, пока не поздно.

Она распахнула дверцы стенного шкафа, схватила платье из мягкой, соблазнительной ткани, припасенное для праздника Четвертого июля, туфли на каблуках-гвоздиках, незаметные глазу чулки-паутинки. От вялости не осталось и следа. Она одевалась с деловитой быстротой мясника, оттачивающего нож перед началом работы, для проверки порой оглядывая себя в зеркало, как мясник пробует пальцем остроту лезвия. Поскорей, но не наспех, поскорей ведь мужчины не любят ждать, – а потом перейти на размеренную небрежность элегантной, шикарной, уверенной в себе светской дамы со стройными ножками, в безукоризненных белых перчатках. Ни один мужчину не проходил мимо, не оглянувшись на нее. Шофер фирмы «Миллер и братья» даже присвистнул, проезжая на трехтонке, груженной досками, а два юнца-старшеклассника сощурили узкие, как у Родольфо Валентино, глаза и, разинув рот, судорожно глотнули слюну.

– Ничего, а? – спросил один.

А другой только выдохнул:

– Йэхх!

– Хотел бы ты…

– Йэхх!

Даме просто так по улице расхаживать не положено в Нью-Бэйтауне по крайней мере. Дама должна куда-то направляться, иметь перед собой цель, пусть хоть самую пустяковую. Отмечая пунктиром шагов тротуар Главной улицы и раскланиваясь со знакомыми, Марджи почти машинально давала каждому оценку в уме.

Мистер Холл – живет в кредит, и уже не первый год.

Стони – крепкий мужчина, без оговорок, но какая женщина может прожить на оклад или пенсию полицейского? К тому же он из числа друзей.

Гарольд Бек – у этого собственный дом и даже еще кое-какая недвижимость, но он тронутый, это все знают, кроме разве его самого.

Макдоуэлл – «Давно вас не видела, сэр. Как Милли?» Нет, невозможно – шотландец, скуп, ни на шаг от больной жены, а она из тех больных, что живут вечно. Притом скрытен. Его финансовые дела – тайна для всех.

Дональд Рэндолф со своим томным взором – незаменимый партнер для коктейля, джентльмен до мозга костей, даже в пьяном виде, но в мужья не годится, разве если мечтаешь о семейном уюте за стойкой бара.

Гарольд Люс – говорят, он в родстве с издателем журнала «Тайм», но ведь кто это говорит? Он сам. Угрюмый человек с репутацией умницы, основанной на его неумении связать два слова.

Эд Уонтонер – враль, плут и на руку нечист. По слухам, ухитрился сколотить капиталец, и жена у него одной ногой в могиле, но Эд никому не доверяет. Даже пса своего держит на цепи – из недоверия, чтобы не убежал.

Пол Стрэйт – главарь местных республиканцев. Жену его зовут Баттерфляй, и это не прозвище. Баттерфляй, так она и наречена при крещении. Пол тогда в силе, когда в штате Нью-Йорк губернатор – республиканец. Он владелец городской свалки и берет за вывозку мусора по двадцать пять центов с бака. Говорят, когда на свалке развелось столько крыс, что это грозило бедствием городу, Пол выдавал желающим платные разрешения на отстрел, а также предоставлял напрокат карманные фонари и винтовки с патронами. Он до того похож на нынешнего президента, что многие называли его Айком. Но Дэнни Тейлор как-то под пьяную руку окрестил его Непрекрасным Полом, так оно и пошло. Теперь за глаза его и не зовут иначе.

Марулло – что-то он совсем плох последнее время. В лице ни кровинки. А глаза – как у человека, получившего крупнокалиберную пулю в живот. Прошел мимо собственной лавки и не оглянулся. Марджи круто свернула и вошла в лавку, пружиня подбористым задом.

Итен разговаривал с каким-то моложавым брюнетом в модных брюках и шляпе с узкими полями. Лет под сорок, подтянутый, крепкий, деловито сосредоточенный. Он стоял, далеко перегнувшись через прилавок, словно хотел посмотреть, нет ли у Итена налетов в горле.

Марджи сказала:

– Привет! Я вижу, вы заняты. Зайду попозже.

Если женщине некуда девать время, проще всего зайти в банк: там всегда найдутся дела, пустые, но вполне оправданные. Марджи перешла на другую сторону и вступила под своды из мрамора и нержавеющей стали.

Джой Морфи, увидя ее, засиял во всю решетку кассового окошка. Сплошная улыбка, сплошное добродушие, сколько угодно развлечений и никаких матримониальных перспектив. Марджи правильно считала его прирожденным холостяком, который умрет, но своей природе не изменит. Двуспальная могила не для Джоя.

– Скажите, сэр, есть у вас парные, свежие деньги?

– Прошу прощенья, мэм, сейчас взглянем. Вроде бы где-то были. Сколько прикажете отпустить?

– Шесть унций, если можно. – Она достала чековую книжку из белой лайковой сумочки и выписала чек на двадцать долларов.

Джой рассмеялся. Марджи ему нравилась. Время от времени, не слишком часто, он приглашал ее пообедать, а потом спал с ней. Но он ценил в ней и собеседницу, понимающую шутку.

Он сказал:

– Миссис Янг-Хант, вы мне напомнили одного знакомого, который в Мексике был сподвижником Панчо Вильи []. Знаете такого?

– Понятия не имею.

– Ну, неважно. Он мне рассказывал такой анекдот. Когда Панчо попал на север, он завел станок и печатал сам деньги, бумажки по двадцать песо. Напечатал такую тьму, что его люди их считать перестали. Тем более что в счете были не слишком сильны. Брали их на вес.

Марджи сказала:

– Джой, вы никак не можете без личных воспоминаний.

– Что вы, миссис Янг-Хант, побойтесь Бога. Я тогда еще под стол пешком ходил. Это просто анекдот. Так вот является раз к нему аппетитная такая дамочка, хоть из краснокожих, но аппетитная, является и говорит: «Мой генерал, вы казнили моего мужа и оставили меня вдовой с пятью детьми, разве ж так делают народную революцию?» Панчо ей подвел баланс, вот как я сейчас.

– У вас нет закладных, Джой.

– Знаю. Но ведь это анекдот. Панчо, значит, говорит адъютанту: «Отвесить ей пять кило денег!» Вышла целая кипа бумаги. Перевязали ей эту кипу проволокой, и дамочка потащила ее домой. Вдруг подходит к Панчо лейтенант, руку под козырек и докладывает: «Мой генерал (»ми грал» по-ихнему), а ведь мы ее мужа не расстреляли. Он был пьян. Мы его пока посадили в каталажку». А Панчо все глядел дамочке вслед. Услышал он это и говорит: «Сейчас же ставьте его к стенке. Нельзя обманывать бедную вдову».

– Джой, вы невозможный человек.

– А между прочим, анекдот основан на истинном происшествии. Я в это верю. – Он повертел в руках ее чек. – Вам какими купюрами – по двадцать, по пятьдесят, по сто?

– Четвертаками, если можно.

Им было весело друг с другом.

Из-за двери с матовым стеклом выглянул мистер Бейкер.

Тут тоже таилась возможность. В свое время мистер Бейкер делал ей авансы в виде невинных по форме, но многозначительных по содержанию любезностей. А мистер Бейкер – это мистер Доллар. Он, правда, был женат, но Марджи хорошо знала Бейкеров этого грешного мира. Если им чего-нибудь хочется, за моральным оправданием дело не станет. Очень хорошо, что она его тогда отшила. Таким образом, он еще не скинут со счетов.

Она спрятала в сумочку четыре пятидолларовые бумажки, полученные от Джоя, и уже двинулась было навстречу седовласому банкиру, но в это время давешний собеседник Итена вошел в банк, не спеша прошел мимо нее, предъявил карточку и был приглашен в кабинет министра Бейкера. Дверь за ним затворилась.

– Ну, прощайте, – сказала Марджи.

– Грустно слышать такие слова, тем более из самых прелестных уст в Уэссексе, – ответил Джой. – А может быть, встретимся сегодня вечером? Пообедаем, потанцуем и так далее?

– Сегодня я занята, – возразила она. – Что это за тип?

– Первый раз его вижу. Похож на банковского ревизора. Когда я смотрю на такую физиономию, я всегда думаю: хорошо, что я честный человек, и еще лучше – что я усвоил четыре правила арифметики.

– Знаете, Джой, от такого мужа, как вы, даже ангел сбежал бы.

– На том стоим, сударыня.

– Ну, пока.

Она вышла, вернулась к лавке Марулло и заглянула в дверь.

– Привет, Итен.

– Здравствуйте, Марджи.

– Кто был этот прекрасный незнакомец?

– А где же ваш магический кристалл?

– Тайный агент?

– Хуже. Интересно, почему все так боятся полиции? Даже если за тобой никакой вины нет, все равно, увидишь полицейского, и сразу тебе делается неуютно.

– А что, разве этот кучерявый херувимчик шпик?

– Не совсем, но около того. Из Федерального бюро, говорит.

– Что вы натворили, Итен?

– Натворил? Я? Почему «натворил»?

– А что ему нужно?

– Я знаю только, о чем он меня спрашивал, а что ему нужно, я не знаю.

– А о чем он спрашивал?

– Давно ли я знаю Марулло. Кто здесь еще его знает. С какого времени он живет в Нью-Бэйтауне.

– Что же вы отвечали?

– Когда я уходил на фронт, его здесь не было. Когда я вернулся, я его встретил здесь. Когда я обанкротился, он стал хозяином лавки и взял меня к себе на службу.

– Как вы думаете, что бы это значило?

– Бог его знает.

Марджи старалась не смотреть ему в глаза. Она думала: прикидывается простачком. Любопытно, зачем, в самом деле, приходил этот тип.

Он вдруг сказал так просто, что она даже испугалась:

– Вы мне не верите, Марджи. Странное дело, когда говоришь правду, тебе никто не верит.

– Правда бывает разная, Ит. Если у вас курица на обед, все едят курятину, но одним достается белое мясо, а другим темное.

– Пожалуй, верно. Честно говоря, Марджи, меня это встревожило. Я дорожу своим местом. Если что-нибудь стрясется с Альфио, я лишусь работы.

– У вас ведь скоро будет много денег, забыли?

– Как-то трудно держать это в уме, пока их нет.

– Итен, я вам хочу кое-что напомнить. Дело было весной, перед самой Пасхой. Я заходила в лавку, и вы меня назвали дщерью иерусалимской.

– Да, это было в Страстную пятницу.

– Значит, не забыли. Так вот я теперь знаю. Это от Матфея. Красиво – и жутковато.

– Да.

– А с чего это вы вдруг?

– Тетушка Дебора виновата. Она меня регулярно раз в год распинала. Так оно и продолжается до сих пор.

– Вы шутите. А тогда вы не шутили.

– Не шутил. И сейчас не шучу.

Она оказала весело:

– А знаете, мои предсказания, кажется, начинают сбываться.

– Да, кажется.

– Выходит, вы передо мной в долгу.

– Согласен.

– Когда же думаете расплачиваться?

– Не угодно ли пройти со мной в кладовую?

– Не думаю, чтобы из этого что-нибудь вышло.

– Вот как?

– Да, Итен, и вы сами этого не думаете. Вы ни разу в жизни не сходили с прямой дорожки.

– Можно попробовать.

– Вы блудить не умеете, даже если бы захотели.

– Можно научиться.

– Научить вас могла бы или любовь, или ненависть. И в том и в другом случае это долго и сложно.

– Может быть, вы и правы. Но откуда вы знаете?

– Так, просто знаю – и все.

Он отворил дверцу холодильника, достал две бутылки кока-колы, открыл и протянул Марджи мгновенно запотевшую бутылку, а сам стал открывать вторую для себя.

– Что же вам от меня нужно?

– У меня еще не было таких мужчин, как вы. Может быть, я хочу испытать, как это, когда тебя так любят или так ненавидят.

– Вы же колдунья. Свистните – и поднимется буря.

– Свистеть я не умею. С другими мужчинами мне довольно поднять брови, чтобы вызвать бурю – маленькую, в стакане воды. А вот как вас зажечь, не знаю.

– Может быть, вы уже зажгли.

Он бесцеремонно разглядывал ее со всех сторон.

– Постройка на совесть, – сказал он. – Гладко, мягко, крепко и приятно.

– Откуда вам это известно? Вы меня никогда руками не трогали.

– А если трону – спасайтесь, пока целы.

– Любовь моя!

– Ладно, бросьте. Что-то тут не то. Я достаточно тщеславен, чтобы знать цену своим чарам. Что вам нужно? Вы славная женщина, но вы себе на уме. Что вам нужно?

– Я предсказала вам удачу, и мое предсказание сбывается.

– И вы желаете получить свою долю?

– Хотя бы.

– Вот это уже похоже на правду. – Он возвел глаза к потолку. – Мэри, владычица души моей, – сказал он. Взгляни на меня, твоего мужа, твоего возлюбленного, верного твоего друга. Сохрани меня от зла, что во мне самом, и от напасти извне. Я взываю к твоей помощи, Мэри, ибо сильны и непостижимы алкания мужчины и ему от века предначертано всюду сеять свое семя. Ora pro me [].

– Ox, и плут же вы, Итен.

– Допустим. Но бывают смиренные плуты.

– Я вас стала бояться. Раньше этого не было.

– А почему, собственно?

У нее вдруг появилось в глазах то, гадальное выражение, и он это заметил.

– Марулло.

– Что Марулло?

– Я вас спрашиваю.

– Одну минуточку. Пяток яиц и пачку масла, так? А кофе не нужно?

– Пожалуй, дайте банку. Пусть будет в запасе. А что, хорошие эти мясные консервы – «Ам-ам»?

– Не пробовал. Но многие хвалят. Одну минуточку, мистер Бейкер. Кажется, миссис Бейкер брала эти консервы, как они?

– Не знаю, Итен. Я ем то, что мне подают. Миссис Янг-Хант, вы хорошеете с каждым днем.

– Благодарю за комплимент.

– Это не комплимент, это чистая правда. И потом вы всегда так элегантны.

– Я как раз то же самое подумала о вас. Вы не какой-нибудь там красавчик, но портной у вас первоклассный.

– Вероятно, судя по его ценам.

– Кто это сказал: «Манеры создают человека»? Теперь надо говорить иначе: «Портной создает человека, и по любому образцу и подобию».

– У хорошо сшитых костюмов есть один недостаток: их невозможно сносить. Этот я ношу уже десять лет.

– Да не может быть, мистер Бейкер! А как здоровье миссис Бейкер?

– Достаточно хорошо, чтобы она могла жаловаться. Отчего вы никогда не навестите ее, миссис Янг-Хант? Она скучав без общества. В нашем поколении мало людей, способные вести культурный разговор. А насчет манер – это слова Уикхэма []. Они служат девизом Винчестерского колледжа.

Она повернулась к Итену.

– Найдите мне в Америке еще одного банкира, который бы знал такие вещи.

Мистер Бейкер покраснел.

– Жена выписывает «Великие творения». Она большая любительница книг. Так вы ее непременно навестите.

– С удовольствием. Сломите, пожалуйста, мои покупки в сумку, мистер Хоули. Я за ними зайду на обратном пути.

– Хорошо, мэм.

– В высшей степени привлекательная женщина, – сказал мистер Бейкер.

– Она с моей Мэри приятельницы.

– Итен, был у вас этот приезжий чиновник?

– Да.

– Что ему нужно?

– Не знаю. Задавал мне вопросы относительно Марулло. Я не знал, как на них отвечать.

Мистер Бейкер наконец отпустил от себя видение Марджи – так актиния выпускает из щупалец скорлупу высосанного ею краба.

– Итен, вы не видели Дэнни Тейлора?

– Нет, не видел.

– И не знаете, где он?

– Нет, не знаю.

– Мне необходимо найти его. Вы не догадываетесь, где он может быть?

– Я его последний раз видел… позвольте, когда это… еще в мае. Он собирался ехать лечиться.

– А куда, не знаете?

– Он не говорил куда. Сказал только, что хочет еще раз попробовать.

– В каком-нибудь государственном заведении?

– Нет, не думаю, сэр. Он занял у меня деньги.

– Что-о?

– Я ему дал взаймы немного денег.

– Сколько?

– Я не понимаю вас, сэр…

– Да, простите, Итен. Вы ведь с ним старые друзья. Простите. А кроме тех, что вы ему дали, у него еще были деньги?

– По-видимому, да.

– Сколько, вы не знаете?

– Нет, сэр. Но у меня создалось впечатление, что у него деньги есть.

– Если вы случайно узнаете, где он, пожалуйста, скажите мне.

– Да я бы с удовольствием, мистер Бейкер. Может быть, узнать телефоны всех таких лечебниц и навести справки?

– Он у вас взял наличными?

– Да.

– Тогда всякие справки бесполезны. Он наверняка изменил имя.

– Почему?

– Люди из хороших семейств всегда так поступают. Итен, а те деньги вы забрали у Мэри?

– Да.

– Она не сердится?

– Она не знает.

– А вы, я вижу, поумнели.

– Учусь у вас, сэр.

– Учитесь, учитесь.

– Я таким образом много выясняю для себя. Главным образом – как мало я знаю.

– Что ж, и это полезно. Мэри здорова?

– Она у меня всегда молодцом. Как бы мне хотелось прокатиться с ней куда-нибудь. Мы ведь уже много лет за городом не были.

– У вас еще все впереди, Итен. А я вот думаю на Четвертое июля уехать в Мэн. Праздничный шум уже не по мне.

– Вам, банкирам, в этом смысле вольготно. Ведь вы, кажется, недавно ездили в Олбани?

– Откуда вы взяли?

– Сам не знаю – слыхал от кого-то. Может быть, миссис Бейкер говорила Мэри.

– Не могла она сказать. Она не знает. Постарайтесь вспомнить, от кого вы слышали.

– А может, мне просто показалось.

– Итен, меня это очень беспокоит. Напрягите свою память и постарайтесь вспомнить.

– Право, не могу, сэр. Да не все ли равно, раз это неправда?

– Я вам скажу по секрету, почему я так встревожился. Дело в том, что это правда. Губернатор вызывал меня. Вопрос очень серьезный. Не представляю себе, как это стало известно.

– Никто вас там не видел?

– Как будто нет. Я летел туда и обратно. Очень серьезный вопрос. Я вам сейчас кое-что расскажу. Если и об этом станет известно, я хоть буду знать, от кого.

– Тогда лучше не говорите.

– Нет уж, раз вы знаете насчет Олбани, я вам должен сказать. Власти штата заинтересовались делами нашего округа, и в частности нашего города.

– А почему?

– Думаю, в Олбани кое-что учуяли.

– Политика?

– То, что делает губернатор, всегда политика.

– Мистер Бейкер, а почему об этом нельзя говорить открыто?

– А вот почему. Где-то что-то просочилось, и, когда началась ревизия, ревизоры уже почти ничего не могли обнаружить.

– Понятно. Очень жаль, что вы мне сказали. Я не из болтливых, но все-таки предпочел бы ничего не знать.

– Если на то пошло, я и сам бы предпочел не знать, Итен.

– Выборы назначены на седьмое июля. Вы думаете, все может раскрыться раньше?

– Не знаю. Будет зависеть от Олбани.

– А не может быть, что и Марулло тут замешан? Я боюсь потерять работу. Да нет, едва ли. Тот чиновник был из Нью-Йорка. Из министерства юстиции. А вы не проверяли его полномочий?

– Признаться, не подумал. Он мне показывал какую-то бумажку, но я не стал смотреть.

– Напрасно. Всегда нужно проверять.

– А ничего, что вы теперь хотите уехать?

– Ну, это пустяки. В такой день, как Четвертое июля, ничего случиться не может. Недаром японцы выбрали праздничный день для нападения на Перл-Харбор. Они знали, что в городе никого не будет.

– Как бы мне хотелось поехать куда-нибудь с Мэри.

– Придет время – поедете. А сейчас я вас очень прошу, пошевелите мозгами и найдите мне Тейлора.

– А зачем? Разве это так важно?

– Очень важно. Я вам пока не могу сказать почему.

– В таком случае мне очень жаль, что я не знаю, где он.

– Может быть, если вы его разыщете, вам не нужно будет цепляться за эту вашу работу.

– Ну, раз так, уж я приложу все старания, сэр.

– Вот и хорошо, Итен. Я на вас надеюсь. И как только он найдется, сейчас же дайте мне знать – будь то днем или ночью.