Что знал генерал-лейтенант Головин о Финляндии? Все или почти все, что знает любой министр правительства этой страны. Историю, культуру, географию, обычаи, экономику, климат, военный потенциал, политическое устройство. В Финляндии еще с дореволюционных времен действовало несколько агентурных сетей — военной разведки, НКВД, недавно распущенного Коминтерна. Донесения советской военной разведки регулярно ложились на стол Филиппа Ильича, который читал их уже второй десяток лет.

Знал ли Головин политическую и военную верхушку Финляндии? Знал. Он их как родных знал. Далеко не со всеми представителями финской элиты генерал был знаком лично или даже шапочно, но кто есть кто в Финляндии и кто там чего стоит — знал очень даже хорошо. Ему не нужно было три часа морщить лоб, погружаться в раздумье, чтобы понять главное. Единственный человек с финской стороны, на кого следовало выходить для выполнения операции «Северное сияние», — это маршал Маннергейм. Не потому, что он сосредоточил в своих руках всю полноту власти, а потому, что сейчас этот человек является несомненным лидером финнов и их национальным символом. Скажет Маннергейм: «Воюем с Гитлером!» — и миллионы финнов с готовностью возьмутся за оружие. Скажет он: «Стоим против Советов до последнего!» — и снова повторится та же мясорубка, которая уже работала четыре года назад, во время Зимней войны, и снова наша армия будет добывать себе победу, оплачивая ее большой кровью.

Что знал генерал Головин о маршале Маннергейме? Все до мелочи. Слишком ярким, умным и влиятельным человеком был этот Маннергейм. Нельзя было не изучать его.

Карлу Густаву Эмилю Маннергейму было семьдесят шесть лет. Родился он в семье шведского аристократа, но в Финляндии, следовательно, на территории Российской империи. Первая же попытка сделать блестящую карьеру офицера закончилась для него афронтом. Юного Карла Густава выперли из Выборгского кадетского училища за обыкновенное хулиганство, что, безусловно, свидетельствовало о непосредственности поведения и живости характера будущего маршала. Надо еще суметь нахулиганить в военном училище, известном своей строгой дисциплиной!

Сделав правильные выводы, несостоявшийся пехотный офицер направил свои стопы в кавалерию и на следующий же год поступил в Николаевское кавалерийское училище, которое располагалась в Петербурге. Ну а где столица, там, как известно, и светская жизнь. Вращаясь не только в гостиных, но и в более веселых заведениях, молодой кадет Карл обзавелся самыми широкими знакомствами, в числе которых приобрел и хорошего друга Ники, своего сверстника. Через сто с небольшим лет этого Ники канонизируют и объявят святым великомучеником. Еще раньше Ники станет именоваться Николаем Вторым, а пока это был приятный молодой человек — великий князь Николай Александрович.

Головин отметил практичность маршала, его умение извлекать уроки из неудач, способность делать выгодные знакомства. Благодаря знакомству с другом Ники карьера Карла Маннергейма была весьма удачной. Очень скоро после выпуска молодой офицер был назначен адъютантом начальника царских конюшен. В новой свободной России подобная должность называется «управляющий делами Президента Российской Федерации». Вот так всегда и везде, при любом строе и в любую эпоху. Стоит только близко сойтись с обладателем задницы, которая в свое время усядется на троне, и можно считать, что как минимум генералом ты в этой жизни обязательно станешь.

Впрочем, надо отдать маршалу должное и признать, что сам по себе Маннергейм был человек действительно незаурядный и с очень интересной судьбой. Головину было очень просто изучать этого человека. Становление маршала происходило на его службе Российской империи, поэтому генералу не составляло никакого труда истребовать его личное дело, написанное еще по старой орфографии с фитами и ятями, из управления кадров Генерального штаба.

На этом послужной список генерала российской армии Маннергейма заканчивался, и начиналась служба финского маршала.

Сразу же после Октябрьского переворота в Петрограде, в декабре 1917 года Финляндия объявила о своей независимости. Советская власть сей факт признала, но части Красной армии, дислоцированные на финской территории, сделали попытку государственного переворота. Маннергейм возглавил сопротивление Красной армии и прекратил вспыхнувшую резню. Именно ему удалось отстоять независимость Финляндии от советской власти и от кого бы то ни было. Через год он был провозглашен регентом Финляндии, но через два года добровольно сложил с себя эти полномочия.

Уйдя с высшего поста, Маннергейм не ушел из большой политики. В 1937 году под его руководством началось строительство глубоко эшелонированной полосы обороны на Карельском перешейке, прозванной в народе линией Маннергейма. Когда, заручившись заверением о невмешательстве со стороны Германии, СССР предложил Финляндии территориальный обмен с целью отодвинуть границы от Ленинграда, Маннергейм посоветовал своему правительству принять это предложение, чтобы не допустить ненужной войны. Правительство Финляндии на это не пошло, война началась. Финляндия ее проиграла, потеряла значительную часть своей территории, но весь финский народ видел, что Маннергейм сделал куда больше, чем смог бы сделать кто угодно другой. Разумеется, роль, сыгранная этим человеком в Зимней войне, вознесла за облака его и без того огромный авторитет и влияние.

Но это, что называется, был поверхностный взгляд на маршала. Эти сведения о нем можно было почерпнуть из открытых источников, то есть снять с поверхности. Была еще одна сторона медали, скрытая от нескромных взоров глупых обывателей, читающих прессу.

С приходом Гитлера к власти Финляндия оказалась в сложном положении как во внешней, так и во внутренней политике. Надвигалась гроза, пугающая своей мрачной силой, и никто в мире не мог предсказать, какие всходы появятся после того, как она щедро польет кровью поля Европы. Необходимо было искать друзей с надежной крышей или хотя бы позаботиться о зонтике. Финляндия попала в сферу интересов трех стран — Германии, Великобритании и Советского Союза. Вся дальнейшая внешняя политика Суоми определялась необходимостью лавирования между интересами этих трех могучих держав, стремлением уравновесить их силы, прикрываясь помощью одной, просить защиты у второй и не отказывать третьей.

К 1936 году всем в Европе стало понятно, что большой войны избежать не удастся. Для соблюдения собственных интересов Финляндии выгоднее было примкнуть к англо-французскому военному альянсу. Это гарантировало бы ей помощь финансами и вооружением. В это время под руководством Маннергейма как раз проходила модернизация финской армии. Деньги вкупе с новыми образцами вооружений Финляндии были бы очень кстати. У Англии были самые большие в мире военный и торговые флоты, а у Франции — самая сильная армия в Европе.

Но ни Англия, ни Германия не имели с Финляндией общих границ, а Советский Союз таковые имел. Это делало страну рабочих и крестьян самым опасным противником Суоми. Вместе с тем, наиболее дальновидные политики, к которым относился и Маннергейм, понимали, что гитлеровский режим может оказаться не вечным. Тогда снова возникнет вопрос о границах с историческим соседом. Если сейчас, в тридцатых-сороковых годах, опираясь на поддержку Германии или Англии, повести себя с Советским Союзом недостаточно осмотрительно, то впоследствии обстоятельства могут сложиться так, что Хельсинки переименуют обратно в Гельсингфорс. Балтийский флот снова будет базироваться там, а не в Кронштадте и Лиепае.

Во внутренней политике были сложности подковерного характера. Вокруг президента Финляндии сложилось так называемое внутреннее кольцо, куда входили сам президент, премьер-министр, министр иностранных дел, военный министр и, разумеется, Маннергейм. Вот эта-то пятерка и принимала абсолютно все решения в обход остальных членов правительства, отводя им роль статистов и исполнителей. Военный министр генерал Вальден был человеком Маннергейма, всем ему обязанным. Вокруг самого Маннергейма сформировался второй центр власти. Таким образом, Маннергейм мог проводить свои решения в жизнь, либо опираясь на президента, через внутреннее кольцо, либо действуя самостоятельно, используя для этого влиятельных военных и гражданских чиновников, находящихся в его орбите.

В августе 1939 года Маннергейм понял, что за подписанием пакта Молотова — Риббентропа наверняка стоят секретные соглашения по разграничению сфер влияния в Европе между СССР и Германией. Мнения стран, попавших в сферу влияния той или другой стороны пакта, ни Сталин, ни Гитлер спрашивать не собирались. В случае несогласия судьба строптивцев должна была решиться военным путем. Маннергеймом не могло не овладеть беспокойство за судьбу собственной маленькой страны, поэтому после начала Польской кампании он обратился за разъяснениями к германскому руководству.

К нему прибыл личный эмиссар Геринга полковник Фельтьенс и в трехчасовой приватной беседе обрисовал суть внешней политики Германии и ее позицию по отношению к Финляндии:

— В настоящий момент фюрер не может открыто встать на сторону Финляндии, но вся возможная в данных условиях помощь вам будет оказана.

Это могло означать что угодно, от полноценных поставок вооружения и медикаментов до гневных, но безобидных и бесплодных заявлений в печати. Поэтому, когда осенью 1939 года советское правительство предложило финнам территориальный размен, Маннергейм советовал президенту Каллио ответить согласием. Тот отказался и горько об этом пожалел. После поражения Финляндии в Зимней войне и отъема у нее части территорий в пользу СССР его хватил удар и расшиб паралич.

В мае сорокового года Гитлер захватил Норвегию, а немецкие части перехватили грузы с английским вооружением, предназначавшимся для финской армии. Финская сторона попросила вернуть умыкнутое, но умные немцы заверили финнов в том, что все необходимое вооружение и притом самого отличного качества Финляндия может купить у Германии. Таким образом, летом сорокового года Финляндия была в сложных отношениях с Англией из-за того, что та не оказала ей поддержку в Зимней войне, с Германией из-за конфискованных английских грузов и с СССР, потому что мирный договор не удовлетворил ни русских, ни конечно же финнов. Над маленькой Финляндией нависла большая опасность. Маннергейм заблаговременно, еще в октябре 1939 года, призвал сразу пятнадцать возрастов, доведя финскую армию до шестисот с лишним тысяч человек. Теперь эта вооруженная масса людей поедала финскую экономику, но не могла надежно защитить страну хотя бы от одного из трех возможных врагов.

В августе сорокового года все тот же Фельтьенс приватно встретился с Маннергеймом и попросил его убедить президента Финляндии подписать техническое соглашение о транзите через территорию Финляндии грузов для немецких частей, дислоцированных в Северной Норвегии, и личного состава этих частей. В сентябре такое соглашение было подписано, и финнам некоторое время можно было не опасаться по крайней мере Германии. Через Финляндию в Северную Норвегию хлынули грузы и пополнение для немецкой армии, а в обратном направлении пошли раненые и отпускники.

В новый 1941 год Финляндия вступила, имея враждебные отношения с Советским Союзом, взаимно-настороженные — с Англией и нейтрально-дружеские — с Германией. Союзников у нее не было.

А дальше начиналось самое интересное для Головина.

Когда 22 июня 1941 года Германия, Румыния, Италия и Венгрия напали на СССР, ни один финский солдат не сдвинулся с места, ни одна финская винтовка не сделала ни единого выстрела в советскую сторону.

В своей речи в связи с нападением на СССР Гитлер заявил, что «финские и германские войска стоят бок о бок на побережье Северного Ледовитого океана, защищая финскую землю». Советское политическое руководство, не вникнув в ситуацию, дало войскам директиву о переходе в наступление по всей советско-финской границе. Финское руководство позже попыталось оспорить это заявление Гитлера, но наши войска уже начали бомбежки и артобстрелы стратегических объектов Финляндии.

Финны не отвечали, в наступление не переходили. Только двадцать пятого июня, на третий день войны, которая уже полыхала от Балтийского до Черного морей, они начали ответные боевые действия.

Три дня Маннергейм сдерживал свою армию, надеясь, что советское руководство опомнится, поймет наконец, что со стороны Финляндии их никто не контратакует, и даст приказ о прекращении огня. Три дня советские войска вели огонь по не нападавшему на них противнику. После того как советская авиация нанесла бомбовый удар по финским городам, Маннергейм двинул свою армию на Ленинград и в Карелию.

Но и тут Головин не мог не заметить странность — финские войска не штурмовали Ленинград. Они вообще ничего не штурмовали, за несколько дней вышли на границы 1939 года и окопались на них для ведения долговременной обороны. Вот уже два года бои в Карелии и севернее Ленинграда носят местный характер без далеко идущих стратегических целей.

В самые критические моменты немецкого натиска на Ленинград в августе — сентябре 1941 года Маннергейм не пришел на помощь Гитлеру. Ни один финский солдат не перешел старой границы. Гитлер просил, грозил, требовал финского наступления на Ленинград с севера, но Маннергейму Северная Пальмира оказалась без надобности. В сентябре сорок первого командующий немецкой Лапландской армией генерал-полковник фон Фалькенхорст прибыл к финскому главнокомандующему Маннергейму с просьбой о предоставлении дополнительных финских войск, необходимых для наступательной операции, но получил отказ. Анализ действий финских войск за два года войны позволял специалистам предсказывать их низкую активность и в дальнейшем. Маннергейм наступать на Советский Союз не собирается и не будет.

И еще кое-что знал Головин о Маннергейме и о его способности завязывать полезные знакомства. Карл Густав Эмиль Маннергейм имел в друзьях Уинстона Спенсера Черчилля. И не в протокольных друзьях для встреч без галстуков, а в личных. Между ними шла довольно интенсивная переписка.

Один из агентов Головина служил дипкурьером английского Министерства иностранных дел, и ему удалось сделать несколько копий с писем Черчилля и Маннергейма. За несколько дней до официального объявления войны Великобританией Финляндии друг Уинстон предупреждал об этом друга Карла, давая возможность финским судам покинуть порты, подконтрольные английскому флоту, и отозвать специалистов с территорий, занятых английскими войсками, во избежание интернирования до конца войны. В этом же письме Черчилль обиняками давал понять, что, несмотря на то, что война будет объявлена, де-факто английская армия и флот широкомасштабных действий против Финляндии предпринимать не будут.

Сейчас, в сорок третьем году, Маннергейм имел против себя два советских фронта — Карельский и Ленинградский — каждый из которых являлся третьестепенным на общем советско-германском театре военных действий, имел объявленную, но вялотекущую войну с Великобританией и, наконец, имел в активе сомнительного союзника в лице Германии. Неизбежность военного поражения этого союзника стала ясна уже после Сталинграда, а Курское сражение только приблизило крах Третьего рейха.

Изучая все имеющиеся материалы по Финляндии и Маннергейму, Головин на пятый день работы над «Северным сиянием» вдруг неожиданно понял, что Маннергейм хочет мира с Советским Союзом! Филипп Ильич не мог объяснить логически, откуда у него появилось такое убеждение в отношении финского маршала, но интуиция подсказывала — Маннергейм хочет мира, потому что не может его не хотеть. Все последние годы этот человек только и делал, что подстраивался под внешнюю политику СССР, Германии и Великобритании. Он не слишком испортил отношения с Соединенным Королевством, что видно по отсутствию военных действий между финнами и англичанами. Он наверняка сохранил дружбу с Уинстоном Черчиллем, поэтому мир между Англией и Финляндией будет без проволочек заключен при первом же удобном случае. Финляндии нужна и выгодна не война, а торговля с богатыми Англией и Америкой. С другой стороны, Маннергейм всегда был более чем сдержан в своей поддержке Гитлера. Ничего, что можно было бы назвать крупномасштабной войсковой операцией, севернее Ленинграда и в Карелии за два года войны так и не произошло. Если Финляндия и дальше будет следовать в кильватере германской политики, то Третий рейх погребет ее под своими обломками. Маннергейм не может не видеть, как растет мощь Советской армии, не может не понимать того, что в один день до миллиона советских солдат и офицеров, вооруженных самым современным оружием и боевой техникой, вторгнутся на территорию Финляндии, опрокинут финские войска и, круша все на своем пути, дойдут до ее границы со Швецией. В этом случае дальнейшее существование Финляндии как самостоятельного и суверенного государства окажется под очень большим вопросом.

Поэтому сейчас, в сентябре сорок третьего года, маршал Маннергейм может думать и мечтать только о двух вещах. О выходе из войны и о надежных границах с Советским Союзом на будущее, послевоенное время. Любой эмиссар с советской стороны, который прибудет к Маннергейму с предложением сепаратного мира, будет принят и понят верно.

Вот только где взять такого человека, который мог бы выполнить такое деликатное поручение — примирение двух государств? Официальные каналы тут не годились, так как, во-первых, между СССР и Финляндией отсутствовали дипломатические отношения, а во-вторых, официальное лицо, известное и уважаемое в Финляндии, которое прибудет от советской стороны, непременно скомпрометирует самого Маннергейма в глазах немцев. Германия все еще очень сильна, в Финляндии дислоцируются несколько дивизий вермахта и СС. При неосторожной игре Маннергейм рискует слететь со своих постов и утратить всякую власть и влияние. Немцы просто спровоцируют военный переворот. Тут нужно найти такого человека, который был бы не засвечен на официальных мероприятиях и одновременно знал бы Финляндию и тамошний политический бомонд как Устав ВКП(б). Такой человек мог бы на мягких лапах войти в окружение Маннергейма и при случае передать ему советские мирные предложения с глазу на глаз. Скорее всего, маршал не станет выдавать такого эмиссара, а если посланник Страны Советов передаст ему грамотно написанное письмо от Молотова, то в дальнейшем он станет связующим звеном между финским лидером и советским руководством. Тогда Маннергейму уж совсем невыгодно будет выдавать нашего человека.

«Но кого именно можно послать к Маннергейму? — Головин перебирал в голове своих сотрудников, но не находил кандидатуры, которой мог бы доверить выполнение „Северного сияния“. — Неподготовленного человека не пошлешь, а готовить его — нет времени. Лучше всего с этим делом справился бы Штейн, с его тонкостью в работе. Но Штейн не специалист по Финляндии, да и находится он далеко от нее».

Головин провел рукой по голому черепу и, окончательно поняв, что иного выхода нет, начал крутить диск телефона.

— Рукомойников слушает.

— Приветствую тебя, Павел Сергеевич, — едва не сквозь зубы процедил Головин.

— А! Товарищ генерал-лейтенант? — умилился Рукомойников.

— Он самый.

— Чем обязаны вашему вниманию, товарищ генерал?

— Паша, ты меня лучше не зли. Должок за тобой, Паша.

— Вот как?! — совершенно искренне удивился собеседник. — Не припомню, чтобы я у тебя когда-нибудь одалживался, Филипп Ильич.

— Ты помнишь наш с тобой прошлогодний разговор?

— Это какой же?

— Не финти. Мы с тобой не так уж часто встречаемся, чтобы ты мог запамятовать. На Цветном прошлым летом мы с тобой разговаривали…

— Ну как же, Филипп Ильич! Прекрасно помню, — не сбиваясь с прекраснодушного тона, принялся уверять Рукомойников. — Даже дату запомнил. Первого июня дело было.

— А говорили мы с тобой…

— И это помню! — снова перебили в трубке. — Об Олеге Николаевиче твоем был разговор.

— Ну так вот, Павел Сергеевич, — Головин добавил в голос строгой решительности. — Мне этот сотрудник очень нужен. Очень! И весьма срочно!

— Да о чем разговор, Филипп Ильич? Я охотно передам его тебе с рук на руки. Тем более что после того, как Штейн передал нам документы профессора Рикарда, расстрельный приговор в отношении него, как я слышал, пересмотрен и отменен. Охотно вам его уступаю.

— Это еще не все, — Головин не собирался закончить разговор на Штейне.

— Все, что в моих силах, Филипп Ильич. Чем могу служить?

— Верни мне еще одного моего сотрудника, которого ты у меня нагло украл.

— Осипова?

— Осипова, — подтвердил Головин.

Несколько секунд длилось молчание.

Наконец голос, в который Рукомойников напустил неподдельной грусти, сообщил:

— Не могу. Извини меня, Филипп Ильич, но не могу.

— Паша, — рыкнул в трубку Головин. — Ты с кем шутишь, Паша?

— В самом деле, не могу! У меня его нет, — стал оправдываться Рукомойников.

— Куда ты его дел, сукин сын?

— Филипп Ильич, как на духу говорю — нету его у меня. Я его посадил в самый хороший, самый лучший, можно сказать придворный лагерь, чтобы он в себя пришел и умнеть начал. А этот твой Осипов выкинул фортель — сбежал.

— Как это сбежал?! Разве из наших лагерей можно сбежать?

— Я серьезно говорю, Филипп Ильич, — оправдывался Рукомойников. — Сбежал. Записался в штрафники. Вербовщики набирали штрафников и заглянули в двадцать первый лагерь, к политическим. Им-то лишь бы галочку в отчете поставить, мол, заглядывали, предлагали, желающих не нашлось. А твой орел взял и вышел из строя. Начальник лагеря ничего поделать не мог. Приказ о наборе штрафников из числа осужденных подписан Верховным главнокомандующим. Тут даже Лаврентий Павлович не помог бы. Так что ищи своего орла в действующей армии.

— Это как я его теперь искать буду? У нас десять миллионов под ружьем!

В трубке покашляли.

— Не отчаивайся, Филипп Ильич. Найти его несложно. Во-первых, не надо искать его в гвардейских частях, авиации, артиллерии и тому подобных танковых войсках. Ищи его в штрафных ротах и батальонах. А это совсем не сложно с твоими-то возможностями. Подумай хорошенько, где планируется наше наступление?

— На Украине? — переспросил Головин.

— Вот там и ищи, — посоветовал Рукомойников и положил трубку.