10
Солнце надело шляпу,
Гип-гип-гип-гип, ура!
Л. Артур Роуз и Дуглас Фербер
Итак, мы снова на крыше консульства. Это просто чтоб вы знали.
Солнце уже высовывает макушку по всему горизонту, испаряя темные контуры черепиц, превращая их в расплывчатую полоску слепящей белизны. «На их месте я поднял бы вертолет именно сейчас», – думаю я про себя. Хотя солнце настолько сильное, настолько яркое, настолько безнадежно ослепительное, что, возможно, вертолет уже где-то рядом. Кто знает, может, здесь уже целых пятьдесят вертолетов. Может, они зависли в двадцати ярдах прямо надо мной и теперь, прикрываясь солнцем, наблюдают, как я снимаю коричневую жиронепроницаемую бумагу с обоих свертков.
Хотя, конечно, в этом случае я бы их услышал.
Надеюсь.
– Что вам нужно?
Это Умре. Он за моей спиной – вероятно, футах в двадцати. Я пристегнул его наручниками к пожарной лестнице, пока занимаюсь своими делами, и ему, похоже, это не очень нравится. И вообще, он весь какой-то чересчур возбужденный.
– Что вам нужно?! Умре переходит на крик.
Я ничего не отвечаю, и он продолжает орать. Это даже не слова. По крайней мере, я не могу различить ни одного. Насвистываю несколько тактов непонятно чего, чтобы заблокировать его крики, и продолжаю прикреплять зажим А к хомуту В, при этом убеждаясь, что шнур С не застрял в скобе D.
– Что мне нужно, – говорю я наконец, – так это чтоб вы увидели все своими глазами. Вот и все.
Теперь я поворачиваюсь и смотрю на него. Я хочу видеть, как ему не по себе. А ему очень даже не по себе – и я доволен. Я ничуть не против.
– Вы сумасшедший, – кричит он, напрягая кисти. – Я здесь. Вы что, не видите? – Он смеется – или почти смеется, – так как не может поверить, что я настолько глуп. – Я здесь. И «Аспирант» не прилетит, потому что я здесь.
Я снова отворачиваюсь и, щурясь, вглядываюсь в стену солнечного света.
– Ну, я очень надеюсь, что вы правы, Наим. Очень. Надеюсь, у вас по-прежнему больше одного голоса.
Повисает пауза, и когда я поворачиваюсь к нему, то вижу, как лоск скукожился, обернулся гримасой.
– Голос? – спрашивает Умре едва слышно.
– Голос, – повторяю я.
Умре внимательно смотрит мне в глаза:
– Я не понимаю.
Приходится сделать глубокий вдох и объяснить:
– Вы больше не торговец оружием, Наим. Я лишил вас этой привилегии. За ваши прегрешения. Ни богатства, ни власти, ни связей, ни членства в «Гаррике». – Последнее не произвело никакого эффекта, так что, возможно, он там никогда и не состоял. – Сейчас вы обычный человек. Как и все мы. И как у любого человека, у вас всего один голос. Хотя это правило соблюдается не всегда.
Прежде чем ответить, он тщательно обдумывает свои слова. Он знает, что я псих, а потому со мной нужно обращаться очень мягко.
– Я не знаю, о чем вы говорите.
– Еще как знаете. Вы другого не знаете – знаю ли я, о чем говорю. – Солнце подтягивается чуть выше и привстает на цыпочки, чтобы получше разглядеть нас. – А говорю я о тех двадцати шести, кто выиграет от успеха «Аспиранта» напрямую, и еще о сотнях, а может, и тысячах, что выиграют косвенно. Тех, кто работал, лоббировал, совал взятки, угрожал и даже убивал ради того, чтобы подобраться поближе к кормушке. У них тоже есть голоса. И как раз сейчас Барнс наверняка беседует с ними и требует ответа: да или нет. И кто его знает, какой там выйдет расклад?
Умре сидит, не шелохнувшись. Глаза его едва не вылезают из орбит, а рот распахнут так, словно он только что засунул туда нечто ужасно непотребное.
– Двадцать шесть. – Голос у него как шелест. – Откуда вы знаете, что их двадцать шесть? Откуда вам это известно?
Я скромно пожимаю плечами:
– Я когда-то трудился финансовым журналистом. Примерно с час. И один человек из «Смитс Вельде Керкпляйн» отследил ваши деньги по моей просьбе. Кстати, он поведал мне немало интересного.
Умре закрывает глаза в отчаянной попытке сосредоточиться. Его мозг завел его сюда – ему и выводить его отсюда.
– Конечно, – продолжаю я, не давая ему расслабиться, – может, вы и правы. Может, эти двадцать шесть единогласно решат все отменить, отказаться, аннулировать – называйте как хотите. Только я лично свою жизнь на это бы не поставил.
Я выдерживаю эффектную паузу, поскольку чувствую, что заслужил ее.
– Но зато с удовольствием поставлю вашу. Это встряхивает его. Мигом выбивает из ступора.
– Ты псих! – орет он. – Ты знаешь это? Знаешь, что псих?!
Я вздыхаю.
– Ладно. Тогда позвоните им. Позвоните Барнсу и прикажите все отменить. Вы на крыше с психом, и вечеринка отменяется. Давайте, используйте свой единственный голос.
Он трясет головой:
– Они не прилетят!
А затем, уже гораздо тише:
– Они не прилетят, потому что я здесь.
Я снова пожимаю плечами. Потому что ничего другого придумать не могу. Только пожимать плечами. Помню, сходные чувства у меня были перед первым прыжком с парашютом.
– Чего вы хотите?! – заходится криком Умре.
Он отчаянно грохочет наручниками по пожарной лестнице. Я с интересом оборачиваюсь к нему – белые манжеты рубашки залиты свежей, алой кровью.
Дида-будам!
– Хочу посмотреть, как восходит солнце, – отвечаю я.
Франциско, Сайрус, Латифа, Бернард и этот мудак Бенджамин присоединились к нам на крыше, – похоже, здесь собрался весь цвет нашей вечеринки. Все они в разной степени напуганы и озадачены, поскольку никак не могут врубиться в ситуацию. Они запутались в сценарии и надеются, что кто-нибудь вот-вот придет на помощь и ткнет в нужную страницу.
Думаю, незачем уточнять, что Бенджамин сделал все возможное, чтобы настроить остальных против меня. Однако возможного все же не хватило – в тот самый миг, когда все увидели, как я возвращаюсь обратно в консульство, да еще волоку с собой пленника. Им это показалось очень странным. Любопытным. И совершенно несообразным с необузданными фантазиями Бенджамина.
И вот они стоят передо мной – глаза перескакивают с меня на Умре и обратно. Они принюхиваются к ветру. И лишь один Бенджамин дрожит от напряжения, едва сдерживаясь, чтобы не пристрелить меня на месте.
– Какого хрена здесь происходит, Рикки? – спрашивает Франциско.
Я медленно поднимаюсь, слыша, как хрустит в коленях, и отступаю на шаг – полюбоваться результатами своих трудов.
Затем отворачиваюсь и делаю жест рукой в сторону Умре. Эту речь я репетировал не один раз, и думаю, что большую часть даже выучил наизусть.
– Этот человек, – говорю я, – бывший торговец оружием.
Я пододвигаюсь чуть ближе к пожарной лестнице, так как хочу, чтобы всем было слышно:
– Его зовут Наим Умре. Он руководит семью компаниями и владеет контрольными пакетами акций еще сорока одной. Недвижимость в Лондоне, Нью-Йорке, Калифорнии, на юге Франции, на западе Шотландии и на севере еще черт знает чего, с огромными бассейнами. Его собственный капитал перевалил за миллиард долларов… – тут я поворачиваюсь и взглядываю на Умре, – наверняка волнующий был момент, а, Наим? Огромный торт и все такое? – Снова перевожу взгляд на аудиторию. – Но гораздо важнее, для нас важнее, – девяносто банковских счетов, которыми распоряжаться может только он один. И с одного из этих счетов, кстати, перечислялись наши гонорары за последние шесть месяцев.
Никто почему-то не прыгает от восторга, так что я загоняю шар в лузу финальным ударом:
– Этот человек придумал, организовал, снабдил и профинансировал «Меч правосудия».
Гробовая тишина.
Только Латифа издает какой-то звук, что-то вроде хрюка, – то ли от неверия, то ли от страха, то ли от злости. Остальные молчат.
Они долго и пристально смотрят на Умре, и я вместе с ними. Я замечаю кровь и на шее, – возможно, я переусердствовал, когда гнал его по пожарной лестнице. Но в остальном выглядит он замечательно. Да и с чего бы ему выглядеть плохо?
– Бред сивой кобылы, – говорит наконец Латифа.
– Точно, – соглашаюсь я. – Бред сивой кобылы. Так ведь, мистер Умре? Вы согласны?
Умре пялится на нас, отчаянно пытаясь определить, кто из всей этой компании наименее безумен.
– Ну что, вы согласны или нет? – повторяю я свой вопрос.
– Мы – революционеры! – ни с того ни с сего вылезает вдруг Сайрус.
Я перевожу взгляд на Франциско. Разве это не его работа – выкрикивать лозунги? Но Франциско лишь молча хмурит брови и озирается по сторонам. Я знаю, о чем он сейчас думает. Он думает о разнице между планом и реальностью, между теорией и практикой. «Ничего подобного в той брошюре не было» – вот на что жалуется про себя Франциско.
– Конечно, мы революционеры, – подтверждаю я. – Мы – революционное движение с коммерческим спонсором. Только и всего. И этот человек… – я драматично простираю руку в сторону Умре, – подставил вас, подставил нас всех, подставил целый мир. И все это лишь для того, чтобы купили его оружие. (Аудитория начинает волноваться.) Это называется «маркетинг». Агрессивный маркетинг. Создание спроса на товар «там, где прежде росли лишь нарциссы одни». Вот чем занимается этот человек.
Я поворачиваюсь и смотрю на этого человека в надежде, что сейчас он подаст голос и скажет, что, мол, да, все это чистая правда, от первого до последнего слова. Но Умре, похоже, не желает вступать в беседу, и в результате мы имеем долгую паузу. Мысли броуновскими частицами мечутся туда-сюда, сталкиваясь друг с другом.
– Оружие. – Голос у Франциско низкий и тихий, такое впечатление, что он взывает откуда-то издалека, за сотни миль отсюда. – Какое оружие?
Вот оно. Тот самый момент, когда они должны понять. И поверить.
– Вертолет.
Теперь все смотрят только на меня. Даже Умре.
– Они отправят сюда вертолет, чтобы убить нас. Умре откашливается.
– Он не прилетит, – хрипит он, и я не могу сказать, кого он пытается переубедить – меня или себя самого. – Я здесь, и он не прилетит.
Я поворачиваюсь к остальным:
– Вертолет может появиться в любой момент. Во-о-он оттуда. – Тычу пальцем в солнце, но поворачивается только Бернард. Остальные продолжают смотреть на меня. – Вертолет, который компактнее, быстрее и мощнее всего, что вы когда-либо видели. Очень скоро он будет здесь и сметет нас с этой крыши. Причем, скорее всего, заодно с самой крышей и двумя этажами, потому что мощь у этой машины просто невероятная.
Все молчат, некоторые даже уткнули глаза в крышу. Бенджамин открывает рот, собираясь что-то сказать – или, вероятнее всего, проорать, – но Франциско кладет руку ему на плечо. А затем смотрит мне в глаза:
– Мы знаем, что они пришлют вертолет, Рик. Тпру!
Что-то не так. Что-то здесь даже отдаленно не так. Я оглядываю лица остальных, и, когда мой взгляд утыкается в Бенджамина, тот больше не может себя сдерживать.
– Ты что, козел вонючий, не врубаешься?! – орет он на грани истеричного смеха. Господи, как же он меня ненавидит! – Мы сделали это! – Он даже начинает подпрыгивать на месте, и я замечаю, что у него из носа капает кровь. – Мы сделали это, и твое предательство оказалось бесполезным.
Я смотрю на Франциско.
– Они звонили нам, Рик. – Голос у него все такой же тихий и отдаленный. – Десять минут назад.
– И что?
Пока Франциско говорит, остальные не сводят с меня глаз.
– Они пришлют вертолет. Чтобы переправить нас в аэропорт. – У него вырывается вздох, и плечи его чуть опускаются. – Мы победили.
«Твою мать!» – думаю я про себя.
И вот мы стоим посреди пустыни из песка и асфальта, с пальмами вместо кондиционеров, в ожидании жизни или смерти. Места под солнцем или места во мраке.
Я должен заговорить. Пару попыток я уже предпринял, но получил в ответ лишь бессвязный и совершенно идиотский пересуд между собратьями по оружию насчет того, чтобы скинуть меня с крыши. Пришлось попридержать язык. Однако теперь солнце просто идеальное. Господь протянул свою длань, поставил солнце на метку и роется в сумке в поисках подходящей клюшки. Лучшего момента быть не может – пора сказать слово.
– И что же дальше? – спрашиваю я.
Никто мне не отвечает. По одной простой причине: никто просто не может. Мы все знаем, чего хотим, разумеется, но одного хотения уже недостаточно. Мрачная тень пролегла между намерением и реальностью. Ну и все такое. Я ловлю на себе взгляды. Впитываю их.
– Мы что, так и будем торчать здесь?
– Заткнись, – огрызается Бенджамин.
Я игнорирую его. По-другому никак нельзя.
– Будем стоять и ждать здесь, на крыше, пока не прилетит вертолет? Так они вам сказали? (По-прежнему без комментариев.) Кстати, они случайно не уточняли – может, надо встать в шеренгу и начертить вокруг каждого ярко-оранжевый круг? (Молчание.) То есть я просто прикидываю, как бы еще облегчить им задачу.
Большую часть своего монолога я адресую Бернарду. Я чувствую, что он единственный, кто еще колеблется. Остальные ухватились за соломинку. Они возбуждены, они полны надежд, они поглощены мыслями о том, удастся ли сесть у окошка и останется ли время на «дьюти-фри». Но Бернард, как и я, то и дело поворачивается к солнцу и щурится; возможно, он тоже думает, что сейчас самое подходящее время для атаки. Момент просто идеальный, и на крыше Бернард чувствует свою незащищенность.
Я оборачиваюсь к Умре:
– Скажи им.
Он трясет головой. Нет, это не отказ. Это просто смятение, страх и еще что-то. Я делаю несколько шагов в его сторону. Бенджамин тут же протыкает воздух дулом «Штейера».
– Скажи им, что я говорю правду, – повторяю я. – Скажи им, кто ты такой.
На мгновение Умре закрывает глаза, но тут же распахивает их – широко-широко. Возможно, надеясь увидеть ухоженные лужайки, официантов в белых ливреях или белый потолок одной из своих спален, но вместо этого его взгляд опять утыкается в горстку грязных, голодных, напуганных людей с автоматами. И он тяжело оседает к парапету.
– Ты ведь знаешь, что я прав, – не отступаю я. – Вертолет, который прилетит сюда… ты знаешь, для чего он. И что он сделает. Ты должен сказать им. – Я делаю еще несколько шагов. – Скажи, почему им придется умереть. Используй свой голос.
Но Умре уже спекся. Голова безвольно упала, глаза снова закрылись.
– Умре… – говорю я, но тут же замолкаю, так как слышу короткий шипящий звук.
Бернард. Он стоит неподвижно; взгляд опущен на крышу, голова чуть набок.
– Я слышу его, – говорит он.
Никто не двигается. Все словно застыли.
И тут я тоже слышу. А затем и Латифа, и Франциско.
Далекая муха в далекой бутылке.
Умре то ли тоже услышал, то ли просто поверил, что услышали все остальные. Голова дергается вверх, глаза открываются.
Но я не могу больше ждать. Я иду к парапету.
– Что ты делаешь? – говорит Франциско.
– Эта машина убьет нас, – отвечаю я.
– Она здесь, чтобы спасти нас, Рикки.
– Чтобы убить, Франциско.
– Сволочь, твою мать! – орет Бенджамин. – Ты чего вытворяешь?!
Наконец-то все смотрят на меня. Смотрят и слушают. Потому что я добрался до своей маленькой палатки из коричневой жиронепроницаемой бумаги и раскрыл перед ними все ее сокровища.
«Джавелин». Облегченная, сверхзвуковая, автономная ракетная система типа «земля – воздух» британского производства. С двухступенчатым ракетным двигателем на твердом топливе, эффективным радиусом действия от пяти до шести километров и весом всего в шестьдесят с небольшим фунтов. Вы можете получить ее в любом цвете, какой только пожелаете, но изначально он желтовато-зеленый.
Система состоит из двух очень удобных агрегатов. Первый – герметичная пусковая коробка с ракетой внутри; второй – полуавтоматическая система наведения, внутри которой очень много всяких маленьких, умных и дорогостоящих электронных штучек. В собранном виде «Джавелин» способна выполнять всего одну задачу. Но зато выполнять в высшей степени хорошо.
А конкретно – сбивать вертолеты.
Поэтому-то я попросил именно «Джавелин». Боб Райнер достал бы что угодно – хоть резиновую бабу, хоть фен для волос, хоть БМВ-кабриолет, – только успевай раскошеливаться.
Но я твердо ответил: «Нет, Боб. Давай погодим со всеми этими заманчивыми вещами. Мне нужна серьезная игрушка. Мне нужна “Джавелин”».
Конкретно этот экземпляр, по словам Боба, совершенно случайно завалился в кузов грузовика, покидавшего ворота артиллерийского склада под Колчестером. Вас может удивить, как такое вообще возможно в наше время – со всеми этими суперсовременными компьютерными системами учета и контроля, со всеми накладными и вооруженной охраной у ворот, – но поверьте, наша армия ничем не отличается, скажем, от дорогого универмага «Харродз». Усадка и утруска – извечная проблема.
Позже «Джавелин» очень осторожно извлекли из грузовика какие-то приятели Райнера, и он перекочевал под днище микроавтобуса «фольксваген», где и продержался, слава богу, до самого конца своего путешествия длиной в тысячу двести миль – до самого Танжера.
Мне неведомо, знала ли о нем супружеская пара, рулившая микроавтобусом. Достоверно мне известно лишь одно: супруги были из Новой Зеландии.
– А ну, положи это обратно! – орет Бенджамин.
– А то что? – осведомляюсь я с издевкой.
– Пристрелю на хрен! – вопит он, придвигаясь все ближе к краю крыши.
Снова пауза, но на сей раз ее заполняет глухой гул. Муха в бутылке сердится.
– А мне плевать, – говорю я. – Серьезно. Я ведь все равно умру. Та к что давай, стреляй.
– Сиско! – Бенджамин заходится от отчаяния. – Мы же победили! Ты сам сказал, что мы победили.
Никто ему не отвечает, и Бенджамин вновь начинает подпрыгивать:
– Если он выстрелит в вертолет, они перебьют нас всех.
Крики все громче. Гораздо громче. Но сказать, кто кричит, я уже не могу, поскольку гул постепенно перерастает в грохот. Это грохочет солнце.
– Рикки, – говорит Франциско, и я понимаю, что он прямо у меня за спиной. – Опусти это.
– Он убьет нас, Франциско.
– Опусти это, Рикки. Считаю до пяти. Или ты опустишь эту штуку, или я сам пристрелю тебя. Я не шучу.
Похоже, он и правда не шутит. Он искренне верит: этот грохот, это биение лопастей – все это Жизнь, а не Смерть.
– Раз, – начинает считать он.
– Решай сам, Наим. – Я вжимаюсь глазом в резинку прицела. – Скажи им правду. Прямо сейчас. Скажи им, что это за машина и что она собирается сделать с нами.
– Два.
Я включаю систему наведения. Басовые ноты вертолетного шума. Биение лопастей.
– Скажи им, Наим. Если они убьют меня, то погибнут все. Скажи им правду.
Солнце, сплошное и безжалостное, закрывает все небо. Только солнце и грохот.
– Три, – говорит Франциско, и внезапно я чувствую металл за левым ухом. Это может быть и ложка, но вряд ли.
– Да или нет, Наим? Тебе решать.
– Четыре.
Шум все ближе, все сильней. Такой же большой и сильный, как бьющее в глаза солнце.
– Убей его, – говорит Франциско.
Но только это не Франциско. Это Умре. И он не просто говорит – он вопит. Словно помешанный. Он рвет наручники, истекая кровью, крича, лягаясь, расшвыривая песок по всей крыше. Кажется, Франциско тоже орет на него, велит ему заткнуться, а Бернард с Латифой орут друг на друга – или на меня.
Да, кажется – но я не уверен. Просто все они вдруг куда-то исчезли. Растворились, оставив меня одного в очень тихом, спокойном мире.
Потому что теперь я вижу его.
Маленький, черный и быстрый. Это может быть и крошечный жучок, присевший на линзу прицела.
«Аспирант».
Ракеты «Гидра». Ракеты «Хеллфайер». 50-миллиметровые пушки. Четыреста миль в час.
И всего один шанс.
Он скоро выберет свои мишени. Кого ему бояться? Кучки сбрендивших террористов, палящих из автоматических винтовок? Да им в дверь сарая и то не попасть.
Зато «Аспирант» может вышибить из здания целую комнату простым нажатием кнопки.
Всего один шанс.
Проклятое солнце. Лупит прямо в глаза, выжигая изображение в прицеле.
От слепящего сияния слезятся глаза, но я стараюсь не моргать.
«Опусти!»
Это Бенджамин. Он орет мне прямо в ухо – откуда-то издалека, за тысячу миль отсюда.
«Опусти!»
Господи, до чего же он быстрый! Осталось не больше полумили.
«Ты! Козел! Вонючий!»
Что-то холодное и твердое на шее. Кто-то явно пытается сбить меня. Пропихнув сквозь шею ствол.
«Я пристрелю тебя!» – орет Бенджамин.
Снять предохранительную крышку и щелкнуть на спуск. «Джавелин» к бою готова, джентльмены!
Поперхнуться выстрелом.
Опусти!
Крыша взорвалась. Просто разлетелась в куски. А через долю секунды – пушечный залп. Невероятный, оглушающий, сотрясающий все тело звук. Осколки камней разлетелись во все стороны – каждый не менее смертоносный, чем сами снаряды. Пыль, ярость, разрушение.
Моргнув, я отвернулся, и слезы хлынули по щекам.
Он сделал свой первый заход. Невероятная скорость. Быстрее я не видел еще ничего – кроме, пожалуй, истребителя. А какой разворот! Поверить невозможно. Мгновенный зигзаг, вход в штопор. Резкий крен, разворот, еще крен.
Привкус выхлопных газов на языке.
Я снова поднял «Джавелин» и боковым зрением увидел голову и плечи Бенджамина, в тридцати футах от себя. Хрен знает, где было все остальное.
Франциско опять кричал на меня, на сей раз по-испански, так что мне никогда уже не узнать, что именно.
Вот он. Четверть мили.
На этот раз я действительно видел его.
Теперь солнце позади меня. Оно поднимается, набирает высоту, шпарит прямо на узелок ненависти, что несется ко мне.
Перекрестье. Черная точка.
Идет прямым курсом. Никаких отклонений. К чему утруждать себя? Чего бояться? Просто кучка спятивших террористов.
Я вижу лицо пилота. Нет, не в прицеле – в своей памяти. Образ отпечатался в памяти после первого захода.
Поехали!
Я жму на кнопку, запуская тепловую батарею, и собираю все силы в кулак, пытаясь удержаться на ногах, чтобы отдача первой ступени не отбросила меня назад.
«Ньютон», – мелькает в голове.
Заходит для атаки. Ты все такой же быстрый, ужасно быстрый, но я вижу тебя.
Я вижу тебя, ты, козел вонючий!
Срабатывает зажигание на двигателе второй ступени, толкая «Джавелин» вперед – голодную и нетерпеливую. Пусть гончая увидит кролика.
Просто держать. И все. Просто держать его в перекрестье.
Видеокамера в блоке наведения поведет световой сигнал от хвоста ракеты, сравнивая с сигналом от прицела; малейшее расхождение – и траектория будет откорректирована.
Держать цель в перекрестье, только и всего.
Две секунды.
Одна секунда.
Осколком кирпича Латифе раскроило щеку, и рана сильно кровоточила.
Мы сидели в кабинете Бимона. Я пытался остановить кровь с помощью полотенца, а консул Бимон прикрывал нас «Штейером» Хьюго.
Некоторые из заложников также завладели оружием и рассредоточились по комнате, нервно поглядывая в окна. Я обвел взглядом возбужденные лица и вдруг почувствовал жуткую усталость. И голод. Волчий голод.
Из коридора донесся шум. Шаги. Крики – на арабском, французском, а затем на английском.
– Сделайте погромче, пожалуйста, – попросил я Бимона.
Он бросил взгляд через плечо, на телевизор. На экране шевелила губами какая-то блондинка. Титры внизу экрана поясняли: «Конни Фэрфакс, Касабланка». Конни что-то зачитывала.
Бимон шагнул вперед и повернул ручку громкости.
У Конни был красивый голос.
А у Латифы – красивое лицо. Кровь, сочившаяся из пореза, потихоньку густела.
– …переданное Си-эн-эн три часа назад молодой женщиной с арабской внешностью, – объявила Конни, и картинка сменилась на маленький черный вертолет, явно столкнувшийся с серьезными трудностями. Конни продолжала читать за кадром: – Меня зовут Томас Лэнг. Я принял участие в этой акции принудительно, под давлением секретных служб США, якобы для того, чтобы проникнуть в террористическую организацию под названием «Меч правосудия».
Картинка вновь вернулась к Конни. Та посмотрела в камеру и поднесла руку к наушнику. Мужской голос спрашивал:
– Скажите, Конни, а не они ли взяли на себя ответственность за стрельбу в Австрии?
Конни ответила: да, совершенно верно. Только это была не Австрия, а Швейцария.
Затем она вновь опустила взгляд на листок бумаги:
– В действительности же «Меч правосудия» финансируется одним западным торговцем оружием, связанным с некоторыми продажными офицерами ЦРУ.
Крики в коридоре поутихли, я обернулся и увидел Соломона. Тот молча стоял в дверном проеме и наблюдал за мной. Коротко кивнув, Соломон прошел в кабинет, осторожно пробираясь через обломки мебели. За его спиной маячило густое скопище рубашек-маломерок.
«Это правда!» – послышался вопль Умре, и я повернулся к телевизору – посмотреть, каким материалом они сопроводили его признания на крыше. Честно говоря, увиденное не особо впечатлило. Пара чьих-то дергающихся макушек. Из-за наложения фоновых шумов голос Умре звучал искаженно. Мне не удалось навести радиомикрофон четко на пожарную лестницу. Но тем не менее я смог узнать его записанный на пленку голос, – значит, смогут и другие.
– В конце своего заявления, – говорила Конни, – мистер Лэнг указал радиочастоту, на которой и была сделана эта запись. На данный момент нам пока не удалось опознать голоса участников событий, но есть мнение…
Я махнул Бимону:
– Можете выключить, если хотите.
Но он не захотел. А я не собирался с ним спорить.
Соломон взгромоздился на край стола Бимона. Секунду он смотрел на Латифу, затем перевел взгляд на меня.
– А тебе разве не надо, как у вас говорят, «скручивать» подозреваемых? – спросил я.
Соломон слабо улыбнулся.
– Да нет, в общем. Мистера Умре и так скрутило по полной, а мисс Вульф сейчас в надежных руках. Что же до мистера Рассела П. Барнса…
– Он управлял «Аспирантом», – сказал я. Бровь Соломона удивленно поползла вверх.
Или, скажем так, бровь осталась на своем месте, а вот тело чуток просело вниз. Судя по его виду, от сюрпризов его уже слегка подташнивало.
– Барни был вертолетчиком, когда служил в морской пехоте, – пояснил я. – В первую очередь из-за этого он и ввязался во всю эту историю. – Я осторожно отнял полотенце от лица Латифы: кровь больше не шла. – Как думаешь, отсюда можно позвонить?
Десять дней спустя мы возвращались в Англию на одном из «Геркулесов» Королевских ВВС. Сиденья оказались ужасно жесткими, в салоне было шумно, и никакого кино. Но я чувствовал себя счастливым.
Я был счастлив, наблюдая за спящим Соломоном: тот мирно посапывал в дальнем конце салона, подложив под голову свой коричневый плащ и сцепив руки на животе. Соломон был надежным другом всегда, но когда он спал, я чувствовал, что почти люблю его.
А может, я просто потихоньку разогревал свой любовный механизм, готовя его кое для кого еще.
Да, наверное, так оно и было.
Мы приземлились на военной базе в Колтишолле вскоре после полуночи. Целое стадо автомобилей сопровождало нас, пока самолет выруливал к ангару. Люк с лязгом открылся, и на борт поднялся холодный норфолкский воздух. Я с наслаждением втянул его в себя.
Снаружи ждал О’Нил – руки глубоко засунуты в карманы пальто, плечи вздыблены. Увидев меня, он дернул подбородком, и мы с Соломоном проследовали за ним в «ровер».
О’Нил и Соломон сели спереди, я же скользнул назад – не спеша, желая насладиться моментом.
– Привет, – сказал я.
– Привет, – ответила Ронни.
В машине повисла приятная пауза, во время которой мы с Ронни, улыбаясь, кивнули друг другу.
– Мисс Крайтон очень хотела присутствовать при вашем возвращении. – О’Нил елозил перчаткой по запотевшему стеклу.
– Правда?
– Правда, – подтвердила Ронни.
О’Нил завел двигатель. Соломон возился с печкой.
– Что ж, все желания мисс Крайтон должны быть исполнены.
Мы с Ронни продолжали улыбаться. Вырулив из ворот базы, «ровер» мчал нас в норфолкскую ночь.
В течение следующих шести месяцев объемы продаж ракетных систем «Джавелин» типа «земля – воздух» выросли более чем на сорок процентов.
notes
