12
Еще весной, накануне выпуска из института, Шароку позвонила Малькова и велела завтра утром явиться в отдел кадров Наркомюста.
Итак, его вопрос решен. Если завод — прекрасно, если суд или прокуратура, то, безусловно, Москва, иначе его не вызвали бы в Наркомат. В институте все уже получили назначения, и всех загнали на периферию.
На следующий день в назначенное время Юра явился к Мальковой. Она встала при его появлении, коротко и сухо бросила:
— Идемте!
Привела его в маленькую полупустую комнату с голыми стенами, стояли там только обшарпанный канцелярский стол без тумбочек, покрытый зеленым, в чернильных пятнах листом бумаги, и три стула. С потолка на проводе свешивалась лампочка без абажура. Заброшенная, неизвестно для чего предназначенная комната.
У мутного, давно немытого окна стоял небольшого роста человек. Он обернулся, когда они вошли, Малькова пропустила вперед Шарока и тут же вышла, плотно закрыв за собой дверь.
Некоторое время они разглядывали друг друга. У человека было неподвижное детское лицо, которому большие роговые очки придавали неестественную взрослость. Юра всегда сторонился таких сухариков — слабосильны, но обидчивы и мстительны. Сухарик назвался Дьяковым, предложил Юре сесть и сам уселся против Шарока.
— Кончаете институт, товарищ Шарок, — начал Дьяков, — предстоит распределение, хотелось бы поближе познакомиться. Расскажите о себе.
Точно такими же словами встретила его в свое время и Малькова. Не слишком оригинальны работники отдела кадров. И Шарок ответил Дьякову точно так же, как ответил тогда Мальковой: сын рабочего швейной фабрики, по прошлой специальности фрезеровщик, вел в институте такую-то общественную работу. Есть и сложность— брат судим за воровство. В общем, ответил так, чтобы ничем себя не скомпрометировать и в то же время оказаться непригодным для работы в органах суда и прокуратуры, пусть отпустят на завод.
Однако в отличие от Мальковой Дьяков не стал читать ему нотации по поводу брата, видимо, уже осведомлен на этот счет. Зато подробно расспросил о другом: откуда родом родители, кто родственники, где живут, какая у Шароков квартира, наконец, каковы его планы после института.
— Хочу вернуться на завод.
Дьяков сочувственно кивнул головой.
— Мое дело выяснить ваши намерения, остальное решит начальство. Я вам еще позвоню.
Итак, его хотят взять в Наркомат или прокуратуру, неясно только, на какую работу. Выделили из всего выпуска, лестно, конечно, но нарушает его планы. И, хотя Наркомат или прокуратура означают Москву, он решил все же добиваться назначения на завод.
Через несколько дней Дьяков позвонил и попросил приехать в Наркомат юстиции. Юра приехал. Дьяков дожидался его в бюро пропусков. На лифте они поднялись на четвертый этаж и прошли в ту самую комнату, где прошлый раз принимал его Дьяков.
У окна сидел и читал газету грузный человек в военной форме с четырьмя ромбами в петлицах гимнастерки. Петлицы были малиновые — войска ОГПУ. Юра сжался — понял, на какую работу хотят его взять.
— Товарищ Березин, — объявил Дьяков.
Березин опустил газету, Юра увидел бронзовое эскимосское лицо и снова почувствовал тревогу.
Движением руки Березин пригласил Юру сесть.
Дьяков продолжал стоять и сел уже во время разговора, когда Березин и ему кивнул головой на стул.
Березин молча разглядывал Юру, потом медленно произнес:
— Партийная организация рекомендует вас для работы в органах НКВД. Я ознакомился с вашим личным делом. Ваш брат осужден за уголовное преступление. Вы были знакомы с теми, кого судили вместе с ним?
— Я их впервые увидел на суде.
— Вы дружили с братом?
— Он на четыре года старше меня. У меня были свои друзья, у него свои.
— Вы поддерживаете с ним связь?
— Он пишет отцу, матери… Они отвечают… Передают мои пожелания закончить срок и вернуться к честной, трудовой жизни. Помогут ли мои советы, не знаю.
Березина интересует не брат, а он, это Юра отчетливо понимал. И надо отвечать так, чтобы не вызвать сомнений в своей искренности, но и так, чтобы его не взяли в органы. Они сами должны отказаться от него. Березин никогда не будет ему верить, того же плана, что и Будягин, из железной когорты.
— А кто ваши друзья? — спросил Березин.
— Особенно близких друзей у меня нет, — осторожно начал Шарок, понимая опять же, что это и есть главный вопрос. Только о ком хочет узнать Березин: о Саше Панкратове или о Лене Будягиной?… Но и Саша, и Лена уже давно не его друзья… — Особенных друзей у меня нет, — повторил Шарок. — Есть знакомые по институту, по школе, где я учился, по дому, где живу.
— Вы учились в седьмой школе?
Так, ясно… Дело в Саше или в Лене.
— Да, в седьмой.
— В Кривоарбатском переулке?
— Да.
— Хорошая школа. С кем из школьных товарищей вы встречаетесь?
Подбирается к Саше Панкратову. Умолчать? А зачем? Все равно знают. И что могут ему вменить? Дружбы-то никакой не было, наоборот, вражда была. Но и про вражду говорить не следует, подумают, что клепает на арестованного. Ничего не было — ни дружбы, ни вражды. Жили в одном доме, однолетки, значит, и учились в одной школе, потом работали на одном заводе, давно все это было…
— Видите ли, — сказал Юра, тщательно обдумывая каждое слово, — по существу, мы уже не встречаемся друг с другом. Да и раньше встречались так, случайно — жили в одном доме. А теперь разошлись в разные стороны. Костин Максим, например, кончил пехотное училище, уехал на Дальний Восток. Панкратов Александр арестован, по какому делу, откровенно говоря, не знаю, Иванова Нина — учительница, видимся иногда во дворе, здравствуй — до свидания… Да, еще Марасевич Вадим, живет не в нашем доме, но на Арбате, иногда видимся, он филолог… Кто еще? Лена Будягина живет в Пятом доме, тоже почти не видимся.
— Дочь Ивана Григорьевича? — спросил Березин.
— Да.
— У вас есть невеста, подруга?
Этот вопрос, заданный сразу после того, как Шарок упомянул Лену, показал, что о нем осведомлены. Они и должны быть осведомлены. И цель вопросов — не столько узнать о подробностях его жизни, сколько проверить честность.
— Жениться пока не собираюсь, — улыбнулся Юра.
— Любите театр, кино, потанцевать…
Знают, что он бывал с Леной в ресторанах.
— Потанцевать люблю.
— С хорошенькими девушками?
— Лучше с хорошенькими.
Березин помолчал, потом спросил:
— Вы упомянули Панкратова. Это Панкратов Александр Павлович?
— Да, мы его звали просто Сашей. Он был у нас секретарем комсомольской ячейки. Но он арестован…
— Что он за человек?
Шарок опять пожал плечами.
— Это было давно. Восемь лет прошло, тогдаон был хороший как будто парень, честный, — он улыбнулся, — комсомольский вождь. Ну, а что с ним произошло потом, я не знаю.
Иначе он ответить не мог. Отрицательная, даже сдержанная характеристика вызвала бы вопросы, на них ему нечего отвечать и незачем. ТогдаПанкратов был хороший парень, тогда Саше было пятнадцать лет, тогда и Шароку было пятнадцать лет, тогда он смотрел на все молодыми доверчивымиглазами. Он и сейчас смотрит доверчивыми глазами, вряд ли им нужен такой открытый, откровенный да еще с братом-уголовником.
Шарок и не подозревал, что именно этот его хороший, «искренний» отзыв о Саше Панкратове и решил его судьбу. На него, на Шарока, Березин перенес свое отношение к Саше, как и в Панкратове, увидел в Шароке хорошего, честного парня. Жестокая ошибка, она дорого обошлась потом Березину.
А пока он сказал:
— Мы обдумаем вашу кандидатуру. Но прежде вы сами должны решить: хотите вы у нас работать или нет? Это высокая честь, органы Чека — вооруженный отряд партии. Насильно никого не заставляем, откажетесь — в обиде не будем.
Он снова повернулся к Дьякову.
— Дайте товарищу Шароку свой телефон.
— Есть, — Дьяков привстал.
— Вопрос не решен, — сказал Березин, — и разговор остается между нами.
— Я понимаю, — ответил Шарок.
Почему именно он? Он среднийстудент, не отличник. И общественник средний — выполняет порученное дело. Видимо, такие средние и нужны.
Он пытался представить их разговор о себе. Березин будет сомневаться. Почему брат уголовник? Почему ходит по ресторанам? Наверное, тот, уголовник, тоже любил роскошную жизнь, вот и ограбил ювелирный магазин. Почему именно такого надо брать к нам? А Дьяков будет за Шарока, он остановился на его кандидатуре и должен защитить свой выбор. Что-то такое промелькнуло между ними, взаимное понимание, что ли. С ним бы Юра сработался.
А вот с Березиным…
— Бываете с отцом на бегах? — спросил Березин.
— Нет, не бываю.
Этот вопрос показался Юре самым неприятным. Они знают о нем все, они знают все обо всех. А он-то всегда боялся Будягина. Не Будягина надо бояться, Березина. Будягин известен, Березин нет, и все же Березин — главная сила. Обладая властью тайной, они стоят за спинами тех, чья власть на виду.
И Дьяков — тоже сила, хоть вставал при каждом обращении к нему Березина. Юра вспомнил свой первый разговор с ним, как основательно Дьяков тогда уселся на стул. Нет, не середнячков он выискивал в институте, зачем им середнячки. Выбор Дьякова уже точно сделан — он, Шарок, создан для этой работы, он, а не простодушный Максим Костин, не мягкотелый интеллигент Вадим Марасевич, не чересчур самостоятельный Саша Панкратов. У Шарока бы никто не вывернулся, перед ним никто бы не оправдался, он не верит ни в чью искренность — невозможно искренне верить во все это, и тот, кто утверждает, что верит, врет.
Все. Решение правильное. Надо довериться судьбе. Согласие он даст, а там пусть решают. Захотят — возьмут, не захотят — не возьмут. Именно там он будет в безопасности. Там его никто не тронет, они сами всех трогают.
Юра позвонил Дьякову и сказал, что решает вопрос положительно.
— Зайдите вечером, — сказал Дьяков.
С пропуском в руках Юра шел по длинному коридору, вглядываясь в номера кабинетов. Неужели он будет здесь работать?
Дьяков принял его в крохотном кабинете, но это был его кабинет, он сидел здесь, как хозяин. В военной форме, с тремя шпалами в петлицах гимнастерки. Как ни странно, военная форма шла ему, делала его тщедушную фигуру представительной.
— Правильно сделал.
Он обращался к нему на «ты», говорил приветливо, как со своим, вытащил из стола папку.
— Твое дело. Будем оформлять.
Юра чувствовал, что нравится ему.
— Слушай, Шарок, — сказал Дьяков, — прошлый раз ты назвал Панкратова, что он за парень?
— Ну, — Юра пожал плечами, — я уже рассказывал… В школе был секретарем комсомольской ячейки. Тогда он производил впечатление человека честного. К его недостаткам я бы отнес стремление выглядеть умнее других, более знающим, более осведомленным.
— Может, он и был более осведомленный?
— Возможно, — согласился Юра. Он все понял в теперь уже знал, что ему говорить. — Его дядя, Рязанов, начальник строительства. У нас в школе вообще учились дети многих ответственных работников. Панкратов бывал у них дома. Я бы про него сказал так: любил командовать, быть первым.
— То-то и оно, — серьезно проговорил Дьяков, — вот и натворил. И себя запутал, и хороших, честных ребят.
— Говорят, выпустил какую-то стенгазету.
— И это было, и по другой линии связи… Скажи, у кого из ответственных работников он бывал?
Интересуется Будягиным, но не называет — слишком большое имя. Юра тоже не назовет, такаяинформация пойдет не от него. В разговоре с Березиным он уже упомянул Лену, хватит!
— У нас учились ребята из Пятого дома, вот у них и бывал.
Дьяков покосился на Шарока.
— Заполнишь анкету и напишешь автобиографию… — И добавил весело: — Я думаю, мы с тобой сработаемся.
Юра сразу прижился в новых условиях, подошел этому учреждению, даже украсил его своей молодостью, приветливой улыбкой, открытым русским лицом, с возрастом оно приобрело некую скандинавскую правильность. Стройный, ловкий, он был к тому же сообразителен, деловит, сдержан — качества, оцененные и Дьяковым, и Березиным.
Покровительство Березина обеспечивало Шароку быстрое продвижение, но Юра опасался этого покровительства, боялся Дьякова. Березин высоко, он неделями не видит Юру и вспоминает о нем тогда, когда тот предстает перед его глазами. Дьяков рядом, может в любую минуту воспользоваться Юриной неопытностью и сломать. Березин — один, Дьяковых — много. Да и крючкотворство Дьякова было Юре ближе прямодушия Березина. Березин верил, Юра не верил ни во что. Дьяков притворяется, будто верит.
Но с Дьяковым надо быть начеку, интриган — Шарок сразу это сообразил и был настороже. Дьяков передал ему ряд людей, с которыми работал,среди них и Вику Марасевич.
Вот тебе и на! Вот так новость! И Вика значит…
Непонятно, случайно Дьяков передает ее или что-то знает об их отношениях?
На всякий случай Шарок сказал:
— Я с этой Викой Марасевич знаком, учились в одной школе. Я с ее братом в одном классе, она не то на класс старше, не то на класс младше, не помню уже.
Но Дьяков ничем не показал, известно ему об этом или нет, бесстрастно пояснил:
— Эта дамочка засыпалась на иностранцах, посмотришь ее досье, увидишь. Но у ее отца, профессора Марасевича, бывает Глинский, вот на эту связь ее и надо вывести. Принимать будешь на Маросейке. Ее день — вторник. 11 часов. Приходит точно, не опаздывает.
Вика действительно явилась точно в одиннадцать часов. Юра открыл ей дверь. Увидев Шарока, Вика попятилась назад к лифту. Она знала, что Юра работает в НКВД, но никак не предполагала, что именно он будет ее вести.
— Входи, входи, миленькая, не стесняйся, — Юра широко улыбнулся, — давно не виделись.
Он провел ее в комнату, любезно подставил стул, стройный и красивый в военной форме. Все на нем — ремень, кубики на гимнастерке, сапоги — новенькое, блестящее, сверкающее. Он олицетворял силу, власть, успех, говорил с ней дружелюбно, даже весело, как будто в этойее роли ничего особенного нет. И в том, что они встретились в такой ситуации, тоже ничего особенного нет.
Но, когда на следующую встречу Вика явилась в открытом летнем платье, плотно облегавшем бедра и ловким движением опустила бретельку, обнажив белое круглое плечо, Юра скользнул по нему безразличным взглядом, и, прямо глядя ей в глаза, сказал:
— Мы с тобой учились в одной школе и если целовались тайком, на переменках, то это никого не интересует. Ничего другого у нас с тобой не было. Ясно?
Она подняла бретельку и смущенно забормотала:
— Да, да, конечно.
В свое время Дьяков привлек к работе Вику потому, что появилась необходимость проникнуть в дом профессора Марасевича, вызванная, в свою очередь, делом Ломинадзе.
Глинский, сообщникЛоминадзе, посещает дом Марасевичей — не то земляк, не то родственник — и встречается там с иностранцами. Почему бы через них не осуществлять тайную связь со сторонниками Ломинадзе в зарубежных компартиях?
Такое, на первый взгляд неожиданное соображение позволяло создать версию,придать устойчивость зыбким показаниям Чера, подкрепить их именами людей, не имеющих прямого отношения к Коминтерну, косвенные связи придают делу объемность и убедительность. Любой факт весом, существенны даже ничтожные показания Вики, если связать их с версией,фамилия Глинского оказывается рядом с именами людей, о которых Чер, безусловно, вспомниткак о курьерах Ломинадзе. С другой стороны, жена Глинского — директор института, где существовало троцкистское подполье, возглавляемое ее заместителем Криворучко.
Шарок еще в школе знал сына Глинского Яна, слышал его отца, он выступал с воспоминаниями о Ленине, видел его мать, сановную даму, она стала потом директором того института, где учился Саша Панкратов, и, между прочим, исключила его из института. Не знала, дура, что дело Саши станет со временем частью дела ее мужа, а потом и ее собственного.
Теперь этим занимался он, Шарок.
Встреча здесь, в этом новом мире, со знакомыми именами связала прошлое с настоящим. Впервые Шарок ощутил реальность возмездия тем, кто в той жизни унижал его, третировал. Саша Панкратов уже получил свое, не от него, но получил. И остальные получат.
