Фон Риттер давно знал: одна из загадок «Регенвурмлагеря» в том и заключается, что некогда всесильный комендант его, штандартенфюрер Овербек, боялся своего подчиненного, Фризского Чудовища, каким-то совершенно неестественным, мистическим страхом. Это проявлялось буквально во всем: как штандартенфюрер общался с Фридрихом Крайком, как всячески избегал его, с каким трепетом произносил его имя... Причем замечено было: не со страхом, презрением или злобой, а именно... с трепетом.

Однако самая большая тайна отношений этих двух людей заключалась в другом. Несмотря на прорывавшееся кое-когда из его уст брюзжание, Овербек все же считал, что Фризское Чудовище является милостиво послушным и преданным ему. И этим всегда поражал фон Риттера. Это ж как Овербеку нужно было бояться Крайза и как заискивать перед ним, размышлял бригаденфюрер, чтобы это, никакому влиянию и никакому устрашению не поддающееся чудовище оставалось в его представлении образцом покорности и послушания!

Да, Овербек почти панически боялся Фризского Чудовища, но при этом упорно добивался возведения его в чин унтерштурмфюрера СС, с зачислением в штат дивизии СС «Мертвая голова».

Только помня обо всем этом, бригаденфюрер фон Риттер и поинтересовался как-то у начальника «Лаборатории призраков»:

— Так о чем же фюрер беседовал с вами там, в Черном Каньоне? Выкладывайте, Крайз, выкладывайте, мне позволено выслушивать любые исповеди.

Фриз смотрел куда-то мимо коменданта, словно не расслышал его вопроса. Барон даже интуитивно оглянулся, пытаясь понять, что там, за его спиной, могло так заинтересовать фризского шамана.

— Вы что, не слышите меня, Крайз? Или не желаете слышать?

— Слышу, барон. Молитвами всех святых...

— Тогда почему позволяете себе не отвечать? — почувствовал фон Риттер, как в душе его накапливается раздражение. — Почему вы, унтерштурмфюрер, позволяете себе игнорировать вопросы, которые вам задает генерал-майор войск СС, комендант лагеря? — как можно спокойнее попытался вернуть Фриза к реальному восприятию мира.

— На какой именно вопрос вы хотели бы услышать мой ответ? — вдруг тоже слишком спокойно для данной ситуации, даже флегматично, поинтересовался Крайз.

— Хочу знать о чем, провались вы в преисподнюю, фюрер говорил с вами — вот что я хочу знать! — все же не сдержался фон Риттер и попытался изо всей силы ударить кулаком по столу.

Каково же было потрясение барона, когда он вдруг ощутил, что пальцы почти не слушаются его. Какое-то время фон Риттер все еще силился сжать их в кулак, однако силы в самом деле покинули его, и рука стала какой-то ватной. В конце концов занесенный для яростного удара кулак как бы завис в двух-трех сантиметрах от поверхности стола.

Осознав всю опасность происходящего, бригаденфюрер затравленно взглянул на Крайза. Гигант-фриз сидел напротив него, упираясь кулаками в колени, и насмешливо глядел прямо в глаза, словно спрашивал: «Ну, и что ты теперь намерен делать? И вообще, на кого ты кулак поднимаешь, ничтожество?!».

— Не знал, что вы и таким вот образом способны повелевать, — удивленно повел подбородком генерал СС, перебарывая в себе чувства страха и растерянности.

— Кажется, способен, — пожал плечами, словно двумя валунами качнул, Фридрих Крайз.

— Но этим ваша власть над миром не ограничивается. Правильно я понимаю?

— Это не власть над миром. Это характеризуется иначе. К власти над миром я не стремлюсь.

— Неважно, как вы это склонны называть, — поспешил комендант прервать его признания, словно опасался хоть в какой-то степени разочароваться в таинственных связях Крайза с высшими посвященными, дарящими, как он считал, власть всякому, кто добился доступа к ним. — Но замечу, что, обладая такой силой над людьми, какой обладаете вы, грешно не попытаться стать диктатором.

— Та сила и та власть, которую вы только что ощутили, дается нам не для того, чтобы узурпировать мир. Если же такие люди находятся, высшие посвященные сразу же охлаждают их, лишают поддержки, а то и доводят до краха.

Услышав это, бригаденфюрер удивленно и в то же время вопросительно взглянул на Крайза. Лицо Фриза уже не казалось ему таким уродливым, каким явилось в начале встречи. Он даже подумал, что, возможно, со временем будет выведена специальная порода людей с такими устрашающими лицами. Это могут быть зомби-уроды, сам вид которых приводил бы врага в ужас. А зомби-полицейские?! Да блюстители порядка с такими рожами шокировали бы любое уличное сборище!

Нужно бы как-нибудь поделикатнее, подумал барон, навязать эту идею самому Крайзу как начальнику «Лаборатории призраков». Партия зомбированных уродов-полицейских, эдаких фризских чудовищ... Кто сказал, что, обладая «Лабораторией призраков», мы должны ограничивать себя в божественных фантазиях?

Вновь обратив внимание на все еще сидевшего у двери адъютанта, фон Риттер движением головы потребовал, чтобы тот вышел. А когда остался наедине с Крайзом, прямо, не прибегая ни к какой дипломатии, спросил:

— Фюрера эти ваши «посвященные» тоже лишили своей поддержки?

— Вы первый, кто решился произнести этот вопрос вслух, — пугающе признал Фризское Чудовище.

— Каким бы ваш ответ ни был, — мужественно шел до конца фон Риттер, — он останется между нами. Главное, чтобы вы произнесли то, в чем уверены, что для вас очевидно.

— Лишили, — так же просто, без обиняков, ответил Крайз.

Их взгляды скрестились и застыли. Это были взгляды заговорщиков, которые поняли, что переступили «черту невозврата», за которой все мосты можно считать сожженными.

— То есть все-таки лишили? — притишил голос барон, словно опасался, что кто-то способен подслушать его в этом подземелье.

— И фюрер уже начинает понимать это, — четко отрубил Крайз. — Но... молитвами всех святых...

— А значит, мучительно пытается понять, что же произошло. Рассчитывая, что вы способны помочь ему докопаться до истины.

— Он пытается... Молитвами всех святых. Однако мы никогда не будем возвращаться к этому разговору.

— Никогда, — клятвенно заверил его бригаденфюрер, понимая, насколько подобные беседы опасны для них обоих. Кто и каким бы образом ни лишал фюрера его астральной силы, и какие бы сокрушительные неудачи ни подстерегали его на фронтах, он все еще остается фюрером, а значит, у него всегда будет хватать власти, чтобы расправиться с любым неугодным ему генералом. — Впредь — никогда, — тотчас же уточнил барон, давая понять, что не намерен прерывать очень важный для себя разговор.

— Так будет порядочно по отношению к фюреру.

— Полностью с вами согласен. С одним условием: как-нибудь мы сядем вместе, и вы посвятите меня во все свои тайны и возможности. С гарантией, что сведения эти я никому не передам.

— Молитвами всех святых, барон, — по-своему уводил бри-гаденфюрера от этой темы Фризское Чудовище. — Кажется, вы хотели выйти со мной на поверхность и пройтись по Черному Каньону?

— Именно эта мысль и посетила меня только что, — признался комендант. Другое дело, что он не был уверен, его ли это мысль, или же она была навеяна самим Крайзом.

— Фюреру захотелось того же, — воинственно рассмеялся-прокашлялся новообращенный эсэсовец, форму для которого еще не подыскали, поэтому он продолжал оставаться в каком-то странном френче, слегка напоминающем русскую гимнастерку Очевидно, потому, что и сшита она была здесь, в «Регенвурмлаге-ре», одним из бездарных портных-остарбайтеров.

— И все же, почему Гитлер заинтересовался этим Черным Каньоном? Кто посоветовал ему побывать там?

— Все просто: это я нашел его для фюрера.

— Вы?! Признайтесь, что это ваши фантазии, Крайз.

— Точно так же, как нашел ему место под Смоленском, для ставки «Беренхалле», и на франко-бельгийской границе, у городка Прюэ-де-Пеш, для ставки «Вольфсшлюхт». Ну и, конечно же, место для главной фронтовой ставки фюрера — «Вервольф», что в Украине, под Винницей.

— Неужели и для «Вервольфа» — тоже? — Фон Риттеру посчастливилось побывать в этой ставке, его откомандировывали туда для приобретения инженерного опыта по строительству и обустройству подземных сооружений.

С инженерной точки зрения никакого особого интереса это подземное бомбоубежище не представляло. Тем не менее барон гордился, что побывал в подземном кабинете фюрера и даже умудрился посидеть в кресле фюрера, за его рабочим столом.

— Мне понятны ваши чувства, — неожиданно ошарашил барона Крайз. — Побывать в ставке фюрера и даже посидеть за его письменным столом — такое дано не каждому полковнику СС.

— Но я не говорил вам об этом, — мгновенно набычился фон Риттер. — Я вообще ни с кем не вел беседы на эту тему, поскольку от меня потребовали совершенной секретности.

— Не волнуйтесь, вы здесь ни при чем, — едва заметно ухмыльнулся подобно Квазимодо начальник «Лаборатории призраков». — Вы пытались мужественно сохранить этот визит в тайне, но...

— Яснее, черт возьми, яснее, — отчаянно повертел головой комендант. — Хватит с меня ваших недомолвок!

— Когда меня провезли по Украине, — не стал ни в чем убеждать его Крайз, — я обнаружил три таких места. Но «Вервольф» показался наиболее... «сатанинским», что ли. Во всяком случае, там фюрер мог вступать в связь с Высшими Силами, не выходя из своего бункера, из своего подземного кабинета. Вторую ставку, названную «Тоннель» («Рере»), фюрер приказал расположить в горах западноукраинской Галиции? в Карпатах.

— Оказывается, есть и такая ставка? В украинских Карпатах? — вяло как-то удивился Овербек, теряя, после всего услышанного, способность вообще чему-либо удивляться.

— Кое-кто из сотрудников «Аненербе» пытался оспаривать мои предложения, ведь в то время я всего лишь только-только пришел в себя после ожогов и работал сотрудником секретной медико-психологической лаборатории того же университета, студентом которого когда-то являлся. Однако фюрер доверился именно мне.

Фон Риттер застыл, неотрывно глядя на Крайза. Просматривались в этом взгляде и в этом молчании и его первозданный, суеверный страх, и столь же первозданно суеверное преклонение перед Фризским Чудовищем.

Впрочем, долго биться над разгадкой того, почему фюрер остановился именно на кандидатуре Фризского Чудовища, коменданту не пришлось. Для барона не было секретом, что Крайз слыл представителем какого-то древнего рода фризских колдунов-заклинателей. Причем настолько древнего, что два предка Фридриха по отцовской линии удостоены были чести взойти в Нидерландах на костры инквизиции, а один, как утверждают, наиболее сильный, почти непревзойденный колдун из семейства Крайзов, до костра не дожил, поскольку был растерзан разъяренной толпой неблагодарных горожан, многие из которых сами ранее пользовались его предсказаниями и советами.

Но самое любопытное, что, отбиваясь от своих мучителей, колдун предрек им: «На седьмой день после моих похорон все вы отправитесь в ад вслед за мной!». И проклятие сбылось: буквально на третий день в городе вдруг возникла чума, хотя в окрестных городах ее вроде бы не было. А на седьмой день тела почти всех, кто расправлялся с ним и кто подстрекал к избиению, уже горели на чумных кострах.

Теперь уже никто не мог сказать, сколько в этих преданиях фризской старины правды, а сколько вымысла. Относительно же того, что произошло с самим Фридрихом, существовали две относительно правдивые версии, о которых сам он распространяться не желал.

По слухам, дошедшим до берлинской полиции, Фридрих не хотел предаваться чернокнижию, а поступил в университет и, получив диплом хирурга, занялся было медицинской практикой. Однако нашлись люди, которые такой отход от родовой традиции не одобряли. Решительно не одобряли. Вот тогда и состоялся на одном из островков Восточно-Фризского архипелага тайный совет колдунов, ведьм и прочей нечисти, который приговорил Крайза к ритуальному сожжению на кресте как сатаниста-отступника.

Несколько дней спустя агенты этого Ордена сатанистов выследили скрывавшегося Фридриха в одном из фризских поселков, похитили его и тайно увезли на малозаселенный островок, который издревле почитался их предками-коллегами как место шабашей. Там новоявленные инквизиторы привязали Крайза к кресту и уложили — лицом вниз — на костер.

От гибели его совершенно случайно спасли моряки пограничного катера, которые высадились неподалеку.

Почему они оказались там — неясно. То ли пограничники поначалу приняли странную группу людей на пустынном вечернем берегу за контрабандистов, то ли заподозрили что-то неладное, поскольку знали о мрачной славе этого клочка суши. Можно было предположить и так, что, дескать, катер пограничников направили к островку некие высшие силы, однако снисходить до этого фон Риттеру не хотелось.

...В реальности же Крайза спасло то, что, услышав его крики, пограничники выстрелами распугали разводивших костер колдунов, а сам казненный свалился вместе с крестом с вершины бурно разгоревшегося костра. Поэтому пострадали в основном нижняя часть его лица и часть груди.

— Так это вас следует считать истинным творцом, или, по крайней мере, крестным отцом «Вервольфа» и нескольких других ставок фюрера?! Да или нет? Вы это пытаетесь утверждать, унтерштурмфюрер?

— Я всегда утверждаю только то, что хочу утверждать, — пробубнил Крайз.

— Но почему именно вы? — вдруг притишил голос барон.

— До меня подобные места пыталась определить небольшая группа докторов наук, прорицателей из «Аненербе». Однако у них что-то не получалось, — спокойно, безинтонационно как-то объяснил Фризское Чудовище, — и тогда нашелся человек, который посоветовал фюреру обратиться ко мне. Кроме всего прочего, я должен был оценить на пригодность и те места, которые были избраны до меня.

— А вам не грустно от того, что Германия так никогда и не узнает о вашей роли и в этом выборе, и в сотворении самого «Вервольфа»? Что об этом не узнает мир.

— Весь порожденный человечеством мир — процедил Фризское Чудовище, — это всего лишь мир непогребенного природой скотомогильника.

— Смелое предположение, унтерштурмфюрер. Вот только ничего в этом «скотомогильнике» не объясняющее.

— Истинными творцами «Вервольфа» являются те, кто является истинными владетелями нашей планеты, — словно бы решил оправдаться Крайз.

— То есть фюрер и СС...— бездумно, как школьник — зазубренный урок, проговорил разочарованный комендант «Регенвурмлагеря». — Ибо такова воля Германии!

— Что вы, барон! — покачал головой Фризское Чудовище. — Никакого отношения к фюреру это не имеет.

— В гаком случае, яснее, яснее, Крайз! История во все времена требовала от воинов мужества и ясности. Почему вы отказываете себе в этих достоинствах даже в разговоре со мной?

— Потому что мы с вами — в мундиры, во власть и амбиции облаченные — всего лишь юродивые на паперти величественного, не нами возведенного и не нами освященного храма, Землей в греховном простолюдин именуемого.

— Вот как?! — решительно, словно бы подражая дуче Муссолини, поджал нижнюю губу барон фон Раттер. — «Юродивые на паперти», говорите?!

— Именно так.

Определение барону решительно не нравилось, уже хотя бы потому, что претило его взглядам на свою собственную роль в обществе, как, впрочем, и его родовым аристократическим амбициям.

— Всего лишь юродивые на паперти — и не более того! Истинные святители и настоятели его являются пока еще в нашем понимании только «посвященными». И живут эти «посвященные» рядом с нами всего лишь мудрыми, но совершенно беспомощными, мало на что влияющими «учителями» или «великими слепыми», надеющимися когда-то богоизбранно прозреть и по-настоящему овладеть миром.

— Но пока что миром воинственно и беспощадно овладевает только одна сила и силой этой являемся мы, германо-арийцы.

— Во всяком случае, до недавнего времени всем нам, арийцам, хотелось верить в это, - заметил Крайз.